Когда они первый раз вышли с девочкой погулять по студенческому городку, Гори стояла на террасе университетского корпуса и ждала Субхаша, побежавшего купить бутылочку кока-колы. Она сначала стояла на краю террасы, но потом отступила назад — испугалась, что может оступиться и уронить Белу. В тот погожий безветренный день в воздухе не улавливалось ни малейшего дуновения, но Гори все равно боялась, как бы какой-нибудь налетевший ветер не вырвал ребенка из ее рук.
Вечером, уже у себя дома, она попробовала, из чистого любопытства, ослабить руку, поддерживавшую шейку девочки, и заодно расправить плечи. Но у ребенка тотчас сработал инстинкт самосохранения. Она мгновенно проснулась, громким криком заявив свой протест.
Избавиться от этих жутких картин Гори могла лишь одним способом — реже держать Белу на руках, отдавая ее Субхашу.
Она напоминала себе, что все матери нуждаются в помощнике. Что Субхаш не отец девочки, а просто добровольно исполняет эту роль. И что она, мать и единственный родной человек Белы, не должна так надрываться, а должна ради девочки беречь себя.
Теперь Субхаш входил в комнату Гори без стука, когда по ночам Бела просыпалась и начинала кричать. Он брал ее на руки и ходил с ней по квартире. Она была такая легкая, что, казалось, весила столько, сколько весили одеяльца.
Она уже узнавала его, тянулась к нему. В такие минуты он забывал, что он всего лишь ее дядя, ненастоящий отец, а самозванец. Она реагировала на его голос, когда лежала у него на коленях, смотрела на него, ей было очень уютно. И он чувствовал себя нужным, у него появилось теперь острое ощущение важной жизненной цели.
Однажды вечером, выключив телевизор, он вошел в спальню с Белой на руках. Гори спала. Он присел на край постели, потом откинулся на спину и, переложив Белу на постель, вытянул ноги, чтобы они не мешали ребенку. Голова девочки покоилась на его согнутой руке.
Так он лежал поверх одеяла, устремив взгляд в темный потолок. Хотя Бела лежала практически на нем, он сильно ощущал в тот момент близость Гори, больше уже не беременной. И эта тяга, это желание владеть ею с каждым мигом усиливались. И он внутренне не мог поверить, глядя на нее, так безмятежно и доверчиво спящую в уютной позе на боку, что она вообще могла родить этого ребенка, который находился сейчас рядом с ним.
Он не заметил, как его сморил сон, а когда проснулся, то Бела уже на руках у Гори сосала грудь. В комнате было темно, ставни закрыты. За окном чирикали птички. Ему было жарко — он так и уснул в одежде.
— Сколько сейчас времени?
— Утро.
То есть они провели ночь в одной постели. Лежали рядышком, с Белой посередине.
Он понял это и сел на постели, принялся бормотать извинения.
Но Гори покачала головой. Она посмотрела на спящую Белу, а потом устремила взгляд на него, протянула руку, не касаясь его, и произнесла:
— Останься.
Она сказала: ей помогло то, что он ночевал с ней в одной комнате, сказала, что теперь она готова.
Очень помог ее изменившийся вид — подстриженные волосы, осунувшееся после родов лицо, модные американские одежки. А также круги под глазами, и запах материнского молока, исходивший теперь от ее кожи, и отсутствие большого живота, как память об Удаяне.
Поначалу она не выказывала какого-то откровенного желания — просто согласие. И все же даже это вызвало у него восторг. Они соорудили для Белы манежик, и, когда она в нем уснула, постель осталась целиком в их распоряжении.
Гори лежала на животе или на боку, отвернув голову и с закрытыми глазами. Поднимая подол ее ночной рубашки, он видел ложбинку, разделяющую ее спину пополам.
Обладая ею, он вдыхал аромат ее волос, обхватывал рукой ее грудь, и все же волновался — вдруг ему не удастся овладеть ею целиком, сама она не захочет принадлежать ему полностью.
Кожа ее была везде ровная по цвету и никаких полос загара, никаких родимых пятен и веснушек, как на теле у Холли. Никаких порезов на ногах от бритья волос, никаких волосков или щетинки. Кожа ее везде, на всем теле, была нежная и гладкая, какой бывает у женщин в самых сокровенных местах.
Но при этом ее кожа не покрывалась синяками или краснотой от его прикосновений. Солоноватого запаха на его пальцах, когда он трогал ее между ног, утром не оставалось.
Она не разговаривала с ним вообще, но после нескольких раз начала класть его руку туда, где ей хотелось. Наконец она начала поворачиваться к нему лицом, стоя в кровати на коленях, и они достигли того момента, когда дыхание ее стало частым и громким, кожа светилась, а тело напрягалось до предела.
Однажды наступил момент, когда он почувствовал: ни единая частичка ее тела не сопротивляется ему. Она наблюдала, как он кончил на нее, вытерла живот. И, не противясь, выдержала его вес, когда он потом устало навалился на нее.
Глава 4
В четыре года у Белы уже развивалась память. Слово «вчера» вошло в ее словарь, хотя его значение было растяжимым — все, что происходит не сегодня. Прошлое состояло у нее в голове из кусков и обозначалось другим словом.
Она использовала английское слово. Это по-английски прошлое получалось у нее каким-то односторонним, на бенгали же слово «вчера» — «каль» — означало также «завтра». В бенгальском языке, чтобы показать прошедшее время, нужно использовать прилагательное или временные формы глагола — только так можно было отличить то, что уже произошло, от того, что еще произойдет.
Время у Белы текло в противоположном направлении. «День после вчера», — иногда говорила она.
Произнесенное несколько по-другому, имя Белы обозначает название цветка, а еще и является наименованием промежутка времени, отрезка дня. «Шакаль бела» означало «утром», «бикель бела» — «днем», «ратрир бела» — «ночью».
«Вчера» у Белы служило вместилищем всего, что хранила ее память. Любой опыт, впечатление или переживание. Память ее была короткой, содержимое памяти — ограниченно. События в ее голове не знали хронологии и распределялись наугад.
Поэтому она однажды сказала Гори, когда та пыталась расчесать ее спутавшиеся волосы:
— Я хочу короткие волосы. Как вчера.
Когда-то давно, много месяцев назад, у Белы действительно были короткие волосы. Гори постаралась объяснить ей — это было очень давно. Не один день назад. Может быть, сто дней назад, но никак не один день.
Но для Белы было равнозначно — что три месяца, что один день назад.
Она обижалась на Гори, когда та спорила с ней, расстраивалась, и личико ее мрачнело. В нем, кстати, не было явно похожих черт ни Гори, ни Удаяна. Было непонятно, откуда взялся слегка выпуклый лобик и немного опущенные внутренние уголки глаз. Кожа у нее была гораздо светлее, чем у Гори, кремовый оттенок явно достался ей от свекрови Гори.
— А где моя другая куртка? — спросила как-то Бела у Гори, когда та дала ей новую куртку, собирая ее в детский сад.
— Какая другая?
— Ну, вчерашняя, желтая.
Прошлой весной Бела действительно носила желтую курточку с капюшоном с меховой оторочкой. Но сейчас она уже была бы ей мала, поэтому ее сдали в благотворительный пункт при церкви.
— Так это была прошлогодняя курточка. Ты носила ее в три года.
— Мне вчера было три года.
Гори ждала, когда Бела перестанет расхаживать туда-сюда по коридору, наденет наконец куртку и они выйдут из дому. Но Бела продолжала упрямиться, и Гори схватила ее за плечи.
— Мне больно! Ты мне делаешь больно!
— Бела, мы торопимся.
Уже надев куртку, Бела долго возилась с молнией, и Гори хотела застегнуть ее сама.
— А вот папочка всегда разрешает мне застегиваться самой!
— Но папы сейчас нет здесь.
Мать резко застегнула молнию на куртке дочери — возможно, даже слишком резко, кажется, даже чуточку прищемила кожу на горле. Она мысленно корила себя за такое нетерпение — просто ей хотелось, чтобы дочка поскорее приобрела необходимые навыки.
Гори отвела Белу в детский сад, а сама выпила чашечку кофе в университетском буфете и изучила расписание занятий на философском факультете.
В том семестре не было удобных для нее занятий, совпадавших по времени с пребыванием Белы в саду. Тогда Гори отправилась в библиотеку. Там она могла на час-другой сосредоточиться над книгой, отвлечься от всех своих забот, напрочь забыть о времени.
Она умела чувствовать время, но теперь стала учиться понимать его. Гори исписывала целые тетрадки своими вопросами и наблюдениями. Существует ли время независимо, в физическом, материальном мире, или оно существует лишь в нашем сознании? Только ли люди осознают время? Почему иной раз коротенькие мгновения кажутся нескончаемыми часами, а долгие годы пролетают как один день? Чувствуют ли время животные?
В древней индийской философии три времени — прошедшее, настоящее и будущее — считались существующими одновременно в Боге. Бог считался вечным и существовал вне времени, но время было персонифицировано в виде бога смерти.
Декарт в «Третьих размышлениях» утверждал, что Бог воссоздает тело в каждый следующий момент. Таким образом, время является формой поддержания жизни.
На земле время отмечалось солнцем и луной, чередование этих светил позволяло отличить день от ночи, что, в свою очередь, привело к изобретению часов и календарей. Настоящее представлялось даже не отрезком времени, а неким коротким мгновением, яркой вспышкой где-то посередине между жизнью и смертью. Неким текущим моментом, быстро ускользающим.
В одной из ее калькуттских тетрадок остались записи, сделанные рукой Удаяна, по поводу основных законов классической физики. Теория Ньютона о том, что время является абсолютной сущностью, неким потоком, самостоятельно текущим размеренным однообразным ходом. И замечания Эйнштейна о том, что время и пространство взаимно переплетены.
У него время описывалось применительно к частицам и скорости их движения. Как система взаимосвязи различных событий. Как реверсивная инвариантность, в которой не было фундаментального различия между взглядом вперед и назад и в которой движение частиц было определено точнейшим образом.