противоречия. Апартеид просуществовал пятьдесят лет и рухнул – в первую очередь потому, что белые больше не смогли нести это бремя. То, что имело место у вас на родине, в момент нашего отбытия сюда выглядело как цивилизационный регресс и одичание. Апартеид – это не путь к счастью, когда конфликтующие группы живут мирно, но порознь; это всего лишь способ получить отсрочку во времени, потуже взведя пружину. А потом – все равно крах и бегство белого населения с обжитых ими мест. А мы вашей родине такой судьбы не хотим, тем более что те же процессы цивилизационного регресса проходили и в соседних африканских странах по мере того как они освобождались от колониальной зависимости.
В эти слова я поверил сразу и бесповоротно. Ни у господина Сталина, ни у его помощницы из будущего просто не было причин мне лгать.
– И что же, госпожа Антонова, все, что было построено нашими предками, снова рухнуло в грязь и наши потомки бежали? – спросил я.
– Мы не досмотрели эту историю до конца, – с похоронной интонацией ответила та, – но если судить по стране Зимбабве, что сейчас называется Родезией, полный крах цивилизации и социальная деградация в таком случае неизбежны.
– Ну что ж, тогда непонятно, что нам вообще делать, – сказал я, – потому что общество, построенное по вашим стандартам, рухнет у нас в Южной Африке еще быстрей. Причина описанного вами цивилизационного краха не в наличии барьеров между белыми и кафрами, а в изначальной дикости последних. Нет таких подлостей, зверств и предательств, которые эти люди не применяли бы – и в первую очередь друг против друга.
Госпожа Антонова, очевидно, ожидала подобного вопроса, и потому сразу ответила:
– Мы бы тоже подумали, что проблема не имеет решения, если бы у нас перед глазами не было примера Северной Америки, где значительная часть афроамериканцев вполне дееспособна. А также примера Кубы из мира будущего, где кубинскую нацию, вполне цивилизованную и жизнеспособную, даже называют пятой расой – настолько плотно там слились потомки африканцев, коренного индейского населения и испанских колонистов…
Я немного подумал и спросил:
– Господин Верховный Главнокомандующий, вы предлагаете нам заняться селекцией кафров, пытаясь вывести подвид «кафр цивилизованный, дружелюбный»?
– Селекция – это очень грубое слово, до конца не характеризующее поставленную задачу, – ответил тот. – Вы должны относиться к людям без оглядки на их нацию, расу или цвет кожи, а исходить лишь из того, полезный это член общества или нет. Как говорил наш император Николай Первый: «у меня нет русских, немцев, грузин, армян и прочих, а есть верноподданные и скверноподданные». По крайней мере, попытайтесь сделать в правильном направлении хоть что-нибудь, а мы посмотрим, как у вас это получится. И если все будет удачно, возьмем на вооружение ваш передовой опыт. Ведь все прочие африканские колонии после освобождения Европы упадут как раз на нашу голову, и мы хотим знать, что тут можно делать, а что нет. И еще: если вы возьметесь за это дело, и вам понадобится помощь, то мы ее вам гарантируем…
– Знаете что, господин Верховный Главнокомандующий… мне сложно дать ответ вот так, сразу… – сказал я. – Необходимо хотя бы немного подумать и поговорить со своими людьми. Без этого я не могу сказать вам ни да, ни нет.
– Ну хорошо, – сказал господин Сталин, – мы даем вам на размышление три дня. Можете советоваться и между собой, и с товарищем Антоновой. Она вам дурного не подскажет. Через трое суток у вас здесь состоится встреча с королем Георгом, на которой он подпишет акт о предоставлении независимости Южной Африке.
27 июля 1943 года. 13:35. Москва, гостиница «Москва», 10-й этаж, номер командира отдельного южноафриканского полка специального назначения имени генерала Де ла Рея майора Пита Гроббелаара.
майор Пит Гроббелаар собственной персоной.
В гостиницу, где мы, буры, приехавшие с фронта в столицу Советской России, квартировали будто дорогие гости, после разговора в Кремле я вернулся просто сам не свой. Первым это заметил мой брат Геерт, когда я вошел в номер, выделенный нам на двоих.
– Пит, что случилось? – сказал он, едва увидев меня. – Да на тебе же лица нет, будто ты только что увидел Черную Мамбу!
Я постарался на несколько минут сохранить загадочный вид, чтобы ребята, ждавшие моего возвращения, успели собраться. Когда все они оказались в нашем номере и с нетерпением взирали на меня, я сказал:
– Все нормально, парни. Для нас война уже окончена, мы победили. Русское правительство, в благодарность за то, что мы сделали на фронте, вывернуло руки королю Георгу, и тот согласился немедленно предоставить Южно-Африканскому Союзу полную свободу. Подписание Акта о Независимости состоится через три дня в Кремле…
Ответом на это заявление были крики восторга и такие похлопывания по плечам, будто парни хотели без остатка выбить из меня всю фронтовую пыль. Честное слово, эти взрослые и битые жизнью мужчины вели себя как и маленькие мальчики, нашедшие в своем носке на Рождество подарок от Святого Николая…
Но наконец буря восторгов закончилась. Наступила тишина и все вновь воззрились на меня с ожиданием.
– Ты нам не все сказал, Пит, не правда ли? – наконец произнес Геерт. – Я же вижу, что ты очень взволнован. Скажи нам – почему?
– Да, брат, ты прав, – ответил я, – и, конечно же, я ничего не стану от вас скрывать… Меня возвели на высокую гору и показали все земные царства, их славу и падения. Мне было сказано, что путь Брудербонда[23], которым мы шли до сих пор, ведет нас в ту же пропасть, куда уже упал Гитлер с его нацистами.
– Я все же не вполне понимаю, о чем ты, Пит… – недоуменно, почти жалобно, проговорил Геерт, как бы выражая общее мнение.
– А разве вы все еще не поняли, парни? – сказал я. – Мне рассказали о том, как у нас в Южной Африке после войны развивались события в том мире, откуда к нам пришли «старшие братья» русских. Госпожа Антонова (а она одна из них) сказала мне, что ту историю они не досмотрели до конца, но, похоже, у нас в Южной Африке все шло к тому, что получилось у них в Родезии. Там все белые бежали или были убиты, а чрезвычайно размножившиеся кафры, не желая и не умея работать, подыхали с голоду среди зарастающих кустами полей.
– Ничуть не удивляюсь! – усмехнулся Геерт, – они же все поголовно бездельники и лентяи…
– Не все, – возразил я, – лично я могу вспомнить кафра, которому можно было бы присвоить звание почетного белого. Да ты его тоже знаешь – это Йонни Виттбой, работник нашего отца во времена нашего детства.
– Да, пожалуй… – согласился Геерт. – Йонни был вполне достоин этого звания, но такой он был один, а на остальных глаза бы мои не смотрели.
– А про остальных со мной речь и не вели, – сказал я. – Русским не нравится, что мы смотрим на цвет кожи или разрез глаз, а не на то, каков этот человек по своей сути: действительно такой как мы или же двуногое стайное животное. Всем нам известны такие буры, которые хуже любых кафров, хотя кожа у них белая как английская писчая бумага.
– А какое нам дело, что о нас думают какие-то русские! – выкрикнул сержант Оуэн Ван Дер Мейер. – Они же почти сумасшедшие, раз устроили у себя коммунизм.
– Раз они с этим коммунизмом бьют Гитлера так, что во все стороны летят пух и перья, значит, они далеко не сумасшедшие, – возразил я. – Кстати, за то, что мы сделали с Британской империей, господин Сталин не только не стал меня ругать, но даже сдержанно похвалил. Мол, так этим подлым засранцам и надо, пусть поплавают в собственном дерьме. Но суть, в конце концов, не в русских, а в том, кто стоит над всеми нами. Если мы опять пойдем по протоптанной дорожке апартеида, то однажды к нам придет известный всем вам странник в сандалиях на босу ногу и задаст вопрос: «Я кому говорил, парни, что нет ни эллина, ни иудея?», а потом как врежет за тупоумие посохом промеж ушей… Одним словом, я не стал говорить господину Сталину ни «да», ни «нет», сказав, что мне надо как следует подумать и посоветоваться с товарищами, то есть с вами. Ответ я должен дать через три дня, либо приняв независимость нашей родины из рук русского вождя, либо отказавшись от этого дела.
– А что он хочет, этот Сталин? – спросил Оуэн Ван Дер Мейер, – чтобы мы целовались с кафрами в десны?
– Нет, – сухо ответил я, – целоваться не надо. Надо делать так, чтобы как можно большее количество кафров и цветных становилось полезными членами общества, и относиться к ним в соответствии с их заслугами, а не исходя из их цвета кожи. При этом сами «старшие братья» русских наверняка знают, чего делать ни в коем случае нельзя, а вот путь правильного сочетания воспитания и силового принуждения нам придется нащупывать самим. А также нам придется ломать свою закосневшую гордыню, ведь некоторые из лучших кафров или цветных в своем деле могут оказаться даже лучше нас.
– Ну и зачем нам все это? – спросил Оуэн Ван Дер Мейер. – Жили же как-то до русских и англичан своим умом, так проживем и дальше.
– Никто не позволит нам создать в Южной Африке маленькую копию нацистской Германии и делить собственных сограждан по сортам в соответствии с цветом кожи, – сказал я. – Русские большевики набрали такую мощь, что не особо напрягаясь снесут маленький южноафриканский рейх с той же беспощадностью, с какой они снесли большой германский.
Немного подумав, я добавил для убедительности:
– К тому же мир вокруг нас меняется. Ручной труд уходит в прошлое, и на смену ему идут машины. Сегодня водитель грузовика – это образованный человек, почти инженер, а через двадцать-тридцать лет это будет обычный разнорабочий. Если кафры останутся такими же дикими, как и сейчас, то они превратятся в балласт, который мертвым грузом повиснет на нашем государстве. Именно это, как я понял, произошло в мире старших братьев, и это балласт разрушил бурское государство. Я своим детям и внукам такой судьбы не хочу. И вот что еще. Английское владычество мы сокрушили – и эта задача выполнена, о ней можно не беспокоиться. Теперь нам надо решить, в какую сторону нам двигаться дальше: путем наших отцов, который ведет прямо к пропасти, где уже сгинула Германия Гитлера, или мы попробуем проложить свой собственный трек. Напоминаю, что на споры и прочее у нас имеется трое суток. Все.