В большой комнате было битком народу. Люди сидели даже на подоконниках, но никто не курил. Почти все мужчины имели галстуки, а женщины время от времени поправляли прически.
Кудрявый мужчина у стола говорил:
— Сегодня стройке в первую очередь нужно жилье, никакие не времянки, строить сразу будем капитально. Потеряем полгода — на другом потом выиграем год. Таких гигантов на вечной мерзлоте мировой опыт еще не знает. Значит, фронт работ будем готовить, учтя все ошибки канадцев и наши на Вилюйской и других ГЭС.
«Кому говорить, а кому строить», — подумал Коляй. Посмотрел еще раз на галстуки и вышел. Его никто и не заметил.
Зато на улице к нему сразу подошли двое. Губастого Коляй тотчас узнал, кивнул ему, но тот сделал вид, что смотрит в сторону. Второй, длинный, в обтрепанном пальто, оглядел его рюкзак и деловито сказал:
— Разорись-ка на полпузыря. По-хорошему просим, а то…
— Монтировкой сейчас дам в лоб, копыта откинешь, — пообещал Коляй и для острастки положил руку за пазуху.
— Нечестно, мы-то без ничего, — сказал длинный и посмотрел на губастого. Но тот присел и стал выковыривать какую-то бумажку из снега.
— Первый лезешь и еще честности хочешь! — удивился Коляй. А про губастого подумал: «Быстро ты себе место определил!»
— Кем устраиваешься? — примирительно поинтересовался длинный.
— Шофер второго класса, — ответил Коляй. — Говорильню развели, а рабочий класс жди! — он кивнул в сторону конторы.
— Иди сразу в автоколонну, — посоветовал длинный. — Вон за бугром. Там и оформят и бумагу дадут.
В конторе автоколонны, куда Коляю пришлось прошагать около километра, ему сказали:
— Поездишь пока на старой. Не сбежишь в теплые края — получишь новую.
— Куда бежать? — сказал Коляй. — У меня дом тут.
Без лишних разговоров ему выписали направление на койку в вагончике. Туда, оказывается, провели паровое отопление.
…Проезжал Коляй здесь уже много раз, но сколько ни силился представить себе, как будет выглядеть стройка, не мог. Туннель в Черном гольце рубят — это понятно, в скале машинный зал будет. Экскаватор вдоль русла Колымы после взрывов канал роет — его тоже видно. А где плотина встанет, за что она зацепится?
Там и сям по пустынным берегам торчали редкие буровые станки, пускающие едкую пыль на ветер, да закопченные экскаваторы, загружающие в машину грунт. Грунт был тяжелый. Не расколотые аммонитом гранитные глыбы порой так ахали об козырек кузова, что оторопь брала — скользнет такая вперед и сомнет капот в лепешку.
Машин на стройке, правда, было много. Навстречу шли свирепо ревущие КрАЗы, наглые «магирусы», неуклюжие с виду «Татры», чумазые МАЗы, как у Коляя. В гараж начали поступать и новые огромные БелАЗы. Петрович, начальник АТК, доверял их не каждому — даже опытным шоферам полагалось месяц-другой посидеть в кабине на боковой «сидушке». Уже были случаи, когда в машине от мороза схватывалось горючее, а приехавший с материка шофер первого класса бегал вокруг и не мог сообразить, почему глохнет двигатель.
Коляй не обижался на свой МАЗ. Дизель — это дизель, попала вода в горючее, пара черных выхлопов — и все дела. Исчезли хлопоты и с системой зажигания. В машине, как в человеке: чем он проще, тем надежнее.
Первым делом Коляй вместе со слесарем не поленился и перебрал полностью движок, повыбрасывал перетертые провода и шланги, заменил старье, отрегулировал отопление. Колыма шутить не любит — иной раз из-за сорванного шурупа можно и себя, и машину угробить. Потом подкрасил облупившиеся крылья и налепил пластилином еще одни стекла на окна, чтобы не замерзали. За надежность был спокоен — пластилин на морозе держит крепче клея БФ. Только теперь у Коляя появилась легкость в душе, и сам он будто стал ростом выше, а в плечах шире.
Там, где флажки обозначали переезд на другой берег, Колыма промерзла до самого дна и была шириной всего шагов десять. Некоторые из вновь прибывших поддавались обману и, небрежно сплевывая под ноги, говорили: «Чего тут перекрывать?» Коляй слушал молча. Однажды весной он видел, как обыкновенный ручей, в летние дни не закрывавший и половину колеса, опрокинул машину с полным грузом цемента, и за час в кузове ничего не осталось.
Коляй выехал на берег, переключил скорость и, по привычке держась подальше от крутой обочины, направился к забою. Издалека определил, что-то там неладно — экскаватор замер недвижно, и вид его был странным. Подъехав ближе, Коляй понял причину — стрела лежала на земле. Несколько человек возились с хлопающим брезентом, и тут же рядом сварщик с маской поверх ушанки подкручивал вентили синих баллонов.
Коляй выпрыгнул из кабины и пятясь подошел к экскаватору. Ветер на створе дул день и ночь, и чем крепче мороз, тем сильнее он дул — все ураганы Ледовитого океана, ворвавшиеся в устье Колымы, собирались здесь, в узком ущелье. Чтобы не обжечь лицо, приходилось держаться к ветру спиной.
Экскаваторщики, в одинаковых шерстяных подшлемниках под шапками, сказали:
— Стрела треснула, будем заваривать. Поболтайся часок где-нибудь…
— А брезент зачем? — спросил Коляй.
— На морозе при сварке металл крошится, а так теплее, среда создается, — ответил Пронькин. — Ерунда! Когда технику с Вилюя перегоняли, и не такое случалось!
Сварщик Пронькин жил в вагончике вместе с Коляем. Работу свою он знал, и, раз сказал, значит, точно через час будет готово. Стоять здесь было нельзя — топливные трубки могло перехватить стужей. Коляй решил съездить в поселок, где ветра поменьше. Кроме того, он давно собирался постричься.
Женский вагончик, где за неимением рабочего помещения работала парикмахерша, он нашел быстро — еще раньше ребята показывали. Поднялся по ступеням, не касаясь железных поручней, чтобы пальцы не пристыли, но пришлось все же доставать рукавицу — дверная ручка тоже была металлической. Он вошел в вагончик, вежливо постучал пальцем в косяк и по колено в клубах пара шагнул из тамбура в комнату.
Возле окна спиной к нему стояла девушка в белом халате и в валенках. Коляй удивился — он прошел мимо этого окна, неужели не видела, — и кашлянул. Девушка повернулась, вздохнула и спросила:
— Стричься, бриться?
И, не дожидаясь ответа, кивнула на стул возле кровати:
— Садитесь.
Вблизи Коляй хорошо разглядел ее — брови черные, нос тонкий и смуглая, он не видел таких красивых и в самом Магадане, куда ходил рейсом два раза. Когда она по уши закутала его в белую хрустящую простыню, он перестал дышать. Нежные пальцы быстро бегали по его волосам, осторожно касаясь шеи, отчего по спине и затылку поднималась моросящая волна мурашек. Коляй косился в зеркало на стене и боялся, вдруг она посмотрит на него и буркнет: «Чего уставился?» Он мысленно упрашивал кого-то, чтобы это наслаждение не кончалось, чтобы она стригла медленнее.
Но у всего на свете есть конец. Смуглянка отключила электромашинку, а вскоре положила на стол и ножницы. Она сняла простыню и оказала по-прежнему ровным голосом:
— Тридцать восемь копеек. Одеколона у меня нету — не завезли.
Коляй встал, неожиданно для себя пошатнулся и полез в карман. Деньги вместе с документами хранились у него в разлохмаченном, похожем на лепешку бумажнике, к тому же заколотом на булавку. Он снял с гвоздя свою кургузую засаленную куртку и застеснялся еще больше. А смуглянка, так же не глядя на него, отсчитала сдачу и снова отвернулась к окну, зябко поеживаясь. Коляю очень не хотелось уходить, но оставаться было еще страшнее. Он спрятал под мышку лохматую шапку, шагнул к дверям и осипшим голосом произнес:
— До свидания…
И весь день он думал: вот кончу работать, схожу поесть, а потом умоюсь, лягу на кровать и буду вспоминать ее.
…Однажды девятилетним пацаном он приехал из школы в Среднекане с подбитым глазом и спросил у матери про отца.
— А, пропади он пропадом, — отмахнулась она.
— Развелись, что ли?
—: Дура я разводиться? — сердито ответила мать.
Она всегда говорила так, будто до смерти на всех обижена. Коляй опешил: все в классе знают, кто чей, а мать не знает? Так не бывает — отцы или помирают, как у Васьки, или уходят к стерве, или расписываться не хотят.
— А вот так, не знаю, — снова недовольно сказала мать, щупая его ободранную руку, — не до того было.
И бросила ему кошелку:
— Почек березовых надери.
Несколько ночей Коляй не мог уснуть. То ему представлялось, как отец, летчик в военной фуражке, прилетает к ним на самолете; или такой же узкоглазый, как и Васькин, он берет Коляя в тайгу на всю зиму; а то видел, тот возвращается осенью из старательской артели, ставит ноги в тазик с горячей водой и говорит радостной матери: «Возьми там из мешка малому…». Но ничего похожего на это не было. А что было — Коляй не мог понять.
Вот так и сейчас. Он переворачивался и бил кулаком подушку, вставал и подходил к окну, включал транзистор, снова ложился, но никак не мог найти покоя. Чудилось ему черт знает что.
Растрепанный Пронькин не выдержал:
— Не хочешь в карты играть — «Огонек» почитай, что ли. Не маячь только, без тебя в башке от аргона свист.
— К соседям сбегай, у них гульба сегодня — именины, чего ли… — добавил Прохор.
Из приоткрытой форточки соседнего вагончика до самой земли свешивалась ледяная борода. Оттуда вырывался крик и лай магнитофона. Коляй хотел было пойти, но передумал. Его не звали, там свои разговоры, еще посчитают побирушкой.
Он плюхнулся обратно на кровать, поставил на живот транзистор и закрыл глаза.
Прохор ровным голосом степенно рассказывал:
— …А меня свинья спасла, ей-богу. Взяли мы билеты на самолет на пятое — я, жена, детишки, к ее родителям на октябрьские собрались. А свинья возьми и опоросись. Без присмотру как оставишь? Жена поехала в райцентр билеты сдавать, а я, значит, с поросятами. Думаю, продадим, хоть старшей дочке на пальто, ведь комсомолка уже, кавалеры бегают. А через три дня узнаем — самолет, наш рейс, потерпел аварию. Я сразу жене сказал: «Нас свинья спасла!» Ну куда бубну кидаешь?