– Симптоматически? – спросил Верховный, – это по возможности авиационными ударами, препятствуя проведению жертвоприношений и уничтожая жрецов как основных носителей угрозы?
– Именно так, товарищ Сталин, – подтвердил лучший менеджер всех времен и народов. – По счастью, Варшавское восстание нашего мира было гораздо более осмысленным, своевременным и успешным, чем то, которое помнят товарищи из будущего, а все потому, что в его руководстве были не лондонские агенты и буржуазные националисты, а наши польские товарищи из Гвардии Людовой. В результате нам удалось не только заблаговременно захватить город вместе с мостами через Вислу и предотвратить массовое убийство гражданского населения, запланированное на момент начала нашего наступления, но и уничтожить большое количество жреческих команд, заранее введенных в этот город.
– Тут вот в чем дело, товарищ Сталин… – хмыкнул Василевский, – в тот момент, когда в Варшаве вспыхнуло восстание, а севернее и южнее польской столицы в прорывы фронта устремились механизированные корпуса ОСНАЗ товарищей Бережного и Катукова, противнику, а особенно его командованию, было уже не до подавления восстания и организации резни. Большие и малые начальники, а также рядовые эсесовцы думали только о том, как бы успеть выскочить из захлопывающейся ловушки. То, как наш механизированный ОСНАЗ умеет быстро и качественно замыкать окружения, известно всем.
– Хорошо, товарищ Василевский, то, что хорошо кончается… – задумчиво заметил Сталин. – Скажите, по вашему мнению, в какие максимально возможные сроки наша Красная Армия сможет, как говорит товарищ Антонова, покончить с Гитлером и его уродливым детищем?
Василевский заговорил бодро и уверенно:
– В настоящий момент успешно завершена первая фаза операции «Румянцев». Линия фронта по восточной границе Германии установлена на всей ее протяженности – от чешской границы до Данцига. В городе идут тяжелые уличные бои. Восточнее Данцига наши войска вышли к побережью Балтийского моря и отрезали от территории Германии Восточную Пруссию с городом Кенигсберг. Комендант города Кенигсберга и командующий 1-м восточнопрусским военным округом генерал от инфантерии Эрнст фон Лейзер отказался от почетной капитуляции, и в настоящий момент войска Прибалтийского фронта завершают приготовления к Кенигсбергской наступательной операции.
Тут Антонова сочла нужным уточнить кое-какие детали.
– Восточная Пруссия считается сердцем и первоисточником германского милитаризма, нацеленного на восток, и именно ее мы ампутируем у Гитлера в первую очередь, – сказала она. – Насколько нам известно, в германских войсках уже распространяются пропагандистские заявления, что крепость арийского духа будет держаться против нас вечно.
– Товарищ Василевский, – сказал Сталин, – я вам уже говорил, что будет даже желательно – испытать на этом городе новейшие и самые мощные вооружения. Заодно все будут знать, что бывает с теми, кто отказывается от наших миролюбивых предложений. Теперь сообщите, как обстоят дела с подготовкой второй фазы операции Суворов, а также планирования высадки на Британские острова и вторжения в Испанию…
Василевский прокашлялся и сухо произнес:
– Что касается второй фазы операции Суворов, могу доложить, что предназначенные для нее войска повсеместно вышли на исходные рубежи. В настоящий момент к ним в обход вражеских узлов сопротивления подтягивается артиллерия, подвозятся топливо и боеприпасы, а также подходят маршевые пополнения. Ориентировочная готовность к началу наступления – с десятого по двадцатое июля. Одновременно адмиралом Ларионовым подготовлен дерзкий план высадки на Британских островах, больше опирающийся на ловкость рук и непопулярность режима короля Эдуарда, нежели на грубую силу. Начать десантную операцию с кодовым названием «обратный Оверлорд» рекомендуется одновременно с началом продолжения операции «Суворов». При этом, насколько мне известно, король Георг требует, чтобы его доставили в Лондон с первой же волной десанта…
– Он прав, – кивнула Антонова, – так будет шанс, захватив и отстранив Эдуарда, одновременно возвести на трон нашего короля Георга. Но только я посоветовала бы все подготовить тщательнее и ударить тогда, когда будет полная гарантия успеха, то есть в первой половине августа после завершения Южногерманской наступательной операции…
– Что ж, – сказал Сталин, – есть мнение, что все сказанное необходимо тщательно обдумать и заново взвесить. Вызывать в Москву товарища Ларионова, который в настоящий момент находится в Бискайском заливе, думаю, ни к чему. Его адвокатом побудете вы, товарищ Василевский, а товарищ Сталин и товарищ Антонова будут вам оппонировать. Пусть лучше позже, но уж наверняка. И с британским королем мы еще переговорим. На этом наша сегодняшняя закончена, встретимся через трое суток в том же составе.
30 июня 1943 года. 05:35. Третий рейх, Вюртемберг-Гогенцоллерн, пригород Ульма Херрлинген, дом семьи Роммелей по адресу Wippinger Steige 13.
Фрау Люси Роммель (в девичестве Моллен), честная жена (почти вдова) и мать, а также добрая католичка.
С тех пор как Эрвин пропал на Восточном фронте, наша семья угодила под плотное наблюдение. Ежесекундно я ощущала на себе пристальное внимание гестапо. Эти люди были повсюду: они прохаживались у нашего дома, смотрели из соседских окон, они следовали за нами куда бы мы ни направлялись… Они словно бы даже и не скрывали своего присутствия, давая нам понять, что ускользнуть или спрятаться от них невозможно. Да мы бы не стали и пытаться… Уже давно нами завладело чувство беспомощности и обреченности, став чем-то привычным и повседневным.
Мы проживали в Винер-Нойштадте, на так называемой Роммель-вилле – ее построили для моего мужа в то время, когда он командовал в Вене Терезианской военной академией. О, это были счастливые предвоенные дни, когда мой супруг был любимцем фюрера… В нашем доме перебывал весь высший свет Рейха, или, по крайней мере, большая его часть. Правда, когда мы оставались наедине, Эрвин говорил, что служит не фюреру, а Германии, но, честное слово, это было так по-детски… В те безмятежные времена фюрер и Германия были для нас синонимами.
Начало Польской кампании означало разлуку. Я оставалась жить на Роммель-вилле, а мой муж сначала исполнял обязанности военного коменданта штаб-квартиры фюрера (это было безопасно, потому что на нее никто и не собирался нападать), а потом во главе седьмой панцердивизии геройствовал во Франции. С зимы сорок первого года он стал возглавлять Африканский корпус, который должен был помочь итальянцам отобрать у англичан Египет и Суэцкий канал. И каждый раз Эрвин был блистателен и непобедим. Солдаты его любили, а фюрер повышал в звании и осыпал наградами. И все это время у нас на Роммель-вилле не переводились влиятельные и высокопоставленные гости, зашедшие засвидетельствовать почтение жене и сыну героя Рейха.
Все хорошее закончилось в тот момент, когда мой муж понадобился фюреру на Восточном фронте. К тому моменту многое изменилось: у большевиков среди сплошных увальней и неумех стала проявляться когорта командиров, равная или даже превосходящая большинство наших немецких генералов. И среди них особенно выделялся один: быстрый на решения, бесстрашный, удачливый и стремительный – такой же, как мой Эрвин. Фюрер так и сказал моему мужу: «Только ты можешь победить Крымского Мясника, мой дорогой Эрвин». Я долго пыталась представить себе это русское чудовище, и воображение неизменно рисовало мне ражего широкоплечего и крючконосого бородатого мужика в луковицеобразном шлеме и красном плаще, с толстыми, как сардельки, пальцами рук. Только такой монстр, по моему мнению, может удерживать в повиновении этих бездельников славян.
Я, конечно, верила в то, что мой Эрвин лучше всех, но уж больно жуткую репутацию к лету прошлого года обрел этот пресловутый русский генерал после разгрома второй панцерармии, обретя второе, воистину устрашающее прозвище «Вестник Смерти». Перед отправкой на восточный фронт Эрвин говорил, что там, где появлялась чрезвычайно подвижная панцергруппа этого монстра, немецкие войска ждало полное уничтожение. Я слышала, что господин Бережной чрезвычайно гордится тем, что ни один немецкий солдат не сумел избежать его ловушек. Все, против кого он обращал свои удары, были убиты или захвачены в плен. Именно за это он и получил среди немецких солдат свое прозвище… И вот с таким чудовищем, наколдованным русским вождем Сталиным из самых жестоких глубин ада, и предстояло схватиться моему мужу… Когда Эрвин уже стоял на пороге, я перекрестила его и мысленно взмолилась к Деве Марии, чтобы она сберегла моего супруга в огне жестоких сражений, ведь сам он храбр до безрассудства и в момент сражения никогда не думает о том, что дома его ждут любящие сердца жены и сына.
Итак, Эрвин уехал в Россию командовать своей панцерармией, а в моей душе надолго поселилась тревога, которая вскоре как-то незаметно переросла в жестокий страх. Вообще очень отчетливо чувствовалось, что над Германией сгущается черная туча. Незримая, неосязаемая угроза наползала на нашу страну, пуская ростки смертного ужаса в наших душах, и нельзя было просто стряхнуть ее и отогнать – в этом не помогали уже ни речи нашего фюрера, ни молитвы украдкой. Мне было даже страшно думать о том, что происходит. Казалось, мои мысли могут подслушать… Но я продолжала жить как все, стараясь утопить свое беспокойство в повседневных заботах.
Дни шли за днями… И однажды утром по радио под завывание фанфар сказали, что германская армия начала на Востоке историческую битву, которая определит итог этой войны. И после этого наступила зловещая тишина. Кроме той утренней передачи, больше ничего… Рейх до самого вечера не отходил от радиоприемников, однако известий не было. Это могло означать только одно… Ведь я помню, как было в самом начале: сообщение о начале наступления – и почти сразу диктор в упоении победным экстазом начинает перечислять захваченные с боя города и называть количество убитых и пленных большевиков.