Катя даже расстроилась немного: получается, она на сильные эмоции не способна. Но потом подумала: любит же она Илоночку и Диму. Больше жизни любит. А любовь-то мощнее ненависти. Так?
Все эти мысли не на пустом месте возникли. Они появились из-за Инессы, а точнее, из-за вопроса, который та на днях задала:
«Вик, вот у тебя бывает такое: полцарства бы отдала, чтобы от человека избавиться? Смотришь на него, и аж тошнит от ненависти».
«От кого это ты избавиться хочешь?»
«От отчима. Ты не представляешь, какой он козел».
«Он тебя бьет?» – испугалась Катя.
Испугалась, но еще и удивилась. Если почитаешь блог Инессы, то решишь, что у той благополучная интеллигентная семья. А тут… Надо же.
«Я не хочу об этом. А ты на вопрос не ответила».
А что отвечать-то?
Тогда-то Катя и задумалась о ненависти. Даже соответствующую лекцию психолога в Интернете нашла, – ночью посмотрела, пока Димку с работы ждала. А что еще делать, если никак не уснуть? Странное состояние: вроде устала за день – сил нет; кажется, стоит голову на подушку уронить – в сон провалишься. Ан нет – лежишь и крутишь шарманку, из которой льется мелодия мыслей. Хочешь шарманку в сторону отставить, а не можешь. Как заведенная ручку вращаешь и вращаешь, будто без этой музыки и жизни нет.
Так вот, о лекции. Там говорилось, что гнев и ненависть – здоровая реакция на зло. Что если такая реакция не возникает, то человек остается беззащитным и пропускает зло в себя. А уж во что оно там, внутри, превратится – не угадаешь. Может, депрессией обернется. Может, тревожностью. А то и вовсе процесс саморазрушения запустит.
Катя понимала: психолог из Интернета не пророк непогрешимый. Не исключено, что где-то там, на просторах Сети, другой психолог вещает диаметрально противоположное. Но мысль о здоровой реакции все-таки Катю зацепила! Зацепила и не отпускала.
На следующий день Катя думала об этом все время: и пока с Илоночкой гуляла, и когда готовила обед, и во время уборки. А что, если зло уже внутри?
Катя вспомнила, как воспитательница в детском саду поставила ее в угол за то, что она разбила Вовкину башню из конструктора. А ведь Вовка первый ее домик сломал. Специально сломал – подошел и ногой по нему саданул. Только воспитательница ничего слушать не захотела, наказала их обоих, и все. Да еще и заявила, что Вова мальчик, ему простительно, а вот Кате так поступать – позор и поношение.
– Ты же девочка, ты не должна драться.
– Ты же девочка, ты не должна кричать.
– Ты же девочка, ты должна всегда оставаться мягкой и понимающей.
– А еще девочка, ай-ай-ай!
Сколько раз в жизни она это слышала? Слышала и верила. И загоняла зло внутрь?
А вечером позвонила Вероника. Рассказала жуткую историю своей подруги: ее отчим бьет, унижает и не позволяет общаться с бабушкой со стороны отца.
У Кати ёкнуло сердце, и она спросила, не Инессой ли зовут подругу. Бред, конечно, не бывает таких совпадений, речь о совсем другой девочке – Оксане.
А Вероника, оказывается, с родителями повздорила и не хочет их ни о чем сейчас просить. А подруга очень по бабушке скучает, давно с ней не виделась (два часа на электричке – после школы, получается, с ночевкой, иначе никак). В общем, прикрыть подругу нужно. Катю просят сыграть роль Вероникиной мамы и поговорить по телефону с матерью подруги. Мол, Оксана у них переночует, все в порядке.
Позвони Вероника неделю назад, Катя ни за что бы не согласилась. Сказала бы: обманывать родителей незнакомой девочки – дно. Она и теперь так думала, но… Вдруг она лишает Оксану последнего шанса бороться. Злу противостоять. Себя отстаивать.
Веронике Катя ничего определенного не сказала. Обещала подумать. К счастью, мать той девочки так и не позвонила. К счастью – потому что Катя не могла решить. Не знала, как поступить. Терзалась сомнениями. Да так к окончательному выводу и не пришла.
А из шарманки лилась мелодия. Все громче и громче. Аж в ушах звенело.
34
Привидения потеряли совесть. Повадились почти каждый день тревожить Веронику по дороге в школу, – в сырой утренней тьме их завывание и свистящий шепот пугали до дрожи. Призраки то подкарауливали ее во дворе, то шипели прямо на ухо, когда она проходила по аллее в Школьном переулке. Вероника даже будто бы видела их боковым зрением: тени, движения, силуэты. Она резко поворачивала голову и… ничего странного и необычного не замечала, – здо́рово они умеют прятаться, эти привидения.
Однажды, когда Вероника вот так резко дернула шеей, случился обморок, – она упала на утоптанный снег тротуара, а потом пришла в себя на руках у незнакомого дядьки – ее, валяющуюся под деревьями, обнаружил усатый прохожий в огромной рыжей шапке. «Несет меня лиса за дальние леса…» – всплыла в голове строчка из детской сказки. Только прохожий не в леса, а в больницу ее уволочь вознамерился. Вероника его едва уболтала:
– Просто поесть с утра не успела. До четырех ночи к контрольной готовилась, проспала, выскочила из дома как ненормальная. Я хорошо себя чувствую, правда-правда – хорошо.
Прохожий спешил на работу. Он еще пару раз повторил про больницу, а потом, успокоенный тем, что Вероника бойко тараторит (умирающие так не тараторят), отправился своей дорогой.
Фу-у-ух…
Если бы Вероника загремела в больницу, узнала бы мама. Страшно подумать, что бы с ней было. Она и так из-за истории с похудением издергалась. И чего волнуется? Будто Вероника маленькая и не понимает, что делает… А еще мама до чертиков боится: вдруг кто-нибудь узнает про то, что дочь себя голодом морит. Ну как же, все ж сразу подумают: «Какая плохая мать! Одна карьера на уме. Целыми днями в институте, где уж тут за кровиночкой уследить». Будто людям больше и думать не о чем, как только о Вероникиной худобе. Просто у мамы пунктик. Она переживает, что недодает Веронике внимания. Ей кажется, что все только об этом и говорят. Она даже, когда на Веронику из-за несъеденного ужина ворчит, голос понижает. А то вдруг соседи услышат.
В общем, нельзя было Веронике в больницу. Никак нельзя.
Хотя посмотреть на то, как Дэн отреагировал бы на такой поворот событий, хотелось. Очень хотелось. Вероника даже помечтала об этом немного на первом уроке: Дэн склоняется над бледной девушкой, ему больно видеть ее на больничной койке, в его прозрачно-голубых с поволокой глазах стоят слезы. А-ля японская дорама. Вероника несколько раз обернулась, чтобы увидеть любимого и лучше представить трогательную сцену.
Любимый решал самостоятельную. Каждый урок алгебры (если по плану не было новой темы) учительница выбирала жертву и вручала ей письменную работу (сложную и заковыристую, как правило). На сей раз жертвой пал Дэн. Не подозревая о том, что в Вероникиных мечтах он нежно гладит ее локоны, разметавшиеся по больничной подушке, он сражался с уравнениями. Уравнения побеждали. Вероника поняла это по сдвинутым бровям, подергиванию идеально прямого маленького носа (прямо как у хорошенькой девушки) и характерному движению руки – парень то и дело сбрасывал со лба длинную прядь, – он всегда так делал, когда что-то выводило его из себя.
У Вероники сжалось сердце, – она почувствовала себя виноватой. Кто-то внутри нее – кто-то чужой и тошнотворно рассудительный – удивленно спросил: «Ну и в чем ты виновата, а?» Только Вероника быстро все странному голосу объяснила: «Когда Дэну плохо – и мне плохо. Я должна ему помочь».
Девушка достала из рюкзака смартфон и набрала под партой сообщение: «Что там у тебя?»
В ответ пришла фотография с уравнениями, – Дэн воспользовался тем, что учительница отвернулась к доске. Вероника оставила задачу, которую разбирал класс, и сосредоточилась на уравнениях. Через десять минут фото с решением перекочевало в телефон Дэна.
И тут все в который раз убедились, что Маргарита Павловна не просто так говорит: «У меня за тридцать лет работы паранормальные способности развились: затылком вижу и спиной чувствую». Развились суперспособности, точно развились. Иначе с чего бы это она на полуслове замолчала, резко развернулась от доски к классу и вперилась взглядом в Дэна. Тот даже не успел притвориться, что смотрит не на дисплей смартфона, а в тетрадь с самостоятельной.
– Я вижу, ты, Евсиков, с работой уже справился, – произнесла Маргарита Павловна. – Вот и славно.
Чеканящим шагом она преодолела расстояние от доски до парты Дэна, забрала тетрадь и вернулась к учительскому столу.
– Я же не сделал еще. И звонка не было. Так нечестно, – канючил Дэн.
Тщетно. Маргарита Павловна продолжила урок, не реагируя на стенания.
Веронику накрыла новая волна вины – куда более высокая, чем первая. С дом. С многоэтажку. Гарантированная двойка, понятно же. Лучше бы Вероника эту двойку получила. Пусть бы ее безупречный дневник утратил безупречность, – все лучше, чем то, что она Дэна подставила.
А Дэн, лапочка, ни словом ее на перемене не упрекнул. Великодушно делал вид, что ничего не произошло. Только Вероника-то не слепая – видела: он раздосадован. Вот и на вопрос, пойдут ли они вечером в кино, как собирались, Дэн ответил:
– Давай в другой раз. Что-то голова сегодня болит.
Но он на Веронику не обижался. Нет. Не избегал и даже сел с ней в столовой за отдельный столик. Тогда-то в отчаянной попытке заставить любимого забыть о досадной неудаче на алгебре Вероника и рассказала ему об утреннем обмороке. Попыталась представить происшествие как прикол: шустрые призраки, нелепое падение, похожий на лису прохожий… Ну смешно же. Только Дэн почему-то нисколечко не развеселился.
– Тебе не кажется, что провериться бы уже пора?
– В смысле – провериться? – не поняла Вероника.
– Ну, к психологу сходить или, может, даже к психиатру. Эти твои призраки…
– Ты думаешь, я чокнутая? Думаешь, мне мерещится? Голоса настоящие, точно тебе говорю.
– Ага, настоящие голоса настоящих призраков.
Вероника почувствовала себя беспомощной. Совсем маленькой. Беззащитным зернышком, которое кто угодно склевать может. Вспотели ладони. Сердце забилось так громко, что аж в голове зашумело.