«Это сын у меня проблемный…», «Это муж у меня алкаш/нарк…», «Со мной-то всё норм…»
СОЗАВИСИМЫЕ НЕВРОТИКИ ПРИВЯЗЫВАЮТ К СЕБЕ ЛЮДЕЙ МАНИПУЛЯЦИЯМИ.
Созависимые женщины неадекватны. Когда говорю «неадекватна», имею в виду, что её взгляд на ситуацию искажён: она сама тонет в страхах, тревоге, обидах, претензиях, в чувстве вины и стыда. Они спрашивают: «Как помочь мужу?» Но было бы прекрасно, если бы они спрашивали: как помочь себе?
Например, созависимая мама-спасательница может говорить: «Сын достал, играет на ставках, весь в долгах, из меня все соки высосал…»
Парню 29 лет, где-то служит, созваниваются каждый день, его зарплата приходит ей, она с самого детства его контролирует, нарушает его границы, проецирует на него свои страхи. Невероятно тревожная женщина.
Он один день не позвонит ей, она не может уснуть, в её голове рисуются страшные картины. Она невротик, и поэтому в их семье отношения строятся исключительно на манипуляциях. Её мать тоже была невротик. Так же манипулировала и бесцеремонно нарушала её границы. Она не умеет по-другому. Боится остаться одна. В личной жизни беда. Она всю дорогу прививает сыну чувство вины, стыда и никчёмности.
«Ты заставляешь меня переживать…», «Мать хочешь в могилу свести?», «Я молюсь за тебя каждый день…», «Ты не звонил неделю, я десять пачек успокоительных выпила…»
Созависимые невротики привязывают к себе людей манипуляциями.
Они годами давят на чувство вины, стыда и страха. Зачем? Проблемы с самооценкой. Невротики не верят, что достойны безусловной любви. Им постоянно кажется, что их бросят, кинут, оставят, предадут. Поэтому они зациклены на болезненном контроле.
Им кажется, что, если они будут давить на жалость и чувство вины, скорее всего, их не бросят. Конечно, это всё завёрнуто в фантик спасательства и самопожертвования.
Жертвить и спасать – вообще очень привычная стезя русской женщины.
Знаю женщину, которая хотела спасти бомжа. Муж у неё давно спился и умер. Она, как истинный невротик, решила, что в этом виновата она: «Недоспасала…» Да, созависимые постоянно берут на себя ответственность за выбор другого человека. Они постоянно парятся: «Может, это я что-то неправильно делаю?» Живут прошлым. Купаются в чувстве вины. Ощущают одиночество.
Посредством спасения бомжа эта женщина хотела искупить придуманные грехи, облегчить тревогу, почувствовать нужность и самоценность. Короче, у неё была потребность причинить ему добро.
Он бы в итоге не оценил и пропал. Зато теперь у неё был бы повод зайти к подруге, рассказать, мол, какие мужики всё-таки неблагодарные козлы. Потом, гуляя по улице, она бы его высматривала… Ей очень хотелось бы посмотреть ему в глаза и спросить: «Почему… почему ты так поступил?»
Спасатель – Жертва – Контролёр – это так называемый Треугольник Карпмана – любимые роли невротика. Созависимая женщина растворена в муже/сыне. Её эмоциональное состояние на 90 % зависит от него. Она теряет себя.
Например, он задерживается на работе. Она уже тревожится. Биохимия в крови уже нездоровая. Муж открывает дверь – она по звуку определяет, трезвый он пришёл или пьяный.
Созависимость – это такая же зависимость. У Лиды, как и у меня, была куча внутренних проблем, поэтому она растворялась во мне и поддерживала моё безумие… Ей казалось, что она поступает правильно… хотя на самом деле всё катилось прямиком в преисподнюю.
Но больше всего я удивился, когда встретил Вована. Он тоже торчал на дезаморфине. Это был уже другой человек. Мышцы сдулись, щёки впали. Вован был весь грязный. Я в буквальном смысле замер от когнитивного диссонанса, когда увидел его. От того сильного парня, которого я знал, который когда-то был моим наставником, остался только силуэт.
У него всё началось с привычки стабильно расслабляться гашишем раз в неделю. Помните, он ещё в тюряге покуривал. Беда была в том, что Вован не считал гашиш наркотиком.
Многих, кстати, сгубило именно это убеждение, что гашиш, трава, алкоголь не являются наркотиками. Конечно, являются – возможно, самыми опасными.
К Вовану приезжали друзья, успешные ребята, они выкуривали по плюшке и играли в шахматы. Кажется, ничего страшного, но трава и гашиш – это почти всегда трамплин к каким-то другим наркотикам.
И так случилось, что однажды ему предложили амфетамин. Со своим одержимым характером Вован нырнул в новый кайф с головой. Потом на амфетаминовых отходняках ему предложили героин, типа станет легче, он согласился. Начал торчать на героине. Потом попробовал более дешёвый вариант – дезаморфин. Когда мы с ним встретились, он торчал уже пятый год.
Это было так странно – видеть Вована в роли торчка. Мне стало очень не по себе. Я подумал: если уж Вован сюда залез, как же мне выбраться? Мы начали торчать вместе. Двери моего притона были открыты для всех. С самого утра кто-то приходил, и вместо завтрака мы варили наркотики. Вонь от дезаморфина стояла на весь подъезд. От меня самого воняло за три метра. Запах специфический – смесь бензина с йодом.
Я ПОНИМАЛ, ЧТО ОПУСТИЛСЯ НА САМОЕ ДНО.
Соседи уже не раз жаловались участковому, поэтому моя хата была в разработке, и однажды в квартиру, выбив дверь, залетели менты. Нас было человек восемь, всех положили на пол. Скрутили. Привезли в отдел. На кухне в шприце нашли остатки дезаморфина. Этого хватило, чтобы завести уголовное дело. Статья 228 часть 2 – хранение наркотиков в средних размерах. Так как я хозяин притона, пришлось брать всё на себя.
Мне дали три года строгого режима. Заехав в тюрьму уже в третий раз, я попал в камеру к трём знакомым наркоманам. С нами был один парень, который в прямом смысле слова гнил заживо. Он был в настолько плачевном состоянии, что стоило ему постоять на одном месте минут десять, как под его ногами оставались следы гноя.
Я понимал, что опустился на самое дно.
У Лиды тогда случилось обострение депрессии, все ей говорили, что она дурочка и вообще зря тратила на меня время. «Мы же тебе говорили, что он конченый!» – внушали ей подруги. Она обратилась к психиатру, чтобы тот выписал ей успокоительные, потому что даже поспать нормально не могла. Её мир, основанный полностью на мне, рухнул. Лиде выписали антидепрессанты. Она сходила с ума дома, а я – в камере. Написал ей письмо: просил приехать ко мне один раз и привезти самое необходимое. Ещё я попросил прощения, что так всё вышло.
Лёжа на шконке очередной бессонной ночью (когда отходишь от наркотиков, тебя ломает и ты не спишь минимум неделю), я размышлял о том, что, чёрт возьми, вообще происходит.
Я понимал, что скатываюсь всё дальше и вообще не контролирую это падение.
Тогда я спросил себя: готов ли я попробовать ещё раз поработать над собой, сделать мощнейший рывок к изменениям, снова посвятить весь срок работе над собой и в третий раз попробовать изменить свою жизнь? Я почувствовал, что готов.
Глава 8
На этот раз я был уверен, что всё получится. Ещё сидя в СИЗО, я заявил ребятам, что никогда больше не вернусь к наркотикам и теперь уже точно совершу радикальные изменения. Я ещё не замечал, что мой дух был подорван и что моя психика давала сбои. Опыт регулярных провалов делал своё дело.
Приехав в лагерь, я почувствовал, будто внутри меня что-то надломилось. У меня опять начались эти приступы паранойи.
В то время, в 2012 году, в лагере всё так же бухали и курили спайсы. Я тонул в чувстве вины, постоянно думал о том, что Лида сходит из-за меня с ума.
Я ежедневно винил себя, что в очередной раз облажался.
Каким-то образом я заставлял себя заниматься спортом и читать какие-то книги, но здоровье было подорвано, и меня теперь не отпускало ощущение, что как будто чего-то не хватает.
Через год я созвонился со своим старым приятелем, Спецом. Мы с ним познакомились ещё на малолетке. Он тоже когда-то употреблял, но потом завязал. Я слышал, что он принял ислам и уехал в Дагестан, учиться в Исламском институте и тренироваться по ММА. Я вообще не понимал, что делать, куда мне податься, за что зацепиться, и поэтому решил пообщаться с ним. Спец был единственным из моих знакомых, у кого получилось завязать и изменить жизнь, но главное – он был единственным, кто ещё относился ко мне хорошо.
Мы начали созваниваться. Он рассказывал мне про ислам, и я решил попробовать удариться в религию. Просто я уже не знал, что делать, и был готов на что угодно. Спец сказал мне: «Попробуй допустить, что Бог есть, и пообщайся с ним…» Я начал допускать и пробовать общаться.
Срок проходил в каком-то тумане, организм отходил от наркотиков.
Через полтора года мне сообщили, что вышли поправки по моей статье и мне снизят срок вдвое. Я чувствовал, что совершенно не готов к свободе. Понимал, что если приеду сейчас в Череповец, то с ходу начну торчать.
Лида переехала в Питер. К ней ехать не хотелось, в Питере наркотики раздобыть было ещё проще. Поэтому я решил обратиться к Спецу и спросить, можно ли поехать к нему в Дагестан.
Это была странная идея, но я видел в этом спасение. Я рассуждал так: если ударюсь в религию и спорт, в новом, совершенно трезвом окружении, возможно, у меня получится выбраться из этого безумия.
Когда Спец узнал о моём желании, сразу ответил: «Конечно! Я буду рад видеть тебя здесь!» Ещё он сказал, что как раз собирается в Череповец навестить родителей, поэтому может встретить меня и потом мы вместе отправимся в Дагестан.
Так и сделали, через неделю мы уже обнимались со Спецом за забором. Сели в тачку и поехали в Череповец. Я знал, что мама с Серёгой по-прежнему выпивают. Зашёл к ним в гости. Мама была выпившая и с трудом понимала, что происходит. Не стал даже заходить к ним в квартиру, просто посмотрел на неё секунд десять, развернулся и ушёл.
Позвонил Лиде и сказал, что еду в Дагестан. Объяснил, что там мне будет проще оставаться трезвым. Ну а потом, когда приду в себя, рвану к ней в Питер.