Зеки романтизируют свою жизнь, чтобы смягчить реальность.
Когда ты сидишь уже не первый раз, из-за того что не можешь реализоваться на свободе, сложно признать, что на самом деле ты просто неудачник.
Нужно как-то объяснить себе, что во всём этом безумии есть хоть какой-то смысл. Поэтому многие зеки придерживаются некой идеи, стараясь этим как бы амортизировать непривлекательную правду. Многие слушают шансон о нелёгкой арестантской доле и пропитываются этой идеологией.
И вот человек уже начинает ассоциировать себя с этим миром, называет себя порядочным арестантом, кричит: «Тюрьма – это наш дом!»
Если такое слышат неокрепшие умом восемнадцатилетние пацаны, они могут поверить в эту идею. Поэтому отделять первоходов от рецидивистов мне кажется вполне логичным и правильным решением.
Я сидел второй раз, поэтому меня отделили от новичков и перевезли в Великий Устюг. Там сделали лагерь для рецидивистов.
В Великом Устюге я продолжил изучать психологию и читать книги по саморазвитию. Даже что-то вроде бы понимал. Наркотиков там было меньше, и я более-менее пришёл в себя. Даже, помню, сказал одному парню, что хочу стать тренером личностного роста. Хотя он даже не понял, о чём речь.
ЗЕКИ РОМАНТИЗИРУЮТ СВОЮ ЖИЗНЬ, ЧТОБЫ СМЯГЧИТЬ РЕАЛЬНОСТЬ.
Лида приезжала на свиданки. У меня наконец получилось сделать сдвиг в плане интимной близости. Получается, девственности я лишился в 21 год. Зачем я это пишу? Очень многие люди заморочены какими-то социальными стандартами и комплексуют, если не удаётся этому соответствовать. Я тоже очень комплексовал по этому поводу в свои восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет, и, общаясь с пацанами, мне приходилось врать, что опыт у меня в этом деле огромный. Сейчас это кажется таким смешным и глупым.
За год до освобождения я решил полностью прекратить употреблять наркотики. На этот раз у меня было действительно твёрдое намерение – освободиться и изменить жизнь.
Глава 7
Я вышел в августе 2011 года. Приехав домой, я увиделся с мамой, она всё так же жила с Серёгой. Я понятия не имел, с чего мне начать движение к успеху, что именно нужно делать. Решил начать ходить в спортзал. Конечно, встретились с Лидой.
На работу идти я категорически не хотел. А что хотел – не понимал. Лида видела моё потерянное состояние.
Вроде вышел на свободу спустя пять лет, по идее – радость. Но её не было. Скорее была депрессия.
Оказавшись на свободе, я ощутил тотальное непонимание, чем тут вообще заняться. Я осознал, насколько сильно я выпал из общего потока.
Мне не хотелось становиться каким-то идейным преступником, но и ходить пять дней в неделю с восьми до пяти на какую-то работу мне не хотелось ещё больше.
Если у человека нет цели, нет плана – он начнёт поддерживать какой-нибудь чужой план.
Мы встретились с Климом, он тоже на днях освободился. Начали вместе ходить в спортзал. У него были мошеннические схемы, как можно раздобыть денег.
Помню, занимаемся в спортзале, и после очередного подхода Клим говорит: «Славян, один раз живём, раз в неделю-то можно расслабляться…»
Расслабляться – значит что-нибудь употреблять. У Клима есть татуировка Vita brevis, в переводе с латинского – «жизнь коротка». Он интерпретирует её так, что, пока живы, надо попробовать весь кайф на планете… под кайфом подразумевались, естественно, наркотики. Мне нечего было ему противопоставить, и поэтому я поддержал его философию.
Мы начали с героина раз в неделю. Потом плотно перешли на дезаморфин. Дезаморфин – наркотик, который готовится из таблеток, бензина и йода, – лютая бодяга, сидя на которой ты мог протянуть от силы пару лет. Люди в Череповце от этой беды ежедневно умирали десятками.
У меня на хате образовался наркопритон. Беда была в том, что люди беспрестанно менялись. Одни уходили, приходили другие. Нескончаемый конвейер. Мы варили дезаморфин, и с каждого замеса я получал свою долю просто за то, что вся эта чернуха происходит в моей квартире. Я кололся по десять-пятнадцать раз в сутки. Через полгода я был похож на мумию. Надо было что-то предпринимать, и я впервые решил лечь в наркуху.
Позвонил Лиде и попросил отвезти меня в больницу. Она заехала ко мне утром, помогла собрать сумку и на такси отвезла меня в городскую наркологическую больничку.
Помню, как сидел посреди кабинета, вцепившись обеими руками в стул. Казалось, если отпущу, то обязательно соскользну почему-то вправо и расшибу себе башку об кафель.
– Сколько раз ставишься за день? – Врач-нарколог смотрел на меня классически поверх очков.
– Что делаю?
– Колешься сколько раз?
– А-а…
Я задрал рукава кофтёнки. Дорог больше, чем на карте Москвы.
– Ясно… Держи направление, четвёртый этаж.
На третьем пришлось организовать передышку. Сумка ещё… тонну весит. Потный, мокрый. Все тридцать триллионов клеток моего тощего тела молили об очередной дозе.
Добрался. Вдавил кнопку звонка. Открыла приятная с виду женщина, улыбающаяся, с родинкой на щеке.
– Заходи, заходи, дорогой…
Вот что меня поразило: все, кто там работал, не испытывали ко мне отвращения.
Напротив, от каждого исходили лучи… тёплые, мягкие… сверхпервоклассные лучи души, если хотите.
Это возвышало ситуацию из пакости, придавало ей человечность.
В палате никого не было, я кое-как застелил кровать. Простынь моя – стыдно, капец – вся прожжённая сигаретами.
«Давай укольчик поставим… – Медсестра стучала по шприцу. – Тебе полегче станет».
Откуда-то с ног пошло расслабление, тиски разжались, и я, видимо, резко опрокинулся в сон.
Тяжело было дышать… Сплю? Где я? Каждый вдох давался с трудом…
Я открыл глаза. На моей груди лежал чёрный здоровенный котяра. А-а, вот кому она кричала: «Космос, Космос! Кис-кс-с-с-с-кс-с!»
«Ко-о-осмос, слезай на хрен, ща задохнусь…» – Я перевернулся на бок.
С улицы заливал лунный свет. Форточка была открыта. Сквозняк прошёлся прохладой по моему лбу, шее, груди. Мне было холодно. Пусто. Внутри будто чёрная дыра.
Кое-как присел на край шконки. Мозги – бетон. Чем меня укололи?
Чтобы вы понимали, состояние моё было примерно такое: захотелось почесать нос, я смотрю на правую руку, думаю, что надо её поднять и почесать ею нос… начинаю поднимать… уже половина дистанции пройдена… и тут я осознаю, что нос уже не чешется… приходится опускать руку обратно… такое вот состояние.
Там, в конце коридора, была душевая, а посреди душевой стояла большая чёрная ванна, я вспомнил о ней, и мне до смерти захотелось её принять. Обожаю принимать ванну.
Взял банные причиндалы, вышел в тёмный коридор… там, далеко в конце, был свет… символичненько.
Засеменил, как жук, как мотылёк, на свечение. Космос не отставал. Хорошо помню это путешествие… пенопластовые ноги… будто плыл в густом киселе, будто в пенсионном возрасте на Эверест, будто бумажный манекен против ветра.
Душевая была просторна, белоснежна. Яркий свет обжигал сетчатку. Посреди стояла она – чёрная ванна. Положил на подоконник мыльницу, полотенце, надежду, что когда-нибудь всё изменится… и принялся освобождать купель. Да, в ней были какие-то кастрюли, резиновые сапоги, тряпки… ясно дело – ванной не пользовались… но мне-то что? Помыл, заткнул водосток, выдавил на дно прилично шампуня, включил воду, скинул с себя тряпьё и перелез через борт. Мне нравится в самом начале… когда воздух холодит, но снизу вода прибывает и по телу мурашки… Космос разместился на подоконнике.
Вода, пена, блаженство разрастались… Я улёгся, закрыл глаза. Ох, как хорошо… Шум разбудил меня. Кто-то ломился в дверь.
– Открывай! – Санитар надрывался. – Ты живой там?!
Пошли к чёрту. Пошёл весь мир к чёрту. Оставьте меня в покое.
– Открывай!
Космос сидел столбом на подоконнике, жмурился.
– Открывай, слышишь?!
Ага, ща… пошли к чёрту.
– Гена, вышибай.
Гена, видимо, вдарил с ноги – грохот! – они вломились… окружили ванну, уставились на меня. Пена повсюду… только моя голова торчит.
– Ты чё тут…
– Чего?
– Гена, доставай его… Ишь чё выдумал.
Гена помог мне выбраться, сопроводил до палаты, даже укрыл меня.
Засыпая, я размышлял: почему, зная, как поступить себе во благо… люди поступают наоборот?
На следующий день я познакомился с Фитилём. Двухметровый тощий паренёк, тоже дезаморфиновый. Он протащил телефон. Решили прямо оттуда заморочиться на наркотики. Я позвонил Лиде, чтобы она встретилась с фитилёвскими друзьями, забрала наркотики и привезла в наркуху.
Мы располагались на четвёртом этаже, я был с Лидой на связи, а Фитиль рвал простынь на мелкие полоски и делал верёвку, чтобы выбросить из окна и подцепить груз. Когда Лида уже подъезжала, к нам в комнату залетела девчонка, Яна.
«Если вы меня не возьмёте в тему, я вас сдам», – заявила она.
Вопиющая наглость с её стороны, но такова наркоманская сущность. Мы с Фитилём переглянулись. Можно было ей объяснить кое-что о жизни, но времени не было, поэтому мы просто кивнули. Она присела на кровать, сложила на коленях руки, будто держа в руках маленькую птичку, и так невинно спросила: «Ребята, может быть, вам чем-то помочь?» Я попросил Лиду купить ещё один шприц.
МАЛО КТО ПОНИМАЕТ, НО СОЗАВИСИМОСТЬ – ПРОБЛЕМА ПОХЛЕЩЕ ЗАВИСИМОСТИ.
Почему Лида помогала мне? Кто-то подумает: неужели она не понимала, что этим не помогает, а наоборот, только усугубляет ситуацию? Это называется созависимость.
Созависимость, или эмоциональная зависимость от другого человека, – это невротическое расстройство. В 9/10 случаев рядом с наркоманом или алкоголиком есть созависимая мама/жена.
Мало кто понимает, но созависимость – проблема похлеще зависимости.
Потому что созависимые женщины почти никогда не признают, что с ними что-то не так.