— Прыток больно, — недовольно ворчал отец. — Сам знаешь: боронить после Егория надобно. В пасху не трогай землицу, не шевели — грех великий.
— Тятя, — не сдавался Терентий, — пересохнет пашня, какой прок будет?
— А то будет, — отрезал отец. — Как до нас хлеб растили, так и после нас.
У Терентия свои думы: достаточно сейчас у крестьян земли, да ведь чтобы из нужды вырваться, надо в хозяйстве и лошадь иметь, да не одну, и плуги, и сеялки, и бороны, а еще бы и косилку. Где столько денег взять? Да и под силу ли единоличнику с таким хозяйством управиться, особенно если в семье едоков больше, нежели работников? Нет, как ни крути, а в артель надо сбиваться, артельно-то легче.
Сколько раз, засиживаясь вечерами в сельсовете, Терентий перечитывал ленинский Декрет о земле, стараясь уловить тайный, недосказанный смысл. Ему до обидного коротким казался текст Декрета, и объяснял он это тем, что у партии большевиков и у Ленина в день свершения Октябрьской революции было и без того много дел. Но пройдет время, расправится республика с контрой, поднимется из разрухи и скажет, как дальше крестьянину жить. Он не знал, какая наступит жизнь, но, что будет совсем новая, небывалая ранее и потому обязательно счастливая, — верил.
Не догадывался Семен Абрамович, какие мысли бродят в голове сына. Он был доволен Терентием — грамотным, рассудительным, трудолюбивым, с крепкой крестьянской жилкой. Любил его, да и как не любить единственного сына? В Терентии продолжала жить его Васса и откуда-то издалека, из прошлого, смотрела на Семена синими глазами. Под этим взглядом смирялся и замолкал Семен и долго не покидало его чувство какой-то неизъяснимой вины перед первой женой.
Семен старался понять, к чему стремится сын, чего хочет добиться. Слушая разговоры Терентия с мужиками о том, отчего идет дождь и почему гремит гром, пугался. Понимал, что сын, хотя и не ругает бога, все-таки не признает его. И с этим смириться никак не мог, потому что все связывал с волею всевышнего и боялся, как бы тот не прогневался на Терентия. И еще чувствовал, как, оставаясь родным, все дальше уходит сын. Мог еще потягаться с ним в поле, силы были. В мыслях же догнать не мог, и это сердило и обижало.
Особенно пугало Семена Абрамовича то, с какой решимостью и непреклонностью шел сын против веками сложившихся традиций. Время полевых работ в селе определялось и назначалось общиной: будь то пахота, жатва, сев или бороньба. Никто не смел нарушить закон общины, да и в уме такого не держал. Первым преступил черту Терентий, и Семен Абрамович ничего не смог поделать. Сердился, ругался, запрещал — все без толку. Его сын и не его сын. Что заставляло Терентия нарушать волю общины и отца? Что гнало в поле, когда вся деревня справляла пасху? Что рождало неуемную энергию и пытливость мысли? Неужели это «что-то» сильнее бога?
Отец не находил ответа на терзавшие его вопросы. Оставаясь один в избе, он осторожно разворачивал тряпицу, в которой сын по привычке хранил книжки, и подолгу рассматривал картинки. Казалось странным, как можно нарисовать изнутри обыкновенный боб, показать, что под синей кожурой притаились-два листка и слабый, похожий на ребеночка, стебелек. Косил глаза в подслеповатое маленькое оконце: не видит ли его кто, быстро крестился и рассматривал другие картинки. Особенно нравилась ему книжка с нарисованным на обложке крестьянином. Хлебороб был худ и бедно одет, и потому в нем Семен Абрамович видел своего деревенского мужика. Крестьянин держал в руках раскрытую книгу и читал, и этим казался Семену Абрамовичу похожим на Терентия.
В разговорах мужиков, собиравшихся в избе Мальцевых, Семен Абрамович не участвовал. Молча сидел на любимом месте — голбчике, прислонившись к теплому боку печи, справлял какую-нибудь нехитрую работу — чинил старые мешки, улаживал хомут, а сам чутко ловил каждое слово.
Многое из того, что читал Терентий для мужиков, ему было непонятно: как живут растения? Как выводить новые сорта? Но вот переворачивалась страница, и Семен Абрамович настораживался: как вырастить хорошую лошадь? Как крестьянину выбраться из бедности?
Вокруг Терентия уже не пять-шесть мужиков, как прежде, а больше. Читают вслух брошюры: «Сам себе агроном», «Шаг за шагом». Исподволь, не спеша набираются начальных агрономических знаний, и кажется им вполне осуществимой поставленная перед русским крестьянином задача: вырастить три колоса там, где теперь растет один.
Вот уже ни одна бедняцкая изба не вмещает желающих заниматься: больше сорока человек в сельскохозяйственном кружке. Вечерами они подолгу сидят в сельсовете, пока еще хозяева-единоличники. Но сознание их уже не то, что было вчера. Они понимают, что в одиночку не выбиться из нужды, и первые десять крестьянских хозяйств покупают в складчину сортировку, соломорезку, бочку для протравливания семян. Егор Коротовских да Терентий Мальцев — организаторы. Совсем не видят их дома: то в поле, то по артельным делам ездят, хлопочут.
Всем на удивление — надельный участок Терентия Семеновича Мальцева, его маленькие опытные делянки. Что он на них не придумывает только! Вспашет каждую деля-ночку на разную глубину и в различные сроки, проборонит тоже в разное время, засеет отборными семенами и таблички поставит с непонятными названиями: «альбидум 0604», «китченер». О каждой деляночке в тетради у Мальцева особая запись. Чудно всем это, а сам он уже не представляет, как учиться хозяйствовать по-новому, без опытов, без науки. Бывая в Шадринске, обязательно заходит в Дом крестьянина, и все чаще и длиннее их беседы с агрономом.
— А, опытник! — приветствует его агроном. — Заходи, товарищ Мальцев. О чем сегодня поговорим? Давай побеседуем, какой сорт пшеницы самый подходящий в местных условиях, как сделать анализ почвы.
Примерный ученик Мальцев. Ни слова не пропустит и все спрашивает, спрашивает. На Шадринском опытном поле дали ему пшеницы «альбидум», «мильтурум 321», «китченер», предложили вырастить совсем неизвестную культуру — чину. Об опытах его и занятиях сельхозкружка в Мальцево уже и в газете пишут. Приятно читать о себе, а тревожно на сердце: пишут, хвалят, а как ничего из опытов не выйдет? И тут же внутренний голос успокаивает: должно выйти, не сегодня, так завтра.
Да и не одиноки кружковцы в своих начинаниях. В земельном отделе ими интересуются, подсказывают, куда за советом и помощью обратиться. Эх, кабы вместо узких полосок землицы иметь поле, целое поле под опыты!
Скоро и это будет. Все к тому клонится, что перепахивать межи, объединяться крестьянам в одно хозяйство. Радостно Терентию Семеновичу от таких мыслей, радостно от грядущей работы.
Татьяна Ипполитовна детьми занята, домашним хозяйством, в дела мужа не вникает, но видит, как он увлечен, и не обижается, что дома редко бывает. Родился третьим сын Саввушка. Случилось, заболел маленький. Перепугалась Татьяна, прибежала в сельсовет.
— Тереша, запрягай лошадь, скорее в город, задыхается Саввушка наш.
Фельдшер объяснил: воспаления легких нет, не опасно, простуда только. Успокоились родители, в обратную дорогу уж не гнали, жалели лошаденку. Татьяна рассказывала:
— Женщина рядом со мной сидела, так у ее девоньки болесть признали, какую-то скаратину. Не разобрала я, не слыхивала ране-то, а ребеночка забрали в больницу.
— Скарлатину? — переспросил муж с беспокойством, — Рядом, говоришь, сидели?
— Ребенка-то ей некуда положить было, а у нас с собой подушка большая, я и говорю: клади свою девоньку рядом, хватит обоим места.
— Ох, Татьяна Ипполитовна, — выдохнул Терентий, — как бы беды не было, шибко заразная болезнь-то!
Беда пришла. Заметались в жару Настенька и Костенька, покрылись красными пятнами. Терентий почернел от горя, сердобольных соседей в избу не пускал, сам от детей не отходил, ухаживал, молил судьбу сохранить их, спасти. Не выпустил гулять по деревне болезнь. А Настенька не осилила ее, умерла… Остались два сына у них с Татьяной, Костенька уж большенький, а Саввушка мал еще. Вся домашняя работа, уход за скотиной лежат на Семене Абрамовиче да на женщинах — Татьяне, Анне Степановне. Стареет Семен Абрамович, ломит его болезнь, уходят последние силы: съездит в лес по дрова и долго отлеживается на печке, думая невеселую думу.
«Изработался на земле, а что окромя болезни нажил? Хлеба досыта не едал. Изба еле дюжит, выпирают гнилые бревна, как кости… Вот сейчас бы начать жить — земля есть, и власть новая к мужику повернулась. Да… Надо бы еще потянуть, Терентий в доме не хозяин. Такой уж, видать, и будет — для всех старается, о себе в последнюю очередь вспоминает. Хлеб-то у него лучше всех растет, урожай поболе других, а свезти куда-нибудь, продать выгоднее, за хорошую цену, нет соблазна, нет».
Долгим день на печи кажется, долгие и думы у Семена Абрамовича. Одна отрада — внуки. Любит их дед без памяти, а особенно старшего.
— Костюша, Костюша… Довелось бы увидеть тебя большим.
Не довелось… Приехал как-то из леса Семен Абрамович и совсем занемог. Прилег на лавку передохнуть, дрема смежила глаза, окутала все тело. Легко ему стало, радостно, будто весна пришла, и снова он в поле, молодой, здоровый, а рядом сынок Тереша. Тереша тянет к нему руки, просит:
— Тять, а Федька с Гришкой боронят уж, мне тоже охота. Позволь, тятя.
— Боюсь, сынок, — отвечает Семен. — Помнишь, как лошадь тебя копытом ударила. Испугалась чего-то вдруг и ударила. Ямка-то вот она в груди. Уж как мы с Анной Степановной тебя выхаживали. Бог спас тебя на наше счастье.
— Бог, — соглашается Тереша и смотрит на небо. Над головой, в небесной вышине, заливается жаворонок. Совсем маленькая пташка, еле видно, как трепещет крылышками, а поет звонко, весело.
— Ишь ты, засмотрелся на птаху, заслушался, — ласково говорит Семен и поднимает мальчика, садит верхом на лошадь. — Крепче держись, сынок, не торопись погонять Серка, поглядывай, как борона идет, — наставляет сына и трогает повод в его руках.
— В добрый час. Даст бог, будем нынче с хлебом…