В ту осень намолотили по сто пудов с гектара. Старики пересыпали в ладонях драгоценные зерна и не могли поверить: еще никогда в жизни они не были так богаты.
У полевода новые думы.
— Нужно построить хату-лабораторию. Все по науке будем делать, — мечтает он. — Расширим опыты, изучим почвы. Со всего света выпишем какие только есть сорта пшениц, испытывать будем, найдем самые подходящие для себя. А может, сами выведем такой сорт, что лучше его и не надо нам!
Зимними вечерами подолгу горит в окне мальцевской избы керосиновая лампа. Неярок ее свет, еле теплится фитилек: керосина в кооперативную лавку привозят немного и редко. А движка электрического в деревне нет. Правда, решился сельский умелец Михаил Маркович Мальцев самостоятельно смонтировать электростанцию. Учиться поступил заочно на техника-электрика, книг всяких по электричеству из города привез. Целыми днями Михайло из кузницы не вылезает, по рисункам, что в книге, изладил гнутую железную коробку с рукоятью-рубильником. На тот рубильник дивятся мужики:
— Неужто в нем и есть электричество?!
— Не в нем, — объясняет Михаил Маркович. — Рубильником я включать его буду, чтобы сразу все село озарилось лампочками Ильича.
Верят, ждут колхозники: будет и в их избах свет электрический. Новая жизнь наступает бурно, стремительно.
Сколько талантов открыл колхоз в людях! Случайно привились в огороде у Василия Мезенцева два пчелиных роя. Собрал он их в корзины, так с корзинами и явился в контору:
— Что скажешь, Василий Дмитриевич? — поднялся из-за стола председатель.
— Пасеку организовывать пришел, — ответил Мезенцев. — Вот и ульи со мной, — показал он на корзины, в которых гудели и жужжали пчелы.
— Хороши ульи! — рассмеялся председатель. — С них, пожалуй, можно и пасеку начинать.
— Да ведь хлеба у нас теперь досыта, — продолжал размышлять Мезенцев. — Мы теперь хлебушко-то медом будем мазать!
Хлеба, действительно, стали есть досыта. За первый урожай тридцатого года премировали колхоз сепаратором, чтобы легче семена сортировать было. А колхозному полеводу Терентию Мальцеву выписали первую научную командировку в Омск, в институт.
Вернулся Терентий Семенович из Омска в еще большей уверенности, что в колхозах необходимо заниматься опытничеством. Мыслями своими решил поделиться со всеми через газету. Приехавший из города корреспондент посоветовал:
— Пишите, как есть. С чего начинали опыты, каких результатов достигли и как думаете дальше поставить опытническое дело в вашем колхозе.
Легко сказать: «Пишите!» А если сроду никакой статьи не писал, так с чего начинать?
Ртов в семье добавляется, а работников пока двое. Вот и крутись-вертись. Помощники только подрастают. Костенька хоть и мал еще, а наперед матери бросается корове корм задать, в поле выгнать. И траву полоть в огороде бежит. А то за матерью в бригаду утянется и младшего Саввушку за собой ведет.
— Мы, мамка, робить пришли!
— Ах вы, работнички, мужички с ноготок! — всплеснет руками Татьяна, быстро наклонится к сыновьям, заправит рубашонки, поддернет штаны, толкнет легонько и ласково: — Ну, робьте, коли пришли. Анютка-то поди плачет?
— Не, не ревет Анюта, — отвечают братья. — С ней бабка Капитолина возится. — А сами уже в работе, пыхтят. Жужжат слепни, вьются, а им хоть бы что — надели на головы лопухи, одни пятки торчат. Довольна Татьяна детьми. У других ребятишки день-деньской по улице гоняют, а эти то с отцом, то с матерью — и все при деле. Безумно любит их отец, а строг шибко, воли не дает. Трое детей. Вслед за Аннушкой были еще мальчик да девочка. Маленькими умерли. Ждут снова сына, уж и имя есть — Василий. Так что и рада бы Татьяна поучиться, да не убежишь от детей в школу. Вечерами там бабы да мужики со всего села собираются, пишут: «Ученье — свет, а неученье — тьма».
Нет, не только ребятишки не дают Татьяне в ликбез идти. Есть тут другая причина. Занятый работой, не догадывается о ней Терентий. Добрым и любящим сердцем понимает Татьяна, что первой помощницей мужу в исканиях его и в учебе, в опытнической работе может быть только она. Потому что некому больше взять на себя все заботы о доме, о семье. И никто другой не будет ждать его из дальних и близких поездок так, как ждет она, прислушиваясь к каждому шороху во дворе, готовая вмиг вскочить, зажечь лампу, вытащить из печи чугун и поливать на руки мужу теплую, мягкую, с золой воду. Потом, когда он сядет за стол, она поставит перед ним горшок с томлеными, пахучими щами, нарежет пышного хлеба, подаст из погреба кринку с молоком и сядет рядом, тихая и покойная, предугадывая каждое его желание и слушая неторопливый рассказ о большом городе.
— Все дома-то ладно? — спрашивает Терентий жену.
— Ладно, ладно, — успокаивает Татьяна. — Вот только картошку никак не посадим, все уж посадили, окромя нас.
— Посадим, Татьяна, и мы, успеется. Сначала отсеемся.
Вот так всегда: сначала колхозные дела справит, потом уж за свои примется. А чуть минута свободная выдастся — за книгу. Читает ночами напролет, наверстывает то, что пропущено раньше.
— Никак философом собираешься быть? — подначивает Тимофей Логинович.
— Философом? — переспрашивает Мальцев. — Нет, Тимофей Логинович, философию я изучаю, чтобы к земле ее применить, к законам природы.
Незабываема для колхозного полевода встреча с Иваном Владимировичем Мичуриным. Стар и нездоров был известный селекционер, от посетителей и любопытствующих устал, а приглянулся ему зауралец, приехавший в командировку по решению колхоза, и Мичурин провел с ним в своем сказочном саду несколько дней.
Что так неизъяснимо влекло поехать в Козлов — Мальцев и сам не знал. Может, находил он в судьбе великого преобразователя природы что-то схожее со своей жизнью, может, ждал от него ободряющего слова о своих поисках, а может, просто надо было побыть рядом с человеком, посвятившим себя науке и народу, проникнуться его мыслями, его силой.
— Говорят, что я очень много сделал… — Голос Мичурина звучал отрывисто, глухо. Изрезанное глубокими морщинами лицо отражало все выпавшие на его долю страдания и лишения. Он шел, опираясь на тяжелую палку, и Терентию — здоровому, сильному, молодому — было невыносимо стыдно идти рядом, потому что несправедливым и жестоким казалось быть здоровым рядом с тем, кто так много сделал для людей и вот теперь болен и немощен. Ему хотелось сказать какие-то необыкновенные слова, но не находил их и терялся от этого еще больше, стыдясь за себя и досадуя. Мичурин продолжал свою мысль: — Я бы сказал, что не так уж много и сделано, по крайней мере, в сравнении с тем, что можно и надо еще сделать. Это придется сделать следующим поколениям. — Иван Владимирович остановился, смотрел на свой белопенный цветущий сад и дальше, туда, где в утренней дымке простирались зеленые просторы. — И вам, в частности, молодой человек, — Мичурин резко повернулся, отчего палка в его руках покачнулась, — придется славно поработать! Расскажите-ка, чем вы заняты в своем колхозе?
Все, что готовился рассказать Терентий Семенович, все, что надумал и сложил одно к одному за долгую дорогу, смешалось в голове, и он заговорил не так уж складно, но горячо, страстно.
— Гибриды?! — живо воскликнул Мичурин. — Вот это интересно, рассказывайте, рассказывайте подробнее.
Нет, до собственных гибридов еще далеко. Он только подходит к азам селекционной работы. Есть годы опытничества. Испытано уже множество сортов пшеницы, сотни сортов бобовых культур — гороха, чины, сои, чечевицы. Цель? Узнать, какие сорта наиболее приспособлены к местным условиям, дают наиболее высокие урожаи. Из тысяч опытных образцов остаются сотни, десятки, наконец, единицы. Те, что способны выдержать капризы зауральской природы — зимние морозы, летнюю сушь. Пока колхоз остановился на нескольких сортах — «мильтурум 0321», «китченер», «альбидум 604», «цезиум 0111».
Близки и понятны Мичурину заботы и думы молодого полевода. Сам он, блестящий экспериментатор, не сразу пришел к тому, что не акклиматизация, не приспособление к новым условиям и новой среде изменяют растение, а гибридизация, скрещивание заставляют его изменить одни качества и приобрести другие, необходимые человеку.
— Иван Владимирович, — осмелился гость, — нам бы для колхоза ваших саженцев.
— Так о чем я толкую? — рассмеялся Мичурин. — Не пригодны они для вас. Свои надо выращивать, местные селекции разводить.
Прощаясь, Мичурин как бы подвел итог всему их трехдневному разговору:
— Не подражайте, не копируйте слепо. Спорьте со мной, опровергайте меня, даже разрушайте мой труд, наконец, — только идите дальше, ищите, не останавливайтесь!
Уезжал Мальцев без саженцев. И от этого скребло на сердце: что колхозники-то скажут, от Мичурина и без яблонь. Но желание продолжать опытничество, учиться и самосовершенствоваться овладело им как никогда. И снова возвращался мыслями к прощальному разговору: «…разрушайте мой труд, наконец, — только идите дальше, ищите, не останавливайтесь!»
«Как же так — разрушайте мой труд?! Человек создавал всю жизнь, у него ничего нет дороже этого труда и — разрушайте, если надо… Разрушайте, чтобы идти дальше!» И вдруг осязаемым, предельно ясным становится смысл сказанного Мичуриным. Эта мысль будет теперь сопровождать Мальцева всю его жизнь. А когда он открытиями своими выступит против общепризнанных авторитетов и утвердившихся мнений, первым поддержит его Иван Владимирович Мичурин. В самую отчаянную минуту он заговорит с учеником тихим голосом той давней встречи в цветущем саду.
…Который вечер пишет Терентий Семенович статью. Теперь он разговаривает с колхозниками всей страны. Скоро должен собраться Первый Всесоюзный съезд колхозников-ударников, и он понимает, как важно обсудить вопросы опытничества.
«Взглянув на карту СССР, вы легко найдете в Курганской области, в долинах тех речушек, которые впадают в реку Тобол, Шадринский район. Здесь я занимаюсь опытной работой… Я вел опыты еще единоличником, — продолжает он свой бесхитростный рассказ. — Моя работа упиралась в потолок единоличного хозяйства… В колхозе потолок выше, масштабы несравнимы… Вижу результаты своей работы в сроках выполнения хлебопоставок, в завоевании добавочного урожая. В каждом снопе вижу плоды своих трудов, в каждом зерне — урожай моих мыслей».