шах. И даже чемпион мира по ушу-саньда Магомедсалих Салимханов, который на глазах Панкова стрелял в человека из «беретты», оказался вполне славным человеком и любителем шахмат.
В одно мгновение все перевернулось обратно. Из старых знакомых эти люди снова стали черноволосыми мусульманами, и Панков понимал, что и добродушный Джаватхан, и улыбчивый Хизри перережут ему горло с той же легкостью, что и Ваха Арсаев – или, если на то пошло, сам Ниязбек.
Он больше не был другом – он был русским, а русские предали их.
Интересно, если он сейчас постучится и захочет уйти – его выпустят? Или втолкнут обратно, ударив прикладом автомата?
Паника овладевала Панковым слишком быстро. Когда он вызвался остаться в здании, он забыл, что уже однажды он был заложником. Три дня в подвале Арзо кончились тяжелейшим неврозом, психиатрической клиникой и кокаином. Врачи вычистили из него воспоминания, как сантехник чистит забитую фановую трубу, и Панков считал, что он все забыл, но сейчас пережитый девять лет назад ужас снова хлынул в душу, затапливая рассудок и добираясь до мельчайших уголков мозга.
Панкова заколотило. В какой-то момент он обнаружил, что сидит в углу, между диваном и баром, и сосет большой палец. Он вскочил и зашарил по комнате в поисках выключателя. Выключателя не было, только по потолку метались сполохи от телевизора. Панков бросился к окну. Рама была стальной, стекло – бронированным. За стеклом шел – оконный проем шириной в метр, а внутри проема – черные жалюзи, отсекавшие Панкова от дневного света и от толпы на площади. «А ведь им ничего не стоит заявить, что меня убили, и начать штурм», – мелькнула паническая мысль в голове, и рефреном ей откликнулась другая: «И этим ничего не стоит меня убить».
Панков вцепился в раму и затряс ее, словно хотел крикнуть: «Я здесь! Я живой!»
Мягко щелкнул выключатель, и комнату залил электрический свет. Панков оглянулся. В проеме двери стоял Хизри, и в руках у него был поднос с едой.
– Мы подумали, что ты проголодался, – сказал Хизри.
Панков приходил в себя несколько мгновений. С ресницы сорвалась капля пота и поползла куда-то к носу.
– Да, – сказал Панков, – уже и не помню, когда ел.
Хизри поставил поднос на стол. Там оказался хлеб, белый пористый сыр, зелень и мясо. Панков завернул сыр в теплую, чуть непропекшуюся лепешку и стал есть, стараясь не заглатывать куски целиком. Хизри снял с подноса здоровенный медный чайник и налил ему в стакан кипятка.
Панков ожидал, что Хизри уйдет, но хромец вместо этого взял в баре второй стакан и налил кипятка и себе. Потом сел в кожаное кресло – Хизри вообще любил удобно сидеть.
– Что ты там сказал насчет «Авартрансфлота»? – вдруг спросил Хизри.
Панков от неожиданности чуть не подавился лепешкой. Потом осторожно сглотнул, опустил в кипяток пакетик с чаем и отпил поравнявшуюся с краем жидкость.
– Я просто сказал, – проговорил Панков, – что сейчас Кремль удовлетворит любую просьбу о должности. В общем-то я не уверен, что тебя бы утвердили в должности директора «Авартрансфлота». Ты хоть, что такое нефть, знаешь?
– Знаю, – с вызовом сказал Хизри, – это такая штука, которая течет из трубы, если сделать в трубу врезку.
Ну вот. В общем-то при обычных условиях этого маловато, чтобы стать директором. А сейчас Кремль готов дать вам все. Даже наоборот, Кремлю важно, чтобы в республике ключевые посты занимали не только друзья президента, но и его враги. Я тебе гарантирую, я этот вопрос могу решить в две минуты. Хоть отсюда. Хоть сейчас. Правда, все это не имеет значения. Если вы решили объявить о независимости республики, это вряд ли имеет значение, назначат тебя главой «Авартрансфлота» или нет. Хизри помолчал.
– Я не предам Ниязбека, – неожиданно сказал он.
– Я тебя не прошу предавать Ниязбека, – сказал Панков. – Просто вы затеяли глупость. Вот вы объявите независимость. Хорошо. А на какие деньги вы будете жить? В республике нет промышленности. Нет науки. Ваша нефть – это полмиллиарда долларов в год, плюс два миллиарда долларов федеральных субсидий, которые вы делите с помощью автоматов. Ну хорошо, независимость есть, а субсидий нет. Кто вам деньги даст? Саудовская Аравия? По пять центов на рыло?
– Может, и Аравия, – с вызовом проговорил Хизри.
– Очень хорошо. А кто при этом будет у власти? Вот вы объявите независимость, а ты думаешь, Ниязбек при этом останется у власти? Ты останешься у власти? А я думаю, что к власти придет Ваха Арсаев. Он, в конце концов, десять лет сражается с русскими. А Ниязбек с ними десять лет целуется. Если деньги будет давать Саудовская Аравия, она будет давать тому, кто сражался с русскими.
Хизри подавленно молчал.
– Ты знаешь, – сказал Панков, – Ниязбек сказал мне уходить. Я мог уйти, дойти до своих и сказать: «Стреляйте по этим уродам из танков». А я вместо этого сижу здесь и гадаю, кто меня убьет. Те или эти. И я это делаю потому, что если случится то, что вы хотите, то здесь будет одна кровавая баня. Резать друг друга будете, только не из-за русских денег, а просто так. Ниязбек уперся потому, что ему хочется оторвать голову не только статуе. Ну скажи – на одной стороне головы Аслановых, а на другой – вы получите половину республики. По-ло-ви-ну. Хочешь «Авартрансфлот» – пожалуйста. Хочешь депутатом быть? Пожалуйста, хоть в федеральную Думу. В какой список хочешь? В «Единую Россию»? Или к коммунистам? Или хочешь в сенат? Хочешь сенатором от Краснодара быть? Или лучше от Красноярска?
Хизри сосредоточенно глядел в стол. Панков понимал, что творится в его душе. Двадцатишестилетний калека из запорошенного пылью Шамхальска выбрался на самую верхушку этой жизни благодаря решимости убивать. Верхушка – это было прочное место в свите самого авторитетного бандита республики и статус депутата народного собрания, которым он так пока и не стал. Теперь ему обещали сенатора от Краснодара и компанию, контролировавшую две трети грузовых перевозок на Каспии.
Хизри встал так резко, что не выпитый им чай расплескался по зеркальному столику.
– Кстати, Хизри, – негромко сказал ему в спину Панков, – дали бы вы мне телефон. Если со мной нельзя связаться, это только на руку вашим врагам.
Дверь за Хизри захлопнулась. Только теперь Панков заметил, что выключатель был хитро спрятан в щели между дверью и стойкой бара, и там же сидела кнопка, которая подымала жалюзи.
Телефон принес Джаватхан через сорок минут. Маленькая титановая «Нокия» затерялась в огромной ладони лезгина, как мячик на поле для гольфа. Это был один из телефонов Панкова, номер которого знали только самые близкие люди. Впрочем, обычно он все равно находился у помощника. Как и большинство высших федеральных чиновников, Панков не носил с собой телефона, потому что сотовый, даже когда он выключен, может служить для прослушки. Поэтому федеральные чиновники не любили звонить по сотовым, а звонили по «вертушке». «Вертушку» прослушивали тоже, так что особой логики в этом не было. Зато «вертушка» была престижней.
Джаватхан протянул ему «Нокию» и сказал:
– На. Третий раз звонит. Настырный, как клещ.
Панков взял телефон и услышал в трубке голос своего старого приятеля-олигарха. Того самого, на день рождения которого он так и не прилетел. Было это… Господи! Было это всего вчера.
– Слава, – раздался в трубке веселый голос из Москвы. – Ты че трубку не берешь?
– Спал я, – отозвался Панков и даже, собственно говоря, не соврал, – вторые сутки на ногах. Отрубился просто.
– Отрубился? А что это за пассажир по твоему телефону отвечает?
– Приятель, – сказал Панков, – славный парень.
– Да? Тут этих славных парней по CNN второй день показывают. Один другого краше. Их там что, таких в горах специально выращивают, в одном загоне с баранами?
– Следи за базаром, – резко сказал Панков.
– О как! – Москвич замолчал, потом спросил другим, чуть напряженным тоном: – Ты правда в этом здании добровольно? А то тут разные слухи ходят…
Панков понял, что на самом деле за этим москвич и звонил. И звонил не просто так, а по просьбе.
– Послушай, – сказал Панков, – первое. У меня там больше шансов получить пулю, чем здесь. По крайней мере парочка парней на той стороне вчера пыталась меня замочить, и, собственно, с этого все и началось. И второе. У меня должны быть гарантии, что никакой придурок не пальнет сюда из танка. Потому что под этим зданием сидят уже тысяч двадцать, и если все они террористы, то наше дело плохо. Потому что если в российской республике есть двадцать тысяч террористов, включая женщин и детей, то русским из этой республики пора сматывать удочки.
– Ладно, – сказал москвич, – без обид. У Машки в ноябре день рождения, можешь прихватить с собой этого самого своего приятеля. Он вилкой пользоваться умеет?
Панков выключил телефон. У Джаватхана был хороший слух, а у «Нокии» – сильный динамик, и Панков боялся, что лезгин слышал весь разговор.
– Мне нужна спецсвязь, – сказал Панков, – я со штабом поговорить должен.
Лезгин кивнул, но не двинулся с места, а так и продолжал сидеть в кресле, вытянув длинные сильные ноги в камуфляжных штанах.
– Ты правда воевал в Чечне? – спросил Панков. Кивок.
– А русских убивал? Снова кивок.
– На фронте или пленных тоже? Джаватхан думал довольно долго.
– Там нет линии фронта, – сказал Джаватхан, – и пленных тоже нет. Есть только враг.
– И почему ты перестал воевать?
Джаватхан помолчал.
– Я думал, что после войны… будет все по-другому. Будет, как велел Аллах. А потом я вернулся… мы ехали по дороге, там через каждый километр стояли посты. Бандиты какие-то. Стояли и грабили людей, говорили: «Мы воины Аллаха». А какие они воины Аллаха, что-то я ни одного из них не видел. Ни под Бамутом, ни в Первомайке. Я приехал, а у меня в машине телевизор был. На передней панели, цветной. Мы когда подъехали к Грозному, часов семь вечера было. И вот я смотрю, по этому телевизору показывают, как русскому горло режут. Ну, отрезали, я понимаю. А показывать зачем? Где в К