– Да не… – сказал Бычков, – ничего бы он вам не сделал, товарищи командиры. Слишком слабый. Я такие вещи нутром чую еще с Равы-Русской. Но чем дальше, чем больше людей живорезы принесут в жертву своему «богу», тем будет хуже. Вы уж товарищ генерал-лейтенант, передайте товарищу Сталину, что такие жертвоприношения необходимо пресекать, не останавливаясь ни перед чем. Если надо, то и Бомбой по Берлину. А то и вправду для местных «Вий» станет как документальное кино.
«Да, в самом деле, – подумал я, глядя на безголовый труп германского танкового аса, – даже если мы заигрались в изменение истории, дело в любом случае надо доводить до конца. И как бы там ни было, о случившемся сегодня необходимо доложить товарищу Сталину. Пусть Верховный теперь думает, как противостоять этой напасти. Нам на фронте для полного «счастья» не хватает только эсесовцев-зомби, рогатых чертей и прочей нечисти… Впрочем, наше дело правое, война священная, а значит, враг будет разбит и победа будет за нами. И еще – надо будет поговорить с Просто Леней и товарищем Санаевым на предмет того, было ли их контингентом что-нибудь подобное… И посмотреть во дворе замка, не слоняется ли там без дела чей-нибудь обгорелый труп. Не знаю, быть может, я зря беспокоюсь, но предчувствия в данном случае у меня очень нехорошие… Опять же, если не принять соответствующих мер. А какие меры следует предпринимать, я просто не знаю. В святую воду, молитвы и прочее верится слабо, в нынешних священствующих истинной веры нет и на горчичное зернышко. Поэтому хотелось бы чего-нибудь поматериальнее, вроде серийного производства мечей-покладенцов, от одного прикосновения которых нечисть будет рассыпаться в прах…»
27 июня 1943 года. 22:35. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.
Присутствуют:
Верховный Главнокомандующий – Иосиф Виссарионович Сталин;
Начальник генерального штаба – генерал-полковник Александр Михайлович Василевский;
Генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия;
Специальный консультант Верховного Главнокомандующего – комиссар госбезопасности третьего ранга Нина Викторовна Антонова.
– Итак, товарищи, – сказал Верховный, внимательно посмотрев на присутствующих, – вы все читали рапорт товарища Бережного о происшествии в Цехануве. Скажу честно, если бы это был не Бережной…
Опережая дальнейшую речь Вождя, быстро заговорил Берия:
– Наш наркомат сразу по поступлении соответствующей информации отправил в этот Цеханув специальную следственную комиссию. И почти одновременно туда прибыла бригада следователей из Ватикана…
– Инквизиция? – с интересом спросил Верховный.
– Да, товарищ Сталин, инквизиция, – подтвердил генеральный комиссар безопасности. – К сожалению, все изложенное в рапорте товарища Бережного находит подтверждение из других источников. Товарищи из Ватикана тоже в шоке. Чего-то подобного, на физическом уровне, в их епархии не было уже лет восемьсот…
Тут заговорила Антонова:
– Восемьсот лет назад католическая церковь, подавляя ересь альбигойцев, сама зверствовала над своими оппонентами не хуже гитлеровских фашистов. А ведь причина разногласий заключалась всего лишь в том, что манихейское мироощущение жителей Прованса говорило им, что поскольку материальный мир создан не Богом, а его извечным соперником Сатаной, то существование в бренном теле надо кое-как перебедовать, чтобы потом, претерпев весьма ограниченные муки, попасть прямо в рай. И тут является католическая инквизиция со всем инструментарием для сожжения живьем, колесования, отсечения голов и повешения за шею: «Предсмертные мучения заказывали? Доставка в рай согласно вашим верованиям гарантируется.» Поговорки про то, что сила есть – ума не надо, а также про дурака, молитву и разбитый лоб появились далеко не вчера. Так что, таких проявлений, как те, что полезли у нас в последнее время, в обозримом историческом периоде не было вообще, и известны они нам только по сказкам, мифам и прочим легендам – а все это не более чем дым, невозможный, однако без наличия огня.
Вождь внимательно выслушал эту речь, а затем спросил:
– Товарищ Антонова, вот вы, как человек к нам в достаточной степени посторонний, скажите – какое мироощущение присутствует у наших, советских людей? А то мы сами несколько затрудняемся этого определить – так же, как обычный человек не может сам вытянуть себя за волосы из болота…
После небольшого раздумья та произнесла:
– В подавляющем большинстве советских людей присутствует мироощущение строителя и защитника Царства Божия на земле – то есть коммунизма. В этом уверены даже люди из разряда так называемых репрессированных – в основном те, что считают себя арестованными или даже осужденными в результате ошибки или чьего-то оговора. Вы, товарищ Сталин, сами знаете их фамилии, а также то, что эти люди составляют золотой фонд советской державы. Без этого мироощущения, свойственного большей части народа, Советский Союз пал бы еще в самом начале войны, потому что для того, чтобы так драться с превосходящим по всем параметрам врагом, как летом сорок первого года дрались бойцы и командиры Красной Армии, необходимо обладать непробиваемым осознанием своей правоты… При этом ничтожное меньшинство, в значительной степени любимое и обласканное властью, носит в себе уже описанное выше манихейское мироощущение. Эти люди уверены, что дела обстоят так, что хуже быть не может, что общество в Советском Союзе развивается в неправильном направлении, и что если бы им дали в руки неограниченную власть, они бы показали всем и каждому, как правильно строить социализм в соответствии с заветами товарища Ленина…
– Мы знаем, о ком вы говорите, – хмуро кивнул Сталин, – и сделаем все, чтобы эти люди так и остались ничтожным меньшинством и не распространили заразу своего «мироощущения» на все советское общество. Но сейчас разговор не об этом… Товарищ Антонова, вы же общались с немецкими пленными и солдатами так называемых евровойск – скажите, каково моральное состояние немецких солдат и что нам, по-вашему, следует предпринять с целью предотвращения нарастания негативных явлений?
– Первым делом следует отметить, что моральное состояние пленных эсесовцев больше всего напоминает одержимость, – ответила та. – При этом старшего офицерского состава и жрецов нового бога у нас в плену нет вообще, а если кого-то и удается взять живьём, то состояние этих людей напоминает буйное помешательство в крайнем своем проявлении, что быстро приводит к смерти. При этом известно, что до пленения они вели себя вполне осмысленным образом. Никакие успокоительные средства не помогают даже в максимальной дозе. Это состояние не делает их ни сильнее, ни умнее, – оно делает их непримиримыми. Победить их можно только уничтожив всех до последнего, что наши бойцы и командиры делают в меру своих возможностей. Моральное состояние солдат и офицеров вермахта крайне подавленное, но в строю их удерживает две вещи: страх перед возмездием, которое, как им говорят, несут Германии советские бойцы, и присяга, принесенная ими непосредственно Гитлеру как военному вождю немецкого народа. Эти люди дезориентированы и морально разгромлены. И дело тут не только в потере надежд на благополучный исход войны. Дело в культе нового арийского бога, безнадежно сломавшем их жизненные установки. И дальше для них будет только хуже. К настоящему моменту мы полностью отрезали от Германии покоренные страны с так называемым «неарийским» населением. Внутри кольца фронтов остались только непосредственно германские земли, и жрецы культа арийского бога неизбежно потянут на свои алтари немецких женщин и детей. Я не берусь утверждать, что солдаты вермахта восстанут против Гитлера, но в силу указанных выше причин наступит момент, когда своих жрецов-живорезов немецкие солдаты будут бояться больше, чем бойцов Красной Армии. В таком состоянии полной деморализации уже находятся разные вспомогательные части, евровойска, фольксшурм, фраубатальоны и чуть в меньшей степени рабочие полки, которые планируется собрать исключительно при непосредственной угрозе вторжения на территорию Германии. Во-первых – эти люди нужны Гитлеру на своих рабочих местах, во-вторых – они все равно не пойдут воевать далеко от своих домов и заводов.
Сталин некоторое время в задумчивости вертел в руках трубку и, наконец, произнес:
– И вы, товарищ Антонова, продолжаете считать, что в случае смерти Гитлера исчезнет то, что связывало немецких солдат в единую организацию, после чего вермахт, а за ним и третий Рейх, рассыплются в прах? А если найдется преемник, которому немецкие солдаты принесут новую присягу, и все повторится сначала?
– Сначала не повторится, – уверенно ответила Антонова, – кто бы ни объявил себя преемником Гитлера, реальной власти, чтобы установить контроль за положением, у него не будет. Даже СС будут бессильны, поскольку управление ими Гитлер замкнул лично на себя. Если вы действительно хотите знать мое мнение – скажу, что в ожидании краха Третьего Рейха мы тоже не должны сидеть спокойно. Требуется выявлять местоположение руководящих структур врага, места массовых жертвоприношений и укрытия наиболее одиозных персонажей (за исключением самого Гитлера) и наносить по обнаруженным целям удары высокоточным оружием. Также необходимо атаковать транспортные узлы и средства вражеской пропаганды. В идеале надо сделать так, чтобы все то время, что мы потратим на подчистку европейских хвостов, Третий Рейх подвергался непрерывным точечным бомбардировкам, которые должны убить как можно меньшее количество гражданских, но при этом до минимума уменьшить транспортную, информационную и административную связность. Но скажу честно: чем быстрее мы покончим с Гитлером и его уродливым детищем, тем будет лучше для всех.
– Товарищ Берия, – выдержав недолгую паузу, обратился Сталин к комиссару госбезопасности, – у вас, как у нашего старого товарища, есть что добавить к словам товарища Антоновой?
– Нет, товарищ Сталин, – покачал тот головой, – ситуация настолько неординарна, что я даже не знаю, что по этому поводу отдельно сказать. Пожалуй, и в самом деле, как говорят врачи, эту болезнь лучше лечить симптоматически – ровно до тех пор, пока мы не получим возможность покончить с этим делом раз и навсегда.