– Это правда.
– Он не был на твоем рождественском вечере, – замечает Блер.
– Не был? – Ким кажется обеспокоенной. – Ты уверена?
– Он не был, – говорит Блер. – Ты его видел, Клей?
– Нет, не видел, – отвечаю я, не уверенный в этом.
– Это странно, – говорит Ким. – Наверное, был на съемках.
– И как он?
– Очень милый, он действительно милый.
– А Димитрий?
– Ой, ну и что, – говорит Ким.
– Он знает? – спрашивает Блер.
– Возможно. Я не уверена.
– Ты думаешь, он огорчен?
– Послушай, Джефф – это времяпрепровождение. Мне нравится Димитрий.
Димитрий возле бассейна играет на гитаре; сильно загорелый, с короткими светлыми волосами, он сидит в шезлонге и берет странные, жутковатые аккорды, а потом принимается снова и снова пилить один и тот же рифф, и Ким смотрит на него, ничего не говоря. Внутри звонит телефон, Мюриэль, маша рукой, зовет:
– Тебя, Ким.
Ким возвращается в дом, я собираюсь спросить Блер, не хочет ли она уйти, но Спит, все еще куря косяк, подходит с каким-то серфингистом к Димитрию и говорит:
– У Хестона есть отличная кислота.
Серфингист со Спитом смотрят на Блер, подмигивают, она поглаживает мой зад, закуривает сигарету.
– А где Ким? – спрашивает Спит. Димитрий не отвечает, он, бренча на гитаре, уставился в бассейн. Потом смотрит на нас четверых, стоящих вокруг, минуту кажется, что он собирается что-то сказать. Но он ничего не говорит и, вздохнув, опять смотрит на воду.
Подходят молодая актриса с известным режиссером, которого я однажды встречал на вечере у отца Блер, они оценивают расклад и уходят к Ким, только что закончившей говорить по телефону, она сообщает им, что мать в Англии с Мило, и режиссер говорит – последнее, мол, что он слышал, это что она была на Гавайях, а еще может заехать Томас Ногути; когда же актриса и режиссер уходят, Ким подплывает к нам с Блер и говорит, что звонил Джефф.
– Что он сказал? – спрашивает Блер.
– Он мудак. Он в Малибу с каким-то серфингистом, они там зависли в его доме.
– А чего он хотел?
– Пожелать мне счастливого Нового года, – Ким выглядит огорченной.
– Ну, это же замечательно, – с надеждой говорит Блер.
– Он сказал: «С Новым годом, пизда».
Ким закуривает сигарету, бутылка шампанского в ее руке почти пуста. Она едва не плачет, собирается сказать еще что-то, но подходит Спит и говорит, что Мюриэль заперлась в комнате Ким, поэтому Ким, Спит, Блер и я идем в дом, наверх, по коридору, к двери Ким; Ким пытается открыть ее, но та заперта.
– Мюриэль, – зовет она, стучась. Никто не отвечает.
Спит барабанит по двери, потом пинает ее.
– Не разъеби дверь, Спит, – говорит Ким, затем кричит: – Мюриэль, выходи!
Я смотрю на Блер, она выглядит обеспокоенной.
– Как ты думаешь, с ней все нормально?
– Не знаю, – говорит Ким.
– Что она делает? – интересуется Спит.
– Мюриэль? – снова зовет Ким.
Спит, прислонившись к стене, закуривает еще один косяк. Приходит фотограф, снимает нас. Дверь медленно открывается, за ней стоит Мюриэль; похоже, она плакала. Она впускает в комнату Спита, Ким, Блер, фотографа и меня, закрывает дверь, запирает ее.
– Ты как? – спрашивает Ким.
– Со мной все отлично, – говорит она, вытирая лицо.
В комнате темно, только в углах горит пара свечей. Мюриэль садится рядом с одной из них, с ложкой и шприцем, с ваткой, небольшим кусочком сложенной бумажки с коричневатым порошком. В ложке уже есть немного порошка. Мюриэль мочит малюсенький кусочек ваты, кладет его в ложку, затем тычет в ватку иглой и набирает шприц. Закатав рукав, вынимает в темноте ремень и затягивает его выше локтя. Я замечаю дорожку уколов, смотрю на Блер, не отрывающую глаз от руки.
– Что тут происходит? – спрашивает Ким, – Мюриэль, что ты делаешь?
Мюриэль не отвечает, бьет по руке, чтобы найти вену, я смотрю на свою жилетку, меня ведет, оттого что и впрямь похоже, будто Мюриэль пырнули.
Мюриэль берет в руку шприц, Ким шепчет: «Не делай этого», но ее губы дрожат, она возбуждена, я выдавливаю полуулыбку, мне кажется, что она говорит не всерьез, а когда игла входит в руку Мюриэль, Блер встает: «Я ухожу» – и выходит из комнаты. Мюриэль закрывает глаза, шприц медленно наполняется кровью.
Спит говорит:
– Это круто. Фотограф делает кадр.
Когда я закуриваю сигарету, мои руки заметно дрожат.
Мюриэль начинает плакать, Ким гладит ее по голове, но Мюриэль продолжает плакать и течь из всех щелей, кажется, на самом деле она смеется, помада размазана по губам и носу, щеки в потеках туши.
В полночь Спит пытается запустить несколько ракет, но лишь две отрываются от земли. Ким обнимает Димитрия, который, кажется, этого не замечает или ему все равно, он бросает гитару рядом с собой, смотрит в бассейн, мы полукругом стоим возле, кто-то приглушает музыку, так что слышны звуки празднующего города, но слушать там особенно нечего, я все время поглядываю в гостиную, где на кушетке в темных очках лежит Мюриэль, курит и смотрит MTV. Слышно, как на холмах лопаются окна, начинают выть собаки, взрываются шары. Спит роняет бутылку шампанского, американский флаг, висящий занавеской над камином, шевелится под горячим бризом, Ким поднимается и закуривает еще один косяк. Блер шепчет мне: «С Новым годом», снимает туфли и сует ноги в теплую, освещенную воду. Fear так и не приезжают, и вечер заканчивается быстро.
Дома этой же ночью, где-то под утро, я сижу в своей комнате, устав от видеоклипов, смотрю по кабельному телевидению религиозную программу, на экране двое ребят, священники, а может быть, проповедники, сорока – сорока пяти лет, в строгих костюмах, при галстуках, в розовых солнечных очках, разговаривают о пластинках LedZeppelin, о том, что, если проиграть их задом наперед, «можно услышать тревожные фразы о дьяволе». Один из них встает и ломает пластинку, складывает ее пополам со словами:
– И поверьте мне, как богобоязненному христианину, мы этого не допустим.
Он говорит, что обеспокоен – пластинки наносят вред молодым людям.
– А молодежь – будущее нашей страны! – кричит он, ломая еще одну пластинку.
Звонит Рип.
– Джулиан хочет увидеться с тобой, – говорит он.
– Со мной?
– Да.
– Он сказал зачем? – спрашиваю я.
– Нет. Он не знал твоего номера, и я ему дал.
– Он не знал моего номера?
– Он так сказал.
– По-моему, он мне не звонил.
– Он сказал, ему надо поговорить с тобой. Послушай, чувак, я не люблю передавать звонки, так что будь благодарен.
– Спасибо.
– Он сказал, что будет сегодня днем в три сорок в «Китайском театре». Думаю, ты можешь встретить его там.
– А что он там делает? – спрашиваю я.
– А ты как думаешь?
Я решаю встретиться с Джулианом. Еду к «Китайскому театру» на бульваре Голливуд и там недолго смотрю на отпечатки ног. За исключением молодой пары, фотографирующей отпечатки, и подозрительного вида парня восточной наружности, стоящего возле билетной кассы, никого нет. Загорелый светлый билетер в дверях говорит мне:
– Привет, я тебя знаю. Два года назад на вечере в Санта-Монике, верно?
– Я так не думаю, – отвечаю я.
– Точно. Вечер у Киккера. Помнишь?
Я говорю: «Не помню», потом спрашиваю, открыта ли лавочка. Билетер кивает, впускает меня, и я покупаю кока-колу.
– Но кино уже началось, – замечает он.
– Ничего. Я не хочу смотреть кино, – отвечаю я.
Подозрительный восточный парень все время смотрит на часы и наконец уходит. Я допиваю кока-колу, жду до четырех. Джулиан так и не появляется.
Я подъезжаю к дому Трента, но Трента нет, я сижу в его комнате, включив видеомагнитофон, звоню Блер спросить, что она делает вечером, может, пойдем в клуб, посмотрим кино, и она говорит: «Давай». Я начинаю рисовать на кусочке бумаги рядом с телефоном, повторяя записанные на ней телефонные номера.
– Джулиан хотел встретиться с тобой, – говорит Блер.
– Да. Я слышал. Он сказал зачем?
– Не знаю, зачем он хочет тебя увидеть. Он просто сказал, что ему надо поговорить с тобой.
– У тебя есть его номер? – спрашиваю я.
– Нет. Они поменяли все номера в доме в Бель-Эре. Я думаю, что он, вероятно, в доме в Малибу. Хотя не уверена… Какое это имеет значение? Он, должно быть, не так уж хочет.
– Ладно, – начинаю я, – может, я заеду в дом в Бель-Эре.
– Хорошо.
– Если придумаешь что-нибудь насчет вечера, позвони, хорошо? – говорю я.
– Хорошо.
Следует долгое молчание, она еще раз произносит: «Хорошо» и вешает трубку.
В доме в Бель-Эре Джулиана нет, но на двери записка, гласящая, что он может быть в одном доме на Кинг-роуд. Джулиана нет и в доме на Кинг-роуд, во дворе какой-то парень, с короткими светло-платиновыми волосами, в подтяжках и в плавках, качает железо. Он опускает гири, закуривает сигарету и предлагает мне колеса. Я спрашиваю, где Джулиан.
Возле бассейна в шезлонге лежит девушка, светловолосая, пьяная, голос у нее сильно утомленный:
– О, Джулиан может быть где угодно. Он тебе должен деньги? – Девушка вынесла наружу телевизор и смотрит какое-то кино о пещерных людях.
– Нет, – говорю я.
– Тебе повезло. Он обещал заплатить мне за грамм кокаина, который я ему дала. – Она покачала головой. – Не тут-то было. Так и не вернул. – Снова качает головой, медленно, голос тягуч, рядом стоит полупустая бутылка джина.
Штангист в подтяжках спрашивает, не хочу ли я купить пиратскую копию «Храма судьбы». Я отказываюсь, прошу передать Джулиану, что я заходил. Штангист, словно не понимая, кивает головой, девушка спрашивает, есть ли у него контрамарки на концерт MissingPersons. Он говорит: «Да, милая», и она прыгает в бассейн. Одного из пещерных людей сбрасывают со скалы, и я сваливаю.