кой – как раз то, что мы сегодня имели честь лицезреть. Очевидно, для Рейха, находящегося на грани краха, переход к производству нового, гораздо более сложного, танка был опасным шагом, чреватым снижением валового выпуска, так что промышленность, не успевающая восполнять потери, продолжила гнать уже отработанные модели. А может быть, дело в том, что «Тигр», на который возлагалось столько надежд, вообще ни одной минуты не побыл неуязвимой вундервафлей. Уж слишком хорошо мы подготовились к его появлению – как технически, так и организационно. Противотанковые орудия ЗиС-2, С-52 и БС-3 дырявят шкуру экзотического нацистского зверка на дистанции от пятисот метров (ЗиС-2: угол попадания в броню шестьдесят градусов) до трех километров (БС-3, тупоголовый бронебойный снаряд с баллистическим наконечником, попавший в цель под прямым углом). А если на поле боя против «Тигра» выходит штурмовая самоходка ИСУ-152, в боекомплекте которой обязательно имеется с десяток морских полубронебойных снарядов, завалявшихся на складах еще с царских времен, то от детища конструкторов Андерса и Порше не остается и вовсе ничего, кроме разбросанных обломков. В таком разрезе «Тигр» уже не чудо-оружие, а всего лишь шестьдесят тонн стали в советский мартен. И соответственное отношение у Гитлера вышло к «Пантерам». Зачем строить эту экзотику, которая по трудоемкости равна трем «четверкам», если первая встреча с ИСами или нашим тяжелым ПТО гарантированно отправит этого зверя в утиль.
Чтобы не ломать график продвижения, вперед без остановки в Цехануве ушли механизированная и две танковых мехбригады, а также гаубичники-артиллеристы, банально не успевшие дойти до того места, где мы давили засаду. Корпус на марше – это очень длинная колбаса. Короткий привал – минут на двадцать, достаточный, чтобы наскоро оправиться, осмотреть машины и зажевать сухпай – у них будет в местечке Глиноецк, километрах в тридцати по дороге в западу от Цеханува. А потом – вперед и только вперед. Под Плоцком наш спецназ во взаимодействии с отрядом Гвардии Людовой взял мосты через Вислу, и теперь парням срочно нужна силовая поддержка. Над ними уже барражируют штурмовики и истребители, но этого явно недостаточно. Так, что последние становятся первыми и первые последними, у нас в корпусе на марше случается регулярно, после чего части задержавшиеся по каким-то делам просто пристраиваются в хвост лидеру. А мы – то есть штаб корпуса, в котором все люди приближены к Вождю и облечены доверием – тем временем будем разбираться с тем, что тут произошло. Ни в коем случае нельзя дать возможность уцелевшим живорезам избежать возмездия и уйти к своим. С этим у нас строго. Аутодафе не устраиваем, но ВМСЗ[12] полевой трибунал таким деятелям выписывает без малейших колебаний. На кой нам сдались живые адепты Зла, охранники концлагерей, полицаи, участники карательных акций и прочая приравненная к ним публика? В нашем прошлом с ними цацкались – вот и получили в начале двадцатого века парады ветеранов прибалтийских и западно-украинских коллаборационистских формирований. В этом мире не будет не только депортированных народов, но и пособников врага и членов их семей, переживших Великую Отечественную Войну. Бежать теперь им из Европы все равно некуда. А если даже перебраться через океан – то толерантной к нацистам Канады больше нет, теперь это территория Соединенных Штатов Америки.
Но это все теория, выученная нами по книжкам и отдаленным последствиям тех событий, а практика – вот она, налицо. Цеханув – городок небольшой, и до начала операции «Руманцев» в нем проживало тысяч двенадцать населения. Не знаю точно, сколько народа осталось в живых после деятельности живорезов, но весь городок завален трупами и пропах смертью. Повсюду плач и скрежет зубовный; черные жрецы резали на алтарях в основном женщин и детей – и это их обнаженные трупы, частично просто обгоревшие, частично обугленные, штабелями лежат во дворе Мазовецкого[13] замка, превращенном в сатанинское капище. Чтобы прекратить смертоубийства, штурмовики засадили во двор несколько полных пакетов нурсов, начиненных напалмом, тем самым полностью выведя из игры верхушку жрецов и их помощников. Еще один алтарь, поменьше, был установлен на маленькой кольцевой площади, и живорезов от него «горбатые» отгоняли пушечно-пулеметным огнем.
А вот тут картина была уже более определенной и вызывала такое отвращение, что даже наш Просто Лёня (вот уж на что уже жизнерадостный живчик), выглядел по-настоящему потрясенным. И это при том, что ему уже не раз приходилось вместе с нами врываться в оккупированные врагом города и видеть арийскую действительность как она есть. И фиксировать факт преступлений немецко-фашистских оккупантов как раз и вменялось в его обязанности как начальника политотдела корпуса. И делал он подобную работу уже не раз, но только ТАКОЙ мерзости ему до сей поры не попадалось. Ни в Минск, ни в Париж наш корпус по горячим следам не входил. О таком мы лишь слышали или читали.
Местные – те, что все-таки остались живы благодаря действиям наших штурмовиков – тоже вносили в это ужасающее зрелище определенную ноту, усиливая общее впечатление: слышатся вой и плач; гнев и горе стелились над землей, взывая к отмщению. Пока было сложно назвать количество погибших, но и без того ужас зашкаливал. И к тому же оказалось, что рядовой состав этой живорезной бригады был не немецким, а состоял из ошметков дивизии «Галичина», намотанной нами на гусеницы на подступах к Люблину. Получается, не все намотали, кое-что осталось на развод… Разбежаться уцелевшие эсесманы не смогли, поскольку мои фланговые бригады плотно охватили городок с севера и юга, фактически замкнув кольцо окружения. И скоро сюда, на площадь, к месту преступления стали сгонять людей в черной форме, в исподнем или вообще тех, кто, пытаясь замаскироваться, умудрился разоблачиться догола.
По-хорошему стоило бы умыть руки, отдав эту публику на расправу местным пейзанам, но, по счастью, для этого дела у меня есть товарищ Санаев. Он сам все расследует при участии Просто Лёни, составит тройку полевого трибунала, вынесет смертные приговоры (ибо при таком составе преступления других быть не может), потом добровольцы из аборигенов по очереди вздернут преступников на построенной немцами же добротной виселице, а затем спалят их тела на специально для этого сложенном костре. Местные кричат, что этих гадов следует жечь живьем, но, несмотря на все мстительные рефлексы, такое категорически запрещено. И так уже наше вмешательство в историю, с одной стороны, сократило войну и уменьшило жертвы Советского Союза, а с другой стороны, побудило Гитлера к такому чудовищному выверту как прямое обращение к силам зла…
Одним словом, оставив дела с расследованием и воздаянием на товарищей Санаева и Брежнева, я отправился туда, где эсесовские панцерманы пытались организовать нам засаду. Не то чтобы эта засада была мне особенно интересна (ничего особо хитрого в ней не было), просто я хотел оказаться как можно дальше от того места, где совсем недавно творился ужас смертоубийства, а теперь будет вершиться судилище, которое покарает пособников палачей. И вот тут я наткнулся на Слона. Полковник Рагуленко в несвойственной ему задумчивости стоял над лежавшим навзничь трупом человека в черном танкистском комбинезоне со знаками различия гаупштурмфюрера ваффен СС и держал в руках солдатскую книжку, очевидно, при жизни принадлежавшую покойному.
– Смотри, Вячеслав Николаевич, – сказал он, протягивая мне сей предмет, – какого кадра нам повезло прищучить. Микаэль Виттман – кавалер железного креста первого класса, кавалер рыцарского креста с мечами, бриллиантами и дубовыми листьями. Фактически четырежды герой Рейха, четыре раза ускользавший от возмездия после разгрома своего батальона… а умер от пули, попавшей в спину, и выпущена она была, скорее всего, из пулемета ШКАС одного из наших штурмовиков…
– Там, в нашем прошлом, этого типа вроде бы тоже прищучил штурмовик, только британский, – сказал я, бегло просмотрев солдатскую книжку. – Интересно, правду писали, что ему для повышения авторитета на боевой счет зачисляли наши танки, подбитые его подчиненными?
– Вполне возможно, – задумчиво промолвил Слон и тут же добавил, кивнув на тело: – смотри, Вячеслав Николаевич, он двигается…
И точно: кисть руки, на один из пальцев которой был надет перстень «мертвая голова», вдруг заскребла по земле, а веки затрепетали, приоткрываясь. И хоть я человек далеко не робкий, тут же вспомнилась повесть «Вий», а также прочие уже современные нам ужастики о зомби и живых мертвецах. При этом как опытный человек, который на войне видел бесчисленное количество убитых – как врагов, так и своих товарищей, – я понимал, что этот Виттман никак не может оказаться живым. Пуля, попавшая сзади под лопатку, прошла прямо через сердце, и кровищи под ним натекло как под зарезанным кабаном…
Все дело кончил один из бойцов Слона – как я понимаю, механик-водитель командирской машины и наш современник. Пока мы глазели на «оживающего» зомби, этот рослый широкоплечий детина габарита «славянский шкаф», не особо вроде бы и спеша, отцепил с брони боевой машины тщательно заточенную и отбитую штыковую лопату и с хряском сверху вниз вонзил ее лезвие Виттману чуть выше гортани, перерубая горло и позвоночный столб. Веки покойника при этом открылись рывком, бледно-голубые остекленевшие глаза уставились в небо, кисти рук перестали скрести по земле, и, что самое интересное – из перерубленной шеи не вытекло и капли крови. Солдат еще раз поднял лопату, прицелился, и еще одни рубящим ударом отделил от правой кисти покойника указательный палец с кольцом «мертвая голова». И опять ни капли крови, будто отточенная сталь перерубила не человеческую плоть, а мертвую деревяшку.
– Ну вот и все, товарищ генерал-лейтенант, – сказал мне боец, закрепив лопату на своем законном месте, – а вы с товарищем полковником смотрели. А тут рубить надо было со всей дури или из огнемета жечь гадину, не жалея…
– Ну ты силен, Бычков… – сказал Слон, наконец отдышавшись, – благодарность тебе от лица советского командования в приказе и рукопожатие перед строем за спасение своего непосредственного командира и командующего корпусом.