Позже она призналась, что чуть не умерла от страха. Но, как бы то ни было, на следующий день она снова приехала. И я даже проводил её до дома.
Это был тот случай, когда сердца сцепляются, а мозги догонят ещё не скоро.
А через неделю мы всей бандой пришли на суд, где мне заменили условку на два года воспитательной колонии для несовершеннолетних.
Во время обыска в тюрьме я перебирал все заученные варианты, как правильно входить в хату и отвечать на вопросы. Мы часто обсуждали в компании тюремную тему, и в общих чертах я уже был просвещён. Как же я удивился, когда, зайдя в камеру, обнаружил, что она пустая. «Мне одному сидеть?» – спросил я у охранника. «Давай заходи! Без вопросов!» Хляц! – позади меня захлопнулась дверь.
Я развернул на шконке матрас. Постельное бельё мне выдали дырявое, но вроде постиранное. Присел. Камера была размером с обычную кухню. Небольшой столик у стены, рядом лавочка, всё намертво прикручено к полу. В углу за шторкой унитаз. Две двухъярусные кровати. Я забрался на второй ярус посмотреть вид из окна.
Череповецкая тюрьма находилась в центре города, и прямо напротив стояла пятиэтажка. На улице смеркалось, и я видел в светящихся квадратиках силуэты людей. «А они видят мой силуэт за решёткой», – подумал я. В камере было тепло и даже уютно. Наверное, странно будет такое читать, но мне там сразу понравилось. Я сидел на втором ярусе, болтал ногами, смотрел в окно и представлял, как через два года выйду, пройдя все тюремные испытания, другим, более крутым пацаном и все меня будут уважать.
Тюрьма даёт потерянным душам успокоение. Это как бы конечная остановка.
Мир сужается до нескольких квадратных метров, и у тебя больше нет необходимости беспокоиться о том, что нужно прямо сейчас чего-то добиваться, добывать деньги, строить отношения. Тут всё за тебя решено – вот тебе роба, баланда и режим дня. Реальность становится предельно ясной и уравновешенной.
ТЮРЬМА ДАЁТ ПОТЕРЯННЫМ ДУШАМ УСПОКОЕНИЕ. ЭТО КАК БЫ КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА.
Конечно, тогда я ещё не осознавал, что мной двигала мощная разрушительная сила. Как в книге Чака Паланика «Бойцовский клуб». Там главный герой, офисный червь Эдвард Нортон, задолбавшийся жить скучной жизнью, встречает Тайлера Дёрдана, харизматичного торговца мылом с извращённой философией. Тайлер уверен, что самосовершенствование – удел слабых, а саморазрушение – единственное, ради чего стоит жить. Тайлер говорит: «Самосовершенствование – онанизм. Саморазрушение – вот что действительно важно! Это тебе не долбаный семинар!» Вот и я тогда придерживался подобной точки зрения.
Забравшись под одеяло, я прислушивался к звукам тюрьмы. Одеяло было колючим и пахло плесенью. Где-то под полом скреблись крысы. За обеими стенками смеялись зеки. С улицы доносились крики: «Тюрьма-старуха, дай кликуху!» И ответы со всех камер: «Какая статья?!»
«Угон!»
И ему наваливают: «Руль! Выхлоп! Шумахер!» А он отвечает: «Не катит!» – а потом: «Катит!» Так новоприбывшие обретают тюремное прозвище. После того как погоняло утверждено, человек должен спеть песню. Шумахер спел «В лесу родилась ёлочка…». Вот оно, оказывается, как это – сидеть в тюрьме… не так уж и страшно, думал я, погружаясь в сон.
На следующий день ко мне закинули Кузю. Это был мой старый знакомый. У него была целая сумка чая, конфет и бичпакетов.
Я знал, что меня никто не навестит, не напишет и не принесёт передачку. Родители, вероятно, даже не знали, что меня закрыли. Поэтому Кузе я был очень рад. Мы пили чай, играли в шашки и читали книги. Книги ему присылала мама, чтобы он тут не тратил попусту время, а набирался ума-разума.
Именно тогда мне и попала в руки первая книга по саморазвитию, точнее, это три книги в одной: «Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей путём публичных выступлений. Как перестать беспокоиться и начать жить» Дейла Карнеги. Она произвела на меня ошеломляющее впечатление.
В книге говорилось, что любой человек, где бы он ни был, что бы он ни имел, может изменить жизнь и осуществить любую мечту.
Не знаю почему, но я тогда беззаветно поверил автору. Его доводы и примеры были чрезвычайно убедительными. Меня буквально подкидывало от инсайтов. С каждой страницей я ощущал, как во мне нарастает внутренний конфликт, как новые созидательные идеи пытаются маленьким отрядом взять огромную крепость из моих пораженческих убеждений.
Я лежал на шконке и представлял, как выхожу на сцену и выступаю с вдохновляющей речью.
Я представил, что когда-нибудь тоже напишу вдохновляющую книгу. Думаю, это и был тот самый момент, когда в моей душе загорелся огонёк. Огонёк Веры. Огонёк Мечты.
Кузя стабильно получал весточки со свободы. Ему писали друзья, мама и бабушка. Раз в неделю открывалась кормушка, дырка в двери, и охранник кричал: «Кузин, письмо!»
Я ВИДЕЛ, КАК НЕКОТОРЫХ ТРИНАДЦАТИЛЕТНИХ БЕДОЛАГ ИЗБИВАЮТ КАЖДЫЙ ДЕНЬ.
И вот на этот раз то же самое, но после Кузи я слышу: «Белов, письмо!» Я подбежал к двери, сердце бешено заколотилось. Первая мысль: «Да не, ошибка, наверное… Какому-нибудь другому Белову…» Схватил конверт. От Лиды. Реально мне… Руки задрожали.
Когда ты одинок и весь твой мир состоит из Кузи и четырёх стен, получить письмо от девушки – это событие космического масштаба.
Забравшись на второй ярус, я начал щупать и рассматривать конверт. От него пахло духами.
С ума сойти, сколько радости может принести письмо, до сих пор помню это фантастическое ощущение.
И вот я открываю конверт, все листы в рисуночках и наклеечках: «Привет! Это письмо я пишу тебе на уроке математики… А ещё мы сегодня на ОБЖ разбирали автомат…» Лида училась в восьмом классе. Я перечитал письмо раз двадцать с ходу… потом ещё раз двести.
Через месяц нас с Кузей отправили в воспитательную колонию – это была так называемая красная зона.
Первую неделю все осуждённые находятся в карантине. Мы знали, что тут творится, поэтому были морально готовы. Вечером в карантин зашли сотрудники колонии и молча раздали нам основательных пи***лей. Били ногами и дубинками. Такое происходит во многих лагерях. Система. Их цель – сразу же нагнуть твой воинствующий блатной дух, если таковой у тебя имеется. Ну и просто для профилактики.
Разумеется, такие учреждения не делают тебя лучше.
Я видел, как некоторых тринадцатилетних бедолаг избивают каждый день.
Их унижали дома, унижали в школе, теперь вот унижают на малолетке. Им не просто кажется, они в этом вообще ни капельки не сомневаются, что весь мир тотально против них.
На распределении спросили: «Сколько у тебя классов образования?» Я почему-то соврал, что одиннадцать. Мне на днях исполнилось восемнадцать лет, и я понимал, что тут надолго не задержусь. Месяц-два, и меня отправят на взросляк. Поэтому я надеялся избежать учёбы в школе. Расходясь по отрядам, мы с Кузей обнялись: «Давай держись». – «Ты тоже держись…»
Утром на бараке никого не было, все находились в школе. Меня тоже отвели в школу. Несмотря на то что у меня (как бы) имелось среднее образование, в школу всё равно нужно было ходить. Просто сидеть там.
В классе нас было семеро. Я и шесть бугров. Бугор – это зек-активист, работающий на администрацию. На красных малолетних зонах менты мелькают где-то на периферии, основную работу делают бугры. Ну и понятно, в силу своей незрелости и испорченности делают её с остервенением.
Каждый бугор непременно вымещал свои комплексы на других осуждённых. У них была власть.
Они были, как правило, старше. Некоторым буграм было по 19–20 лет. Их не отправляли на взросляк, давали возможность досидеть свой срок тут. На взросляк они, естественно, до ужаса боялись ехать, их там жестоко наказывали, поэтому здесь они выслуживались перед администрацией от всей души.
Я понимал, что попасть в класс к буграм – это удача. У меня появилась возможность наладить с ними контакт.
Хорошо, что у меня благодаря Карнеги теперь были навыки общения, которые я тут же применил.
Первый принцип: искренне интересуйся собеседником. Этот принцип основан на самой главной человеческой потребности – желании быть значимым. Практически всё, что мы делаем, мы делаем для того, чтобы получить признание. Поэтому, если мы встречаем человека, который искренне восхищается нами и интересуется тем, чем мы увлекаемся, этот человек нам по-любому понравится. Обычно бугров ненавидят. И конечно, при встрече с ними не проявляют радости.
Я зашёл с улыбкой. «О, парни, привет!» Они дружно оторвали головы от тетрадок и уставились на меня. Кто-то сухо сказал: «Здарова».
Мы сидели в обычном школьном классе – парты, доска на стене. Как обычные школьники. Только в робах и кирзовых башмаках.
Бугры были в особенной робе и кепочках. Подшитых по размеру. У всех остальных зеков роба была на два размера больше и огромный зелёный берет на голове. Наши прикиды выглядели максимально нелепо. Это делается специально, чтобы ты ощущал себя в сравнении с буграми ущербно. Вдобавок все бугры качались и питались в два раза лучше. Короче, они там чувствовали себя почти богами.
Учительницы в классе не было. А мне ужасно хотелось спать, и я, опустив голову на руки, решил воспользоваться случаем и вздремнуть. «Э, ты куда лёг? – меня толкнул самый здоровый бугор, его звали Мирон. – В школе спать нельзя».
«Но учительницы же нет», – ответил я.
«Какая разница, есть, нету, просто сиди, и всё». Я сидел, и всё. А после школы мы сидели на отряде в телевизионке и смотрели советские фильмы про войну.
Перед отбоем мы выстроились в комнате у своих кроватей. Конкретно в этом лагере днём было очень проблематично сходить в туалет, в смысле одному, все передвигались по графику, и, если тебе приспичило, надо было терпеть. Либо просить бугра сходить с тобой до туалета, но, как правило, те отказывали. Ну и бывали случаи, что кто-то периодически накладывал в штаны. Поэтому перед сном санитар делал ежевечерний обход и осматривал у всех нижнее бельё.