— Канделябр с несколькими свечами, — честно ответил Тео.
Кристо фыркнул, как обычно, показывая свое недовольство умственными способностями напарника.
— Практически во всех культурах, — сказал он, задержав руку с ножом напротив пламени одной из свечек, — есть образ дерева. Даже не так — Дерева. Древа. Он отражается в легендах, традициях, предметах обихода. Генеалогическое древо. Древо жизни. Древо познания добра и зла. Иггдрасиль. Им несть числа, этим образам. И этот канделябр — всего лишь бледное отражение сути, даже нет, половины этой сути.
Тео покивал в знак того, что внимательно слушает, но Кристо это, казалось, не требовалось. Он задумчиво и медленно водил лезвием ножа над свечами, разрезая пламя каждой из них и заставляя его трепетать, пригибаться и снова упрямо подниматься.
— Древо — это не просто ствол и ветви, — сказал он, наконец опустив нож. — Древо начинается с семени — одного маленького семечка, которое дает жизнь ростку. Росток крепнет, набирается сил, пускает корни, а затем — ветки. Ты понимаешь?
— Не очень, — признался Тео.
Кристо хмыкнул, отложил нож и поднял крышку с одного из блюд.
Сначала Тео показалось, что он смотрит на выложенные горкой яблоки, почему-то белесо-белого цвета.
Кристо жестом показал, что ждет его тарелку, и Тео машинально подал ее. Он молча смотрел, как Кристо лопаточкой поддевает несколько «яблок» и осторожно укладывает их на тарелку, слегка прижимая, чтобы не укатились.
Одно из «яблок» все же откатилось на край тарелки и остановилось, повернувшись к Тео черным зрачком, окруженным радужкой, в которой — нет, ему не показалось — вспыхивали разноцветные огоньки.
Такие же, какие Тео привык видеть и в зеркале, и в глазах других магов.
— Я пытаюсь объяснить, почему тебе так сложно было совладать с ведьмами там, в канализации, — сказал Кристо, подавая ему тарелку.
Тео поставил тарелку перед собой, не в состоянии отвести взгляда от того глазного яблока, которое, кажется, смотрело на него осознанно.
— Ты пытался обрубить ветви, — продолжал Кристо, наполняя свою тарелку. — Но ты забыл о корнях. Чтобы избавиться от дерева, нужно в первую очередь позаботиться о том, откуда оно питается. О его истоке.
Тео сглотнул и поднял на него взгляд.
Кристо улыбался.
— Семя дает жизнь ростку, — повторил он. — А древо питается корнями. Ты можешь обрубать ветви. Ты можешь даже спилить ствол — пока корни живы, древо будет жить. И сражаться.
Он полил глазные яблоки на своей тарелке соусом, и Тео сглотнул еще раз, почувствовав, как к горлу поднялся тяжелый, забивающий дыхание ком.
Кристо поддел один из глаз вилкой, и Тео явно увидел, как зрачок в центре радужки сузился, реагируя на это.
Глаза были еще живы.
Глаза не хотели умирать.
— Поэтому тебе надо думать о корнях, — заключил Кристо, поднося глаз к губам. — Если ты хочешь, чтобы древо перестало жить.
Его белые зубы ярко сверкнули в приглушенном свете от свечей, когда Кристо прикусил глазное яблоко.
Оно неожиданно взорвалось с диким треском, забрызгав все вокруг, и Тео отпрянул, ударившись спиной о спинку стула.
И еще несколько минут лежал, не понимая, что спинкой стула из сна была стена, в которую он впечатался.
Телефон еще раз затрещал, требуя немедленного внимания.
Тео потер лицо рукой, приходя в себя.
Сон был слишком реалистичным — Тео до сих пор ощущал на языке горечь от вина, которым его потчевал Кристо. Но реальность все же брала свое, нагло и настойчиво.
Тео машинально ткнул пальцем в экран, вдохнул и выдохнул еще пару раз и только потом поднес телефон к глазам.
Леджервуд, кто ж еще.
«Твой отпуск не вовремя. У нас херотень с мертвыми».
Лаконично и ни капли непонятно — но чего еще ждать от оборотня?
Тео с силой потер переносицу двумя пальцами, потом перечитал сообщение Марка еще раз и решительно набрал: «Вернусь через восемь дней. Справляйтесь».
Когда Тео нажал на «Отправить», ему показалось, что он услышал одобрительный вздох.
Всего лишь показалось, конечно же.
В начале этой весны Марк Леджервуд не высыпался.
К ее концу он понял, что это было не так.
Тогда все было еще очень и очень пристойно. А по-настоящему не высыпаться он начал только сейчас, в мае.
Оборотней сняли с патрулирования «упыриного квартала» — на их место заступили смешанные команды Первого и Второго децернатов, вооруженные амулетами, которые в спешном порядке штамповали младшие маги под предводительством Ружи, Густафа и метающего гром и молнии Джейка. Последний полыхал гневом сразу на всех: на своих подчиненных, которые «могли бы и работать лучше, ленивые бездари», и на Густафа, который «такой умный, что ж ты такой бедный», и даже на Ружу, которая «комиссар ты или где». Джейк метался по децернату, изрыгал ругательства, потрясал бесплотными кулаками — и каким-то невообразимым, действительно волшебным образом организовывал работу младших магов так, что они хоть и уходили домой, еле держась на ногах, но работали все же не на износ. Или не совсем на износ. Во всяком случае, утром они возвращались бодрые, свежие и даже полные сил — чего нельзя было сказать ни о Руже, ни о Густафе. Их рабочим режимом Джейк не занимался, ядовито заметив, что они уже достаточно взрослые, чтобы быть в состоянии хотя бы в этом о себе позаботиться самостоятельно.
Ружа не протестовала, хотя сейчас, когда она осталась в одиночестве возглавлять Третий децернат, на нее действительно упала слишком большая ответственность. Даже без учета того, что она была комиссаром неполных три месяца.
Она приходила в децернат засветло и уходила одной из последних, иногда вместе с Агнешкой, которая тоже почему-то не торопилась домой. Вдвоем они засиживались далеко за полночь: Ружа колдовала над браслетами и кольцами из темного металла, которые на следующий день следовало раздать людям и немагам из очередного патруля, а Агнешка просто читала, устроившись с ногами в одном из кресел в кабинете комиссаров, куда обычно оборотни старались без веской причины не заглядывать. Они даже не разговаривали особо, но Ружа чувствовала себя как-то более… спокойно. Природа ее магии не позволяла ей подпитываться витальной силой оборотней, как это делал Тео — в крайних случаях, как тогда в канализации — и мог в теории делать Густаф, но в присутствии Агнешки дело все-таки шло быстрее.
Марк, конечно же, не упускал возможности позубоскалить по этому поводу, хотя и делал это довольно вяло, совсем не так, как обычно.
Оборотням тоже приходилось несладко.
Вместо патрулирования их бросили на помощь двойкам в расследовании убийств магов. Старший криминалист двоек ван Бек сначала довольно сильно заинтересовался обонятельной памятью оборотней, но почти сразу разочаровался в ней: тела прошли слишком много экспертиз и впитали слишком много посторонних запахов, чтобы можно было вычленить среди них тот единственный общий, который мог бы быть связан с маньяком. Интерес, как и недовольство, ван Бек выказал весьма своеобразно: потребовался «перевод» комиссара ван Тассена, чтобы вообще понять, что он хотел от оборотней.
Желания сотрудничать им это, понятное дело, не прибавило.
Оборотням под началом Марка пришлось спешно перестраиваться и учиться работать с уже «остывшими» следами — почти нереальная задача, потому что все тела были найдены на улицах с довольно оживленным движением. Они отрабатывали все, даже самые мелкие зацепки, сравнивали запахи на вещах убитых, в их квартирах, на рабочих местах, выискивая совпадения, раз уж от самих тел отталкиваться не получалось.
Оборотни возвращались в родной децернат и без сил заползали в свое «логово». Не бунтовала от такой нагрузки только Агнешка. Она подхватывала электронную книгу, которую ей на время одолжил Бернар, и ускользала в кабинет комиссаров, а остальные оборотни оставались разлагаться (морально и почти физически) на месте.
Им казалось, что это длится уже очень долго, хотя на самом деле прошло меньше двух недель с того момента, как из Второго децерната пришло официальное извещение о том, что в городе появился вампир, больной ликантропоманией, и оборотням пришлось спешно менять привычный образ работы. Перемены оказались настолько крупными, что отряд Марка погрузился в них с головой, только иногда выныривая на поверхность, чтобы отдышаться.
И не только они.
Эрика, жена Бернара, взбунтовалась тоже.
Неизвестно, что послужило окончательным поводом: то ли то, что ее муж стал проводить на службе еще больше времени, чем раньше, то ли то, что ей предложили работу где-то в соседнем городе (об этом Бернар рассказывал очень неохотно и скупо, а сама Эрика в децернате больше не появлялась и даже на сообщения Ларса в мессенджерах отзывалась через раз, отговариваясь занятостью).
Результат не заставил себя ждать.
В один прекрасный день Бернар пришел в децернат с опозданием. И не один.
Риккерт — что было совсем на него не похоже — держался за спиной отца и молчал, цепляясь за его руку.
— Вот, — немного растерянно сказал Бернар в ответ на всеобщий безмолвный вопрос. — Прискакал утром. Сказал, что никуда не уйдет больше.
Марк даже сел в честь такого события. Задумчиво почесывая затылок — душ он с утра принять хотя и успел, но стоило все-таки хотя бы расчесаться, а не оставлять волосы высыхать как им заблагорассудится, — он спросил:
— А… — и тут же осекся.
— Она сказала, что сегодня уезжает, — пробубнил Риккерт из-за спины Бернара. — А я не хочу. А меня никто не спрашивает.
Марк вздохнул, поднялся, обошел Бернара и присел рядом с Риккертом на корточки.
— Не она, — мягко сказал он. — А твоя мама.
Риккерт громко и отчетливо засопел.
— Ладно, — не настаивая, сказал Марк.
Бернар переминался с ноги на ногу и откровенно не знал, куда девать руки. Риккерт цеплялся за его толстовку с отчаянием утопающего.
— Никуда я не поеду! — мрачно заявил он.
Марк поглядел на Бернара снизу вверх.