Спец жил в спортзале, и у меня нарастало ощущение, что мне не с кем даже поговорить. Я знал, что меня никто не поймёт, если я выражу своё истинное мнение.
Был случай, когда в столовой я однажды заметил мужика, на руке у которого была наколка, очень похожая на тюремную. На его лице я вроде бы тоже уловил своеобразный отпечаток. Мы были примерно одного возраста – он был гораздо старше остальных студентов. Я подумал тогда: «Походу, свой…» – стал наблюдать за ним и всё больше находил подтверждения, что он пришёл сюда из того мира, к которому я привык.
Ну и как-то после молитвы я подошёл пообщаться. Там все были открытые и приветливые. Мы разговорились, и я медленно подводил его к таким вопросам: откуда он, как сюда попал, чем занимался в прошлом? Потом я указал на наколку: «А это где сделал?» Он смущённо спрятал руку и ответил: «По дурости в армии наколол, надо сводить, некрасиво…» Так я понял, что он не свой.
Поразительно, но тогда я на полном серьёзе расстроился. Это ярчайший пример того, как человек разделяет окружающих по принципу свой / не свой и как подобное ищет подобное. Мы можем говорить, что окружение, которое мы имеем, нас не устраивает, но по факту мы сами его притянули.
ЕСЛИ МНЕ ЭТО БЫЛО ПРОСТО ИНТЕРЕСНО – ДЛЯ НИХ ЭТО БЫЛ СМЫСЛ ЖИЗНИ.
Мы притягиваем к себе людей с аналогичными ценностями и взглядами на жизнь. Если мы ленивы, нам будет некомфортно среди продуктивных людей. Если мы не стремимся всем сердцем зарабатывать миллионы, нам будет некомфортно среди помешанных на бизнесе предпринимателей. Если мы не очень религиозны, нам будет неинтересно с радикальными верующими.
Мы хотим, чтобы нас слышали и понимали. Если в нас есть сарказм и цинизм – нам хочется, чтобы рядом были люди, с которыми можно этот сарказм и цинизм разделить. Если в нас есть пессимизм и жертвизм – нам нужны жалующиеся на жизнь бедолаги, чтобы мы могли пообсуждать с ними, как тяжела наша жизнь. Поэтому, когда люди говорят, что их окружают одни придурки и неудачники, конечно же, это означает только то, что в них самих присутствует всё то же самое в равнозначных пропорциях.
Не найдя себе подобных, я должен был бы мимикрировать под окружение, перенять их ценности и интересы – переключиться на их волну. Точно так же как и бедный человек, желающий стать миллионером, должен перенять привычки и ценности богатых людей. И тут становится ясно, готов ты к радикальным изменениям или нет. Я, конечно же, был не готов стать истинным мусульманином, поэтому стал продумывать план, как оттуда свалить.
К тому моменту мне удалось накопить какие-то деньги, их было достаточно, чтобы снять комнату. Однажды я просто собрал вещи, вышел из общежития, повернул за учебный корпус и перемахнул через забор, дабы не объяснять на вахте цель своего ухода, и был таков.
Хоть я там и не прижился, но надо признать, что на самом деле я вышел оттуда немного другим человеком. Да, я оставался всё тем же преступником, потерянным наркоманом, но что-то во мне изменилось.
Взаимодействуя с этими прекрасными людьми, которые мне тогда казались наивными, я ощутил, насколько испорчен я сам.
Меня там никто не учил морали, не было никаких нравоучений, но я ежедневно чувствовал контраст между мной и местными ребятами.
Например, мы сидели в мечети и общались на высокодуховные темы. Лица ребят отображали одухотворённость. Пространство было пропитано чистотой и благодарностью. А я ловил себя на мысли, что прикидываю, сколько же там денег в коробке для пожертвований. Заходя в мечеть, я заметил, что в ящике были пятитысячные купюры, и мысленно подсчитывал, сколько там может быть. Нет, я не смог бы их украсть, но, глядя на окружающих, осознавал, что, кроме меня, тут никто об этой коробке не думает. Благодаря таким моментам я мог ощутить свою испорченность.
Даже когда я прикинулся больным, все вокруг старались что-то для меня сделать и каждый день интересовались моим самочувствием. Я видел в их глазах искреннее сочувствие, и мне становилось по-настоящему стыдно, что я сейчас пользуюсь их душевной чистотой.
Короче, на их фоне я остро прочувствовал искажённость своего мышления. Пока я находился в тюрьме среди убийц, воров и обманщиков, я ощущал себя не таким уж плохим человеком. Оказавшись здесь, я почувствовал себя конченым.
Когда я принял решение свалить из института, вероятно, я убегал именно от ощущения обжигающего стыда.
Оказавшись за забором, я подошёл к первому же мужчине и спросил, не знает ли он, где можно снять комнату. Он без вопросов куда-то позвонил, с кем-то договорился и сказал мне адрес. Что меня поражало в местных людях – они все были невероятно приветливы и отзывчивы, все относились друг к другу словно мы все большая семья.
Ты можешь зайти в кафе и проорать: «Саламу алейкум!» – и тебе все ответят: «Ваалейкум ассалям!» Что будет, если я зайду где-нибудь в Москве в кафе и прокричу: «Всем привет!» Много ли людей не посчитают меня придурком?
Ещё пример: когда я зашёл к врачу-хирургу во время медосмотра, он сказал мне: «Присаживайся, ща будем арбуз кушать…» И вот мы сидим, едим арбуз, он показывает фотки своих детей и рассказывает, как они всей семьёй съездили в хадж. И так везде – удивительная доброжелательность и гостеприимство.
Позже я лечил там зубы и на первом же приёме спросил: «Сколько я буду должен?» Мне ответили, что, когда всё сделают, посчитаем. Я ходил туда месяц и в конце мог просто пропасть, и ничего не нужно было бы платить.
Раньше, если бы мне выпала такая возможность, я бы не раздумывая ею воспользовался. Но тут во мне что-то затронули, поэтому я пришёл и заплатил им за работу. Я даже удивился своей честности, думал, боже мой, я поступаю как хороший человек. Да, определённо Дагестан влиял на меня положительно. Я чувствовал здесь от людей теплоту и заботу, благодаря этому что-то внутри меня разморозилось, подтаяло.
У МЕНЯ ПОЯВИЛОСЬ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО, ВОЗМОЖНО, НА ЭТОТ РАЗ У МЕНЯ ПОЛУЧИТСЯ ВСЁ ИЗМЕНИТЬ.
Я снял комнатушку за четыре тысячи в районе под названием Научный городок, на окраине Махачкалы. Спец выиграл путёвку в хадж[2] в Саудовскую Аравию.
Каждый мусульманин мечтает съездить в хадж, Спецу невероятно повезло. Он уехал, и я остался в Дагестане один. Нужно было что-то придумывать по деньгам, и я решил попробовать старую мошенническую тему с массовой рассылкой СМС. Не буду объяснять, как это делается, просто скажу, что в первый же день мне накидали на симку пару тысяч рублей, и я понял: жить можно.
Тогда я впервые задумался о том, чем дальше заняться в жизни.
У меня появилось ощущение, что, возможно, на этот раз у меня получится всё изменить.
Я уже долгое время был трезвый, и, вероятно, поэтому мне пришла идея организовать тут реабилитационный центр для наркоманов.
Я часто воспоминал ребят, с которыми торчал, и мне хотелось их спасти. Я представил, что было бы круто снять здесь дом побольше и придумать свою программу реабилитации. Эта идея меня захватила, и я стал созваниваться со своими приятелями-нарками и их родителями. Многие были согласны приехать ко мне. Некоторые родители даже готовы были мне заплатить, только чтобы я увёз куда-нибудь подальше их сыночка. У меня впервые в жизни появилась какая-то конкретная цель.
Глава 9
Да, я действительно поверил, что на этот раз у меня получится изменить свою жизнь. Мы созванивались с Лидой, и я ей сказал, что хочу приехать в Питер на Новый год. Я хотел доказать её друзьям, что они ошибались, когда говорили ей, что нужно меня бросать. Я хотел прилететь и порадовать всех подарками.
Но перед самым Новым годом она позвонила мне и сказала, что её друзья против моего приезда. Меня это удивило и обидело, я не мог понять, почему они меня отвергают, ведь я встал на правильный путь. Тогда я попросил Лиду узнать, в чём дело, почему они против. Лида написала мне сообщение: «Они сказали, что эти месяцы, что ты живёшь в Дагестане, ни о чём не говорят. Пока ты там – ты держишься. Они не верят, что ты изменился. Возможно, поверят, если ты будешь на свободе лет пять, трезвый, и ещё посмотрят, чем ты будешь заниматься…»
Меня это реально обидело. Мне так хотелось предстать перед ними в трезвом виде, но меня обрубили. Тогда мы решили со Спецом праздновать Новый год в Махачкале, а в январе сгонять в Череповец за первой партией наркоманов. Программа реабилитации у меня была готова, а жить мы тут будем за счёт мошеннической рассылки СМС.
Всем выдам телефоны, прикидывал я, будем рубить бабло, работать над собой, бегать счастливые по горам. Максимально идиотский план. Но мне он тогда казался восхитительным.
Почти каждый день я созванивался с приятелями-нарками и их родителями, описывал им в красках свой план реабилитации, и человек десять уже были готовы ко мне ехать.
Спец сказал: «Может, родители их на самолёт посадят, а мы их тут встретим, зачем туда ехать?» Но я, нацепив на себя костюм спасателя, объяснил, что это моя миссия и я должен их всех собрать и привезти.
Десятого января мы отправились в Череповец.
В первый же день, встретившись с первым же приятелем-нарком – это был Вован, который теперь выглядел ещё печальнее, – я сам сорвался.
Спец всё понял и укатил обратно в Дагестан.
Через пару недель я уже проторчал все вещи и полуживой валялся в своей берлоге.
Позвонил Лиде и сказал, что её друзья были правы. Ещё я сказал, что, наверное, из меня ни черта не выйдет, что ей нужно искать другого. Это было очередное жесточайшее падение.
Спустя годы, анализируя ситуацию, я понял, что, находясь в Дагестане, я был просто воздержанником. Воздержанник – это человек, который имеет подсознательные наркоманские убеждения и тягу к употреблению, но в данный момент, в силу каких-то внешних обстоятельств, воздерживается от употребления.