На следующий день нас приняли. Вчерашний парень оказался в больнице. В отделе я узнал, что Клим вытащил у него телефон. Так получилась 162-я статья – разбойное ограбление по предварительному сговору, карается лишением свободы на срок от пяти до десяти лет. Нас выпустили до суда под подписку.
«На хера вы его ногами забивали?» – возмущался я.
Я был, мягко говоря, раздосадован. Мне казалось, что меня подставили. Я обвинял в случившемся Клима и Бочу.
«Клим, ну на фига ты телефон у него забрал?! Если бы не ваша самодеятельность, сто шестьдесят второй статьи бы не было!» – кричал я на всю улицу.
Во мне вопила жертва. Обвиняя своих подельников, я снимал с себя ответственность.
Естественно, мне тогда недоставало ума и смелости признать, что я сам создал это событие. Обвинять других или обстоятельства в собственных неудачах – чертовски безответственная, но чрезвычайно удобная штука.
Теперь мы дружно решили, что терять нечего и, пока мы ещё на свободе, стоит оторваться на всю катушку. Когда ты выпущен под подписку, выжимай максимум из каждого дня – такова была наша философия.
На четвёртый день мы встретились с Лидой. Она изменилась. Повзрослела. Плотно выпивала. Шутила, что хочет выйти замуж за «Ягуар», в 2006 году это был самый ядерный алкококтейль.
Депрессия уже цепко хватала её за лодыжки. Тоже детские психотравмы. Она частенько разгуливала ночами по кладбищу с мыслишками о самоубийстве.
Мы затарились пивом. Зашли в подъезд. О чём-то болтали. Два потерянных подростка.
Конечно, она чего-то ожидала от меня, но я уже был настроен на очередной срок, какие тут могут быть отношения?
Но была и ещё одна загвоздка – я боялся влюбиться. Держать вообще всех людей на дистанции было моей защитной стратегией.
Я отчаянно нуждался в любви, но одновременно боялся близости. Рассуждал я так: не будет близости – не будет боли.
Когда встречаются два травмированных человека, их сердца могут тянуться друг к другу, но подсознательные страхи и неврозы будут искрить, не позволяя создать здорового союза.
В отношениях хотя бы один партнёр должен быть психологически в норме, чтобы другой мог, грубо говоря, ударяться об этот адекват и тоже приходить в норму. Если же оба травмированные невротики – пристёгивайте, ребята, ремни.
Уголовное дело затянулось на четыре месяца. Всё это время мы пытались забыться в пьянках, гулянках и поглощении всевозможных наркотиков.
Вован однажды попробовал меня вразумить: «Славян, ты не туда полез. На хрена тебе эта компания?»
«Какая уже разница, Вован, всё равно закроют», – отмахнулся я.
Мама жила с дядей Серёжей. Мы практически не виделись. Я толком даже не помню то время, просто выброшенные месяцы. Безумие. Я напивался каждый день до умата. Чтобы заснуть. Я валялся на том же диване, где всегда валялся отец, в такой же позе, с такими же бутылками и с тем же фоновым теликом. В таком же отчаянии.
Я ОТЧАЯННО НУЖДАЛСЯ В ЛЮБВИ, НО ОДНОВРЕМЕННО БОЯЛСЯ БЛИЗОСТИ. РАССУЖДАЛ Я ТАК: НЕ БУДЕТ БЛИЗОСТИ – НЕ БУДЕТ БОЛИ.
В августе состоялся суд. Тот парень на суде попросил, чтобы нам дали максимально жёсткое наказание. «Вот урод, сам наехал на меня, ещё и наказание просит максимальное!» – подумал я. Опять она – позиция жертвы. Нам влепили по пять лет общего режима. Всего четыре странных месяца на свободе.
Устюжна, встречай меня вновь. Жизнь катилась куда-то вниз.
Оказавшись вновь в тюрьме, я призадумался: что, чёрт возьми, происходит? У меня было ощущение, будто я вообще не контролирую эту реальность. Словно некая невидимая сила управляет моей жизнью. Я сидел в камере и обвинял того парня, который на меня наехал в клубе… своих приятелей, которые зачем-то добили его и вытащили у него телефон… судью, который вынес несправедливое, на мой взгляд, решение… я бы и Бога обвинил, но тогда я ещё в него не верил.
Короче, я пытался себе как-то объяснить, почему я вновь зависаю в тюряге. И ничего лучшего не мог придумать, кроме как перекинуть ответственность на других. Легче от этого мне, понятное дело, не стало.
Тогда я принял решение, что на этот раз проведу срок действительно с пользой. Пять лет буду читать книги и всё переосмысливать. Я говорил себе: на этот раз я точно выйду другим человеком.
Но стоило мне приехать в лагерь, я подхватил всеобщую волну и снова принялся употреблять наркотики.
Ещё одна проблема была в том, что я был ведомым.
Я понимал, что нужно развиваться, что нужно меняться, но у меня не было своего направления. Поэтому я всегда мимикрировал под обстановку. Всегда были какие-то люди рядом, которые оказывали на меня влияние, сбивали меня с толку.
Когда у тебя нет цели в жизни, нет собственных принципов, на которые ты можешь опереться, нет твёрдой убеждённости в собственной правоте и, соответственно, нет внутренней целостности – ты неизбежно будешь поддаваться влиянию окружающих.
В 2006 году в лагерях почти все употребляли наркотики. Мы кололись героином, бухали, курили спайс, нюхали амфетамин. Наркотики просачивались отовсюду: летели через забор, затягивались через передачки, заезжали в промзону вместе с углём – это была не зона, а скорее наркопритон.
Я дозвонился до Лиды. Не знаю, на что я рассчитывал: пять лет тюрьмы впереди, а она будет ждать такого раздолбая? Но у нас завязалось общение. Ей тоже было одиноко. Мы начали созваниваться каждый день. Получается, я уже мотал второй срок, а ей только через два года должно было исполниться восемнадцать.
Наши отношения, если то недоразумение вообще можно назвать отношениями, смахивали на исписанный истеричными строчками скомканный листок бумаги. Я сходил с ума от ревности и звонил каждый день: «Ты где?!»
«Я у подружки…» – отвечала она.
«Дай трубку подружке!» – кричал я.
Безумие. У меня свои страхи, у неё свои, оба не в адеквате.
На самом деле я её использовал. Мне было удобно, она делала всё, что нужно. Даже привозила мне наркотики. Я звонил ей, называл место, она забирала груз и летела ко мне на краткосрочное свидание.
На свиданке она доставала изо рта фитюльку с героином и передавала мне. Если бы её поймали, это было бы уголовное дело, но я просто не думал об этом. А она уже влюбилась в меня, поэтому была готова на всё.
Спустя два года, когда ей исполнилось восемнадцать, я пригласил её на длительное свидание.
В каждом лагере есть комнаты для длительных свиданий. Там кухня, душевая, как в общежитии, можно пожить вместе с родственниками три дня. В те времена расписываться было необязательно, просто платишь пару тысяч, и к тебе пускают кого угодно.
Лида приехала на свиданку. Для меня это было невероятно важное событие, я безумно волновался. Волнение усиливалось тем, что я был девственником. Двадцать лет на днях исполнится, а у меня ещё ни разу ни с кем ничего не было. Пацанам я задвигал, что у меня была сотня девушек. Странно, но быть девственником почему-то являлось постыдным делом.
Комната свиданий была убога. Ободранные обои, разваливающаяся кровать, какая-то древняя тумбочка в углу, телика не было. Лида сидела на кровати и теребила в руках расчёску. Было видно, что у неё тоже от волнения может сердце встать. Я присел рядом.
«Привет», – сказал я.
«Привет», – тихо ответила она.
Дальше я не знал, что сказать. Мы просто сидели молча, она теребила расчёску. Крайне неловкий момент. Я так и не решился к ней прикоснуться.
В соседней комнате был паренёк с женой. Она привезла ему героин. Я понял это по его глазам, встретившись с ним на кухне. Подмигнул, он кивнул в ответ, прошептав: «Через пять минут у меня в комнате…»
Я зашёл к ним. Всё уже было готово, я взял шприц, сел на кровать и вмазался.
«Только никому не говори», – попросил он.
«Естественно, – ответил я уже севшим голосом. – Благодарю, братан…»
Вот такое свидание. Наркотики были особенно нужны мне в те моменты, когда я чувствовал себя неуверенно, когда сильно нервничал. А нервничал я практически постоянно.
Покурив с ребятами, я вышел из комнаты этой наркоманской парочки, зашёл в нашу полунаркоманскую, лёг на кровать рядом с Лидой и уснул. Утром она уехала. А я вернулся в лагерь с ещё большим комплексом неполноценности.
Вот тут у меня и начались эти приступы.
Паранойя. Мне стало казаться, что все вокруг против меня.
Сосед заваривает чай, всех зовёт, а меня, как обычно, нет…
«Я ему не нравлюсь…» – проносится у меня в голове.
Другой парень идёт по комнате, угощает всех конфетами, но проходит мимо меня…
«Они тут все сговорились против…» – думаю я.
С такими мыслями я жил примерно год. Я отмечал и даже каждый день записывал (!), как меня игнорируют, обходят, кидают в мою сторону презрительные взгляды.
Я с утра до ночи сидел на своей шконке в совершенном безумии, загнавшийся, точно псих. Негодование и боль набухали внутри меня с каждым днём всё сильнее.
ПАРАНОЙЯ. МНЕ СТАЛО КАЗАТЬСЯ, ЧТО ВСЕ ВОКРУГ ПРОТИВ МЕНЯ.
Однажды к нам в секцию заглянул Фёдор, парень из соседнего барака. Он поздоровался со всеми радостно, но со мной как обычно – равнодушно и холодно. Я отметил, что, пожимая руку именно мне, он не улыбнулся, потом быстро отошёл от меня к другим пацанам, с ними он был очень приветлив, даже обнял их.
Я наблюдал за ними и внимательно прислушивался к их разговору. И тут я понял, что они обсуждают меня. Я отчётливо слышал, как они говорят: «Белого надо убирать». Потом они ещё о чём-то поговорили, и Федя двинул на выход. Я выскочил за ним, обида и отчаяние переполняли меня, я схватил его за плечо, развернул его и проорал на весь отряд: «Кого убрать вы хотите?! Что я вам сделал?!»
Федя, мягко говоря, ошалел от моей выходки, взял меня за плечи: «Славян, что с тобой?»
«Я слышал, что вы хотите убрать меня!» – По моим щекам текли слёзы.