Есть справедливость
На душе у Бориса было тяжело. Не потому, что скоро начинались экзамены и историчка могла отомстить. Нет. Она снова накричала на него на уроке, а этого он никак не мог понять. Неужели достаточно не опустить глаз под чужим взглядом, не покраснеть и не побледнеть от громких слов, чтобы тебя посчитали бесстыжим, вспомнили всякое и обозвали?..
Он бы до ночи не возвращался домой — сумку можно оставить у Альтоса, а рваные кеды с майкой в физзале всегда найдутся. Но сегодня день такой, что надо быть не просто в форме, а в лучшей форме, значит, в майке тоже.
Поблизости на улице никого не было. Борис хотел по привычке махнуть через забор, но передумал — не мальчишка уже. Он свернул за угол и пошел мимо здания управления с ларьком на отшибе. Из окошка ларька одиноко выглядывала продавщица — никто в поселке у нее ничего не покупал, потому что никогда не получал правильно сдачу. Она подозрительно смерила взглядом Бориса с головы до ног. Поправив на плече потрепанную сумку, он прошагал не оглядываясь.
Дверь в квартиру как всегда была открыта чуть не настежь. Кисловатый запах от порога говорил, что там происходит.
— А вот и сын! Ну, сын, как дела в школе?
Отец, покачиваясь, начал подниматься из-за стола, но тут же повалился обратно. Рядом с ним сидел незнакомый мужик, тоже со стаканом в руке. Мать, виновато улыбаясь, глядела то на одного, то на другого.
— Он у меня спортсмен — ты что… В институт хочет поступать! — Отец оттопырил губу и поднял палец. — Я всю жизнь спину не разгибал — вот, чтобы он спортсменом стал!
Он выплеснул прямо на пол что-то из кружки и налил в нее водки.
— Давай, сегодня можно. Это ж дядя Петя! С Севера вернулся!
— У тебя каждый день можно. — Борис оттолкнул руку и прошел мимо улыбающегося мужика в другую комнату.
— Это же твой родной дядя Петя! — бушевал за стенкой отец. — Ле-а-беритированный!
Борис, не обращая внимания на крики, вытряхнул из сумки учебники и начал складывать майку, носки, кеды. Принялся искать бинты — тут в комнату заглянула мать.
— Боря, сынок, может, правда выйдешь? Родня все же… Помнишь тетю Нину, еще рубашку тебе подарила?
— Не пойду, — оказал Борис и про себя подумал: «Напьются, сама вечером за соседями побежишь!»
Когда Борис проходил мимо, отец перестал материться и рассказывать гостю, сколько он получает. Уставившись мутным взглядом, он грозно сказал:
— А ну иди сюда. Кто тебя поит-кормит?
Борис отпихнул его. Прошли времена, когда после этих слов он пригибал голову. Одна мать его теперь боится. Она вообще всех боится, даже соседей…
В физзале собралось много народу. Объявления никакого не вывешивали, но каждый член секции сказал другу, тот знакомому — вот и поселок знает. К Борису подошел Старуха — они учились в одном классе, пока тот не бросил школу. В секцию с ним они тоже записывались вместе — Старуха узнал, что ее открывает новый учитель физкультуры, и притащил Бориса. Но сам через неделю ходить перестал: «Бегаем, как лошади, а драться не учат!»
В раздевалку вошел Алексей Иванович, покосился на Старуху и спросил у Бориса:
— Все нормально?
— Вроде нормально, Алексей Иванович, — ответил Борис.
Тренер подошел к сыну Ваське и начал говорить что-то, одновременно массируя ему трапециевидную мышцу.
Борис с Васькой выступали в категории до шестидесяти килограммов, и выходить еще было рано. Но Борис посмотрел на разминающегося Ваську и стал переодеваться.
Бинты на кисти он наворачивал всегда сам. Как Валерий Попенченко, чемпион Римской Олимпиады. Однако суетящемуся Старухе хотелось отличиться перед толпившимися вокруг пацанами, и Борис разрешил:
— На. Только не туго…
Угловая растяжка приятно пружинила под ударом. Борис повернулся лицом к середине ринга и поклонился, когда назвали его имя. Пусть зрители — пацаны с окрестных улиц, но таков порядок. Бокс — не мордобой, а искусство, правильно говорит Алексей Иванович.
Он еще раз потер перчатками лицо, чтобы не оставалось синяков, присел несколько раз, и тут за столиком жюри стукнули молоточком по железному кругу. Начали.
Ему позарез нужно было выиграть бой. В этом зале Борис провел десятки спаррингов, в том числе встречался с Васькой, но то — другое. Сегодня — не спарринг, не тренировка, а главная проверка…
Брезентовый пол ринга кое-где закрывали заплаты, поэтому при челночном шаге Борис приподнимал ноги, чтобы не запнуться. Они прощупывали друг друга прямой левой, по разу ударили правой в корпус. Только Борис бил с шагом вперед, наступая, а Васька сразу отходил после удара. Лицо его совсем закрывали перчатки — Борис решил ждать, чтобы выглянул хотя бы краешек подбородка. Его правого прямого в голову при точном попадании никто не выдерживал.
В перерыве он сплюнул в ведро и увидел в слюне красные ниточки крови. Эх, была бы капа…
Трудолюбивый первогодок старательно вытер от пота лицо и шею Бориса и теперь крутил перед носом полотенцем. Ваську тоже обмахивал первогодок. Алексей Иванович, как тренер, имел право секундировать кому угодно, Ваське тоже. Но он сидел в стороне с листком бумаги.
«Судит боковым», — понял Борис, и ему стало немного не по себе.
— Чего ты его жалеешь! — шептал сверху через канат Старуха. — Врежь правой! И с копыт…
Во втором раунде Васька так и не открылся ни разу. Он был не в кедах, а в наканифоленных боксерках, во рту держал специально заказанную в зубопротезном кабинете капу — и Борис злился на него, хотя понимал, что не такое уж большое значение это имеет. Притом капу заказывали все желающие, и он бы заказал тоже, если бы отец не пожалел денег. Как же — это тридцать рублей старыми!
Физрук из соседней школы, рефери на ринге, между раундами посмотрел на губу Бориса и спросил, может ли тот продолжать бой. Борис ничего не ответил, только засопел презрительно. Он не просто продолжит, он покажет, что он умеет. И всем станет ясно, кто должен ехать на краевые соревнования.
Он не узнавал Ваську — тот прыгал резво, будто шел не третий раунд, а первый. Ничего, сейчас он почувствует, что такое длинный боковой… Теперь серию, так… Закроем в угол — нет, ушел…
Судья остановил бой и велел заправить Борису болтающиеся шнурки на перчатках. При этом он снова посмотрел на его губу. Борис чувствовал, как она опухла, и уже берег ее, прикрывая правой перчаткой. На нокдаун Ваське он не перестал надеяться, но у него все сильнее ныло сердце. По очкам ему никогда не везло…
— Со счетом три — два по очкам победил Ветров! — объявил судья и поднял руку Васьки.
Борис, стараясь улыбаться, потряс ему перчатку и нырнул под канат. По дороге его потрепал за плечо Алексей Иванович:
— Двигался мало! А так ничего.
Что «ничего»! Каждый в зале знал, что победитель боя поедет на первенство края во Владивосток. Поедет Васька.
В раздевалке Старуха отвернул борт куртки.
— Пивка ударишь? Я сбегал…
Борис помедлил, потом взял бутылку и отпил сразу половину. Держать форму больше не имело смысла. Физ-зал находился в школе, в любую минуту мог зайти кто-нибудь из учителей второй смены, поэтому Старуха спросил:
— Не боишься? Правильно. Сами лакают, а вид делают — что ты!
Борис думал совсем о другом. Сегодня на уроке историчка кричала, что у него одна дорожка: как и отец, пойдет ямы копать. Он обиделся, отец копал не ямы, а котлованы — во время войны под заводы, теперь под дома. У отца четыре класса, зато Борис в институт поступит. Только сначала он в армию пойдет. Ничего, можно себя и в армии проявить.
Он допил пиво, а Старуха предложил:
— Пойдем ко мне, пожрем, а? Все равно делать нечего.
Домой идти не хотелось, а есть хотелось, и Борис согласился. По дороге Старуха сначала сочувственно вздыхал, а потом начал доказывать, что Ваське подсудил отец. Борис ничего не ответил, а Старуха перешел на разговор, что все в секции держится на блате, и тренер тоже.
— Ну, это ты брось, — возразил Борис. — Алеша не такой мужик.
— А перчатки для секции он как закупил? — язвительно спросил Старуха. — По безналичному-то не разгонишься! Мать знает, сама в орсе работает.
Когда пришли, Борис у порога начал снимать ботинки, но Старуха пренебрежительно сплюнул:
— Проходи, тут не мыто второй месяц. Мать на «Карнавальную ночь» вертанулась…
И он закурил окурок сигареты с фильтром из пепельницы.
Они сварили макароны, поели с белым хлебом. Кусок масла лежал на столе, но Борис себе не клал — по талонам же.
Старуха не учился и не работал — мотался целыми днями по улицам. Но другу мог отдать последний кусок хлеба, за что его неоднократно лупила мать. И все же Борису было скучно с ним. Он сказал:
— Пошли к Альтосу.
Альтос был их третий друг. Борис пошел в девятый и потом в десятый класс. Старуха бросил школу, а Альтос после восьмилетки поступил работать. И об этом не жалел.
Старуха поплевал в пепельницу, напоследок окинул комнату придирчивым взглядом, и они двинулись.
Удивительно, но всех Альтосиных братишек и сестренок Старуха помнил по имени. Спросил, во что они играют, подарил спичечный коробок, кого-то потрепал по затылку. Борис определял всех одним словом — мелкота, путающаяся под ногами. Альтос перегнал их табунком в другую комнату — как многодетной семье, им выделили трехкомнатную квартиру:
— Там играйте!
Борис увидел над кроватью Альтоса фотографию Гагарина в белом кителе и с наградами на ленте. У него дома одна похожая — с наградными знаками, но без ленты и в темном кителе. Он спросил:
— Где достал?
— Парень один на работе из библиотечного журнала переснял. Бери, я еще попрошу, он классно фотографирует.
— Ладно, — согласился Борис. — А я тебе — где он рапорт отдает.
Они начали разговаривать. Сначала о том, что американцам их не скоро догнать, хотя и у них кое-что есть. Потом Старуха рассказал, как Бориса засудили. Борис сначала лишь морщился и трогал губу. Но потом сам заговорил — не про бой, а про то, что тот для него значил.