В домах начинали зажигаться окна, за занавесками мелькали тени, из форточек доносилась приятная музыка. По дороге гуляли парочки в белых рубашках, в нарядных платьях. Парни шли ближе к середине и хмуро поглядывали на проезжавшие машины, а девушки отмахивались от пыли и комаров веточками. Сегодня они работали в дневную смену.
Коляй сбавил скорость, подумал, как незаметно бежит время, и вздохнул.
Если два шланга в моторе постоянно трутся, один из них рано или поздно лопнет. Так и Пронькин — схлопотал все же по зубам от Романтика. Произошло это осенью, в сентябре.
Выпал снег, шоферы начали запасаться цементом. Коляй знал, что снег растает: кусты стланика вдоль дороги распрямляются, значит, скоро настанет оттепель. Однако и она за день может десять раз смениться морозом — Север есть Север. Коляй тоже бросил в кузов полмешка цемента, подобранного на дороге. Много чего можно подобрать на обочинах Колымской трассы — если машина опрокинулась, груз ее часто остается лежать. Вдоль дороги обычно или болото тянется, или сопки крутой склон, вызывать подъемный кран или бригаду грузчиков за сотню километров дороже, чем новый рейс сделать.
А цемент по первому ледку вещь незаменимая. Заскользила машина на тягуне, значит, «включай передний мост» — сыпь из мешка цемент под колеса, иначе скатишься на подпирающую тебя и тревожно сигналящую колонну. Транспорта осенью и весной стоит перед каждым подъемом больше, чем на иной автобазе на ночь собирается.
Один шофер прижал машину к обочине и ждет, пока подойдет грейдер и снимет ножом слой скользкой жижи — у дорожников на заметке каждый тягун, каждый «тещин язык», и в непогоду они стараются держаться к ним ближе. Второй уверен, что подсохнет само, и прилег на сиденье покимарить. Третий надеется только на себя, носит с приятелем подсыпку с края полотна. Это тоже забота дорожников: в опасных местах по всей трассе расставлены короба с просеянным мелким щебнем, по табличкам на длинной палке их можно найти и под снегом.
А сколько одиноких прицепов с камнями под колесами стоит на дороге осенью! Шоферы не рискуют, никто не лезет наобум — лучше переждать и позже вернуться за прицепом, груз в нем никто не тронет. Начальство не оштрафует и ГАИ не отберет права, если в такую погоду сыграешь кверху колесами, но кому же охота вставать на ремонт или ложиться в дубовый ящик?
Коляй благополучно миновал перевал и спустился на равнину. Мало на трассе мест, где полотно укатано словно бетон, но они все же есть. По ним идешь ровно, поводишь рулем плавно и не боишься посматривать по сторонам, что Коляй очень любил.
Лиственница еще держала иголки, а кустарник уже облетел, полностью обнажив бордовые сучья, поэтому казалось, что желтый лес стоит наполовину голый. Но и лиственнице не долго стоять одетой. Если сейчас подойдешь к деревьям поближе, то увидишь, что снег вокруг каждого ствола будто обрызган оранжевым маслом, — это начала опадать ветхая одежонка из пожухлых игл.
На дороге плотной толпой стояли люди. Коляй затормозил, поставил машину на ручник и спрыгнул на мокрую землю.
— Ребята пьяного остановили, — ответил один из шоферов. — Дорога вон какая, а у него прицеп с края на край скачет…
Чернявый парень невнятно оправдывался, но по-настоящему огрызнуться боялся. Глаза его шарили по земле. А шоферы стояли вокруг и молчали. «Ладно, если просто в лоб дадут, — подумал Коляй. — Оборвут провода в моторе, ночуй потом, пока не протрезвеешь!»
Он осторожно обогнул столпившихся и поехал дальше, раздумывая, что на трассе пьяница долго не продержится — или прав лишится, или угробится. Колыма слабых быстро ломает, и это правильно, чтобы другим меньше вреда нанести успели.
Машина, шедшая навстречу, словно в подтверждение мигнула фарами, и шофер сквозь ветровое стекло показал согнутый крючком палец. «Вот и откатал свое земляк», — подумал Коляй о чернявом парне, а потом спохватился и стал соображать, все ли у него в порядке, потому что этот жест означает: впереди милиция. В исправности находились оба тормоза, стоп-сигналы и путевка, но все же было не по себе. Попадаются служаки, даже к грязи на бортах придираются, а как без нее на трассе?
Скоро Коляй увидел на обочине желтую, совершенно пустую «Волгу» ГАИ. Повезло — или вышли воды для радиатора набрать, или в кустиках посидеть. «Тоже ведь целый день за баранкой», — уже с симпатией подумал Коляй. Взглянул напоследок в зеркало и плотно поставил ступню на педаль газа.
В Атку Коляй возил минеральную вату — домостроительный комбинат в Синегорье теперь снабжал ею пол-области. Изменились времена: раньше в Синегорье шли машины с грузом до верха, а возвращались пустые, теперь наоборот.
Название поселка, это знали все шоферы, произошло от пометки на карте «АТК» — автотранспортная контора. На трассе много названий, данных то по случаю, в шутку, а то и всерьез. Есть ручей Фара — туда шофер фару уронил; несколько сопок Инвалидных — на них и инвалид взберется; перевал Рио-Рита — в сороковых годах искали в тех местах олово и еще кое-что — назвали в честь модной мелодии. А есть перевал Капран, на нем стоит обелиск геологу Капранову, заметенному метелью в летний день; есть обелиск погибшему от лавины трактористу-дорожнику Гусакову — на перевале Гусакова; есть обелиск убитому бандитами дорожному мастеру, обелиск связисту и много — шоферам. Видно их только летом, когда спадает с угрюмых сопок белая простыня снега.
Эх, трасса, тяжело ты давалась людям…
…Назад возвращаться всегда веселее, чем уходить в рейс. Дорога бойко бежит домой, ничем ее не остановить: преградит путь болото — перекинется через него по насыпи; разольется река — перескочит мостом; раскорячится поперек сопка, вся обомшелая от времени, или нависнет крутым зигзагом скала — обежит, минует и их.
Мелькнул перед мостом у Дебина, по-шоферски Левого берега, фонарь с завитушками, потом поворот — и через час вот он, родной гараж. Коляй по привычке осмотрел со всех сторон верный МАЗ, смерил щупом уровень масла, пнул баллоны и собрался уходить.
Его остановил один из слесарей:
— Иди послушай дружка своего!
Только теперь Коляй обратил внимание, что за столом, возле крапов с водой, никто не «забивает козла». Голоса раздавались сверху. Он поднялся по лестнице на галерею и свернул к кабинету завгара. Из распахнутой настежь двери клубами валил папиросный дым.
Посредине комнаты стоял Романтик с красными пятнами на лице, остальные сидели вокруг на стульях. Петрович кивнул Коляю — мол, устраивайся как можешь. Романтик оглянулся и продолжил:
— …из часов сутки. А на собрании выступаем, других ругаем.
Колбасин, не вставая с места, сказал:
— Как бы он вещи перевез? Бюро услуг нету, здесь же дикий край, приспосабливаться надо! — И добавил кому-то в угол: — Пацан, будто только родился…
Романтик хотел что-то ответить, но его опередил завскладом Егоров:
— Карбюратор новый не ему, а Федору достался, вот и выступает! А что Федор помог сервант из Магадана перевезти — так его там не загрузили, он сам скажет!
Петрович длинно посмотрел на Колбасина.
— Мне звонили, что ты на базе даже не появлялся…
Тут из дальнего угла вылез Полтора Оклада и громко, будто у него наконец прорвался нарыв, начал:
— Раз уж мы здесь собрались, я начальству прямо в глаза скажу! Надо помещение подготовить! Это ваша недоработка — стульев мало, один вообще сломан, — он махнул рукой, будто рубил воздух, — форточка не открывается! Я сам… в участкоме состою. Мы знаем, кто в канистру бензин отливает, кто пассажиров берет, да пока молчим!
И он сел.
До сих пор сидевшие спокойно шоферы зашевелились и загудели: «А ты видел?», «Они двое честные, остальные дураки…», «С вами и работать никто не пойдет!» Трофимов, который ни разу в жизни не словчил — это знал каждый в гараже, — и тот заволновался. Когда на него сваливали всю грязную работу, он кряхтел, но молчал, а тут вставил:
— Не надо, на всех-то…
Если бы не вылез Полтора Оклада, мужики за Колбасина не заступились бы. Он ударил по живому, по тому, о чем все знают, да не говорят.
Теперь появилась возможность сказать. В самом деле, как же быть, — на моторной лодке ездить надо? А бензин где брать, если его не продают? Надо и вещи перевезти — на чем? А как зимой пассажира не посадить, если он чуть не закоченел на дороге? Некоторые за это рубли берут — что правда, то правда…
С завскладом подружиться был самый удобный момент — стоило присоединить голос к общему хору. Но Коляй посмотрел, как Романтик вжимает голову в плечи после каждого возгласа, и промолчал.
Петрович широкой ладонью посадил Романтика на стул. Он посмотрел на не сводящих с него глаз Колбасина и Егорова и сказал:
— Всем идти на рабочие места. Вы оба останьтесь.
Петрович был справедливым. Если нужно было поругаться с начальством — из-за запчастей, квартиры для шофера или другого, — не по телефону это делал, а говорил в глаза. Не помогало, не боялся на собрании с места подняться. Каждый в гараже знал, что завгар за него стеной, если тот прав. Если виноват, тут потачки не жди.
Его уважали и те, кого он в слесари перевел, и даже те, которым пришлось уйти «по истечении договора». Потому что в душе они признавали: наказаны правильно — не левачь, не выпивай. Строже всех Петрович относился к себе. При жене, бухгалтере торговой конторы, квартира его походила на полупустую комнату общежития.
Сейчас все понимали: что-то будет. Сами камешки со скал не падают — это или начало обвала, или свежий ветер. Петрович умный. Он так сделает, что шоферы сами поймут — обвал это или ветерок дунул.
Когда выходили из дверей, Полтора Оклада широко улыбнулся, похлопал Романтика по плечу:
— Так с людьми нельзя — бывает, что ж, выручаем друг друга. Ты себя выше нас никогда не ставь!
И заоглядывался вокруг, ища одобрения. Ему никто не ответил, каждый глядел в сторону. Трофимов, который готов был улыбнуться любому остановившему на нем взгляд, сделал вид, что выщипывает катышек из шапки.