— Немножко.
— Нравится тебе тут?
Бела так хотела с утра выйти из дома, прогуляться с Дипой на базар, обследовать место, ради которого она проделала такой длинней путь. Но сейчас ей вдруг ужасно захотелось вернуться в дом. Она прямо спиной чувствовала, как соседи следят за ними из-за занавесок.
Специально для Белы кипятили и охлаждали питьевую воду. Бабушка сказала, что Бела может простудиться — даже если на улице стоит жара. Воду для мытья нагревали, а если надо было, то горячую воду разбавляли холодной водой из бочки во дворе, которую периодически заполняли из резинового шланга.
Дипа проводила ее во двор, вручила оловянный ковшик и говорила делать так: налить горячей воды, разбавить ее холодной из бочки, намылиться темным мылом и ополоснуться, при этом нужно было стоять в тазу, чтобы не тратить даже мыльную воду, которую потом сливали обратно в бочку.
Бела хотела сразу встать в бочку, чьи бортики показались ей подобием душевой кабины, но ей не разрешили. Поэтому она мылась прямо так, на открытом пространстве, безо всяких стен, рядом с ворохом грязных тарелок и кастрюль, ожидавших своей очереди. Под присмотром Дипы, а также банановых пальм и сидевших на них ворон.
— Вам надо было приехать не сейчас, а попозже, — сказала Дипа, вытирая ноги Белы клетчатым полотенцем, грубым, похожим на посудное.
— Почему?
— Тогда будет праздник Дурга-Пуджо. А сейчас одни только дожди.
— Зато я здесь отмечу свой день рождения, — сказала Бела.
Дипа говорила, что ей то ли шестнадцать, то ли семнадцать. Когда Бела спросила Дипу, когда у нее день рождения, та сказала, что точно не знает.
— Ты не знаешь, когда родилась?
— В месяц «басанта каль».
— А это когда?
— Когда кокилы начинают петь.
— А в какой день именно ты отмечаешь день своего рождения?
— А я не отмечаю.
На солнечной террасе бабушка натерла руки, ноги и голову Белы каким-то сладковатым маслом из стеклянной бутылочки. Бела послушно стояла в одних трусиках, словно маленький ребенок, держа руки вдоль туловища и расставив ноги.
Потом бабушка расчесывала Беле волосы, пальцами расплетая спутавшиеся пряди. Она подолгу держала их в руках — разглядывала.
— Мать не учила тебя завязывать волосы?
Бела покачала головой.
— А в школе у вас этого разве не требуют?
— Нет.
— Тебе нужно заплетать косы. Особенно на ночь. Сейчас пока две, а потом, когда станешь постарше, одну.
Мать никогда не говорила ей ничего про косы, сама носила короткую, как у мужчины, стрижку.
— У твоего отца тоже были такие волосы. Непослушные. Особенно в сырую погоду. И он не давал мне прикасаться к ним. Да ты даже на фотографии можешь увидеть, какой беспорядок был у него на голове.
Обедала Бела в бабушкиной спальне. Дома в Род-Айленде она привыкла есть рис, но здесь он был какой-то слишком острый и почему-то не белый. Иногда попадались крошечные камешки, которые не выбрала Дипа, они противно скрипели во рту, и этот хруст отдавался в ушах.
Обеденного стола в комнате не было. Вместо него на полу расстилали расшитое покрывало, на него ставили блюда с едой и на нем же сидели. Бабушка устраивалась в сторонке, поджав под себя ноги и сложив на коленях руки, и наблюдала, как Бела ест.
На стене висели две фотографии, которые отец недавно приносил в молельную для поминального обряда. Фотографии дедушки Белы и юноши, которого бабушка почему-то назвала отцом Белы. Девочка никогда не видела отца таким молодым, ни в жизни, ни на фотографии.
Под фотографиями на стене, наколотая на гвоздь, висела пачка всяких квитанций и чеков, шуршащих на ветерке от лопастей вентилятора. Отец с фотографии на стене с интересом наблюдал за тем, как Бела ест ложкой рис, а вот дедушка, чей усталый взгляд был устремлен куда-то вдаль, похоже, совсем не замечал ее присутствия.
Кроме этих двух фотографий и пачки квитанций, на стенах больше не на что было смотреть. Ни полок с книгами, никаких сувениров, привезенных из путешествий, — ничего, что могло бы подсказать, как бабушка любит проводить время. Часами напролет бабушка сидела на террасе и смотрела через решетку вдаль.
Каждый день в одно и то же время Дипа помогала бабушке спуститься во двор, где они срезали цветы, росшие в горшках и вдоль каменного забора, ставили букетик из них в медный кувшинчик с водой и уходили.
Дипа и бабушка брели мимо прудов к берегу затопленной низины. Там они подходили к какому-то определенному месту, довольно долго стояли, а потом шли обратно. Когда бабушка возвращалась, цветов в кувшинчике не было.
— Что ты там делаешь? — однажды спросила ее Бела.
Бабушка сидела на своем складном стуле со сложенными на коленях руками, не поднимая глаз, ответила:
— Разговариваю с твоим отцом.
— Мой отец в доме.
Бабушка устремила на нее свои синие глаза.
— Разве?
— Да, пришел недавно.
— Да? И где же он?
— В нашей комнате.
— И что он делает?
— Прилег. Сказал, что ходил в офис «Америкэн экспресс» и очень устал.
— А-а… — Бабушка отвернулась.
Небо померкло. На нем снова собирались грозовые тучи. Дипа побежала на крышу снять развешанное на веревке белье. Бела тоже помчалась — помочь ей.
— А у вас в Род-Айленде такие дожди бывают? — спросила Дипа.
Беле трудно было давать такие длинные объяснения на бенгальском. Но ураган в Род-Айленде являлся одним из самых ранних ее детских воспоминаний. Она не помнила сам ураган, но помнила приготовления к нему и последствия. Помнила ванну, до краев заполненную водой про запас. Забитые людьми супермаркеты и опустевшие полки. Помнила, как помогала отцу наклеивать крест-накрест на оконные стекла липкую ленту, следы от которой долго потом оставались на стекле, даже когда ленту содрали.
На следующий день она ходила с отцом в университетский городок и видела там отломанные ветки и зеленые листья на улицах и во дворе перед учебными корпусами. Видела даже вырванное с корнем дерево. Оно лежало теперь на земле и казалось даже еще огромнее, чем когда росло.
Отец привез с собой в Калькутту фотографии, чтобы показать их бабушке. Большинство было сделано в доме, где Бела и ее родители жили сейчас. Они переехали туда два года назад, в то лето Беле исполнилось десять лет. Этот дом находился ближе к заливу, недалеко от океанографического института, где когда-то учился отец. Отсюда ему было удобно добираться до лаборатории, где он работал, зато далеко от их прежнего дома в университетском городке, где выросла Бела и где ее мать теперь дважды в неделю по вечерам вела семинары по философии.
Белу расстраивало, что моря из окон не было видно, хотя дом их находился всего в миле. Близость моря ощущалась только в солоноватом запахе ветра.
Там была фотография с обеденным столом, с камином, с верандой. Со всеми ее знакомыми вещами. Была фотография огромных камней, отгораживавших их дом от соседской территории, на камни Бела иногда взбиралась. Фотографии фасада в осеннюю пору с красно-желтой листвой и зимние фото с голыми ветками, покрытыми инеем. Фотография Белы на фоне маленького японского клена, который весной посадил отец.
На другой фотографии Бела стояла на красивом, выгнутом полумесяцем пляже в Джеймстауне, куда они ездили по утрам в воскресенье, и папа покупал пончики и кофе. Там папа учил ее плавать, и она прямо из воды любовалась овечками, пасущимися недалеко на лугу.
Бабушка разглядывала фотографии с таким видом, словно на них было изображено одно и то же.
— А где Гори-то?
— Она не любит фотографироваться, — объяснил папа. — Да ей и некогда. Она сейчас преподает и заканчивает диссертацию.
Мать Белы целые дни напролет, даже в субботу и воскресенье, проводила в свободной спальне, служившей ей кабинетом. Когда она там запирала дверь, Бела должна была вести себя так, словно мамы просто нет дома.
Но Белу такой порядок вещей не расстраивал. Она считала: уж лучше так, а раньше мама половину недели проводила в Бостоне. В течение трех лет она ездила туда в университет на учебу в магистратуре. Уезжала рано утром и возвращалась поздно вечером. Бела в это время уже спала.
Но сейчас, кроме вечеров, когда она вела семинары, мама почти не выходила из дома. Почти весь день она сидела в своей комнате. Только иногда из-за двери слышался какой-нибудь звук — покашливание, или скрип стула, или шум упавшей со стола книги.
Иногда мама спрашивала, не беспокоит ли Белу по ночам стук пишущей машинки, и Бела говорила: нет, не беспокоит, хотя слышала этот звук прекрасно. В ожидании отца Бела иногда просто лежала на постели и прислушивалась, не звякнет ли в прихожей дверной замок.
Именно с матерью Бела проводила большую часть времени на неделе, но у них не было ни одной фотографии, где их запечатлели бы вместе. Например, когда Бела смотрит днем телевизор или за кухонным столом занимается уроками, а ее мать в это время готовит ужин или пролистывает экзаменационные буклеты с шариковой ручкой в руке. Или, например, как они вместе идут в большую университетскую библиотеку сдать книги.
И не было ни одной фотографии из их поездок в Бостон во время каникул Белы. Они тогда ехали на автобусе, а потом еще на трамвае добирались до университетского городка в центре города, зажатого между Чарльз-Ривер и оживленной автомобильной трассой. Там Бела до изнеможения таскалась за матерью по учебным корпусам и ждала, пока та беседовала с профессорами, а потом, в награду, мама водила ее в «Куинси-Маркет».
— Да вот же она, — сказала Бела, когда бабушка взяла в руки следующую фотографию.
Там мать Белы случайно попала в кадр. Несколько лет назад Белу фотографировали в их старой квартире, где пол был устлан линолеумом. Бела в костюме Красной Шапочки, купленном дня праздника Хеллоуин, держала в руках блюдо с леденцами.
А на заднем плане как раз стояла ее мать, собиравшая со стола грязную посуду. В брюках и просторной кофте.
— Какая модница! — воскликнула Дипа, заглядывая через бабушкино плечо.