Оуэн, с недоверчивым видом приподняв бровь, сделал попытку возразить:
– Но в Библии, слова Творца: «в поте лица вы будете добывать свой хлеб» звучат как проклятие…
Госпожа Антонова вздохнула и пояснила:
– Скорее, это было признание Творца в том, что его творения стали взрослыми и больше не нуждаются в его постоянной опеке.
– А как же кафры? – спросил Йосси, – их предки, как я понял, Африки не покидали и свойства, как вы говорите, в поте лица добывать свой хлеб не получили. Наверное, поэтому они такие ленивые и безалаберные?
– Вот тут ты, пожалуй, прав, – кивнула госпожа Антонова, – но Африка – не изолированный континент. Тут с древнейших времен устраивали свои колонии все европейские цивилизации. Финикийцы, карфагеняне, египтяне, римляне, шумеры, арабы… примерно в ваших краях бесследно сгинул македонский флот, после смерти великого полководца отправившийся огибать Либию, то есть Африку. Но в придачу ко всему Африка очень жаркий континент, и тот, кто чересчур усердно трудится в поте своего лица, рискует в расцвете лет умереть от теплового удара. Кроме того, в Африке не бывает зим, а на полях, потихоньку ковыряясь, можно снимать по четыре урожая в год. Поэтому это последнее свойство – выгодное и прямо необходимое в других местах – тут не является особым преимуществом. Способностью в разной степени добывать хлеб в поте лица обладают девяносто восемь процентов европейцев, азиатов и американских индейцев, и только тридцать процентов африканцев. Вот эти-то тридцать процентов вам и нужны. И вообще – вы должны сделать так, чтобы следовать вашему примеру для кафров было выгодно, чтобы землю предков наследовали дети тех, кто может и умеет учиться и трудиться, вне зависимости от цвета кожи. Как говорим мы, большевики: «кто не работает, тот не ест».
– Я вас понял, – серьезным видом кивнул Йосси, – и могу сказать, что лично знаком с кафрами, у которых имеются указанные вами свойства, присущие белым людям. Наверное, можно придумать способы выявить их из общей массы и сделать полезными членами общества – если не в первом, то во втором поколении точно. В этом, кроме бедняги Оуэна, с вами, наверное, спорить никто не будет. Но скажите, что мы при этом должны делать с остальной толпой голодных бездельников? Семьдесят процентов – это вообще-то очень много…
Госпожа Антонова обвела взглядом нашу притихшую компанию и сказала:
– Жизнь вообще суровая штука, поэтому никому, кроме детей и стариков, никому и ничего нельзя давать просто так. Но каждый, кто может и хочет идти по пути цивилизации, должен иметь такую возможность. Энергию этих людей желательно тратить на благие цели, а не на пробивание дурацких межрасовых барьеров и расшатывание вашей государственной системы. Эти люди есть, от них вам никуда не деться, и их устремлениям сочувствует значительная часть белых, причем не только потомков английских колонистов, но и таких же африканеров, как и вы сами. Сейчас там, у вас дома, настроения за или против апартеида колеблются у точки равновесия, так что склонить весы в нужную сторону будет нетрудно…
– Погодите… – сказал я, – предположим, мы с вами полностью согласны. Но как мы сможем, как вы сказали, склонить весы в нужную сторону всего одним полком, который на самом деле не больше иных батальонов? Я, например, не понимаю.
– На самом деле, Пит, сейчас в Тунисе в немецком плену застряли примерно десять тысяч пленных буров из числа колониальных войск и три тысячи солдат вспомогательных сил, – сказала госпожа Антонова. – Настроение у этих людей вполне либеральные, и тех кто является сторонниками апартеида они считают явными нацистами. Тунис сейчас – это такая дыра, застрявшая между колониальными французскими и британскими частями, у которых просто нет сил их оттуда выбить. Бывший командующий этой немецкой группировкой генерал Роммель недавно перешел на нашу сторону и теперь ведет с нынешним командованием переговоры о почетной капитуляции. Как только это свершится, ваши товарищи станут свободными, и мы сможем переформировать полк «Дела Рей» в полнокровную дивизию. А это уже серьезная сила. И командиром этой дивизии станет ни кто иной, как полковник Пит Гроббелаар, внеочередное звание за героическую борьбу с нацизмом вам присвоит ни кто иной, как король Георг Шестой…
– Хорошо, вы меня убедили – кивнул я. – Лично я берусь попробовать выполнить ваш план. Хотя бы в благодарность за то, что вы избавили нашу родину от англичан. Парни – те, кто пойдут со мной – пусть перейдут на мою, правую сторону комнаты, те кто против, пусть идут налево.
Первым ко мне подошли Геерт и Йосси, последним – долго колебавшийся Оуэн. В левой части комнаты не осталось никого.
– Да ну его! – прокомментировал свой выбор наш возмутитель спокойствия, – куда все парни туда, и я. К тому же, мэм сказала что мы не должны миндальничать со всякими бездельниками, и я думаю, что некоторых с виду белых за лень и глупость стоило бы называть почетными кафрами. Ха-ха-ха!
– И еще, – немного поколебавшись, сказала госпожа Антонова, когда все прочие парни, за исключением Геерта, вышли из моего номера, – думаю, необходимо сообщить вам одну вещь, которую должны знать не все ваши товарищи. Руководство голландской Ост-Индийской компании, посылая в семнадцатом веке в Капстадскую колонию первых голландских колонистов и немецких солдат для их охраны, не озаботилось поставкой для них белых женщин. Будущий женский контингент для колонистов по дешевке, за бусы и зеркальца, был закуплен у племен западного побережья Африки. Потом была волна настоящей колонизации, когда спасающиеся от религиозного преследования на родине протестанты ехали в Капстад целыми семьями, но начало народа буров было таким. Поэтому, по данным современной мне науки, в жилах каждого настоящего африканера течет по пять-семь процентов гвинейской крови. Очень многие из ваших семей (если не все) скрывают этот факт. В родовых книгах, переписанных после Великого трека, иногда имеются записи «мать неизвестна». Но ничего плохого в этом нет, потому что вы, буры, жили очень тяжелой жизнью и все плохое из вашей наследственности уже давно вымыто, а то, что осталось, придало вам те свойства, которые делают вас именно бурами-африканерами, а не голландцами, немцами и французами.
Да уж, любой ревнитель чистоты крови белой расы был бы унижен и посрамлен этим фактом… Но меня это ни в коей мере не касается, потому что я ровным счетом ничего не знаю о своих настоящих предках. Геерт, я гляжу, тоже принял эту информацию спокойно. Ну что же – я всегда был уверен в своем брате – если не по крови, то хотя бы по духу…
Мы пожали друг другу руки – вместе нам еще очень много предстояло сделать. В ком я был уверен, так это в нем. А еще я уверен в Йосси, Оуэне и других наших парнях, которые пойдут за мной куда угодно. Они всегда будут верны мне – неважно, поведу ли я их в тыл к германцам-сатанистам, резать глотки охреневшим храмовникам, или отправлю ломать через колено стариков из Брудербонда, которые хотят превратить нашу родину в подобие Гитлеровского Третьего Рейха. Кажется, русские называют такое «фронтовым братством»…
28 июля 1943 года. 13:35. Москва, Большой Кремлевский дворец, Георгиевский зал.
Командир отдельного южноафриканского полка специального назначения имени генерала Де ла Рея майор Пит Гроббелаар.
Против моего ожидания, наше награждение и подписание Акта о предоставлении независимости Южной Африке состоялось не кулуарным способом в кабинете большевистского вождя, а на глазах у всего мира, в кремлевском зале Святого Георгия, сакральном месте русской военной славы. Кроме нас, буров, чувствующих себя кошками, попавшими на собачью свадьбу, там собралось много русских солдат и офицеров, как я понимаю, из числа тех, кто только что вылечился от ранений или чьи части сейчас находились в резерве. Территория Германии к настоящему моменту съежилась почти вдвое. Теперь в воздухе по ту сторону фронта витает смертный запах неминуемого конца, а у русских и их союзников имеется вполне конкретное чувство грядущей большой победы. Здесь, в зале Святого Георгия, у всех приподнятое праздничное настроение, сияют под лепным потолком люстры, поскрипывают начищенные до зеркального блеска сапоги, позвякивают медали и ордена, а русские солдаты недоуменно косят взглядами себе на плечи, где сияют новенькие погоны.
После революции погоны в русской армии были отменены указом первого большевистского вождя Ленина, и знаки различия стали наносить на петлицы мундиров, как это делают в японской армии. Треугольники – у сержантского состава, квадраты – у лейтенантов, шпалы – у старших офицеров (от капитана до полковника), звезды – у генералов. Потом вождь решил вернуть погоны, чтобы хотя бы отчасти соединить традиции новой большевистской армии с той, что была при царе. Но тут вмешались «старшие братья», объяснив, что под разгрузочным жилетом и защитной кирасой, которую носят штурмовики, никаких погон видно не будет и что с тем же успехом знаки различия можно было бы наносить на нижнее белье. Тогда господин Сталин решил, что погоны будут только при парадной форме, а воевать русские солдаты должны в обмундировании старого образца. Вот и получилось, что герои, два года не покидавшие полей сражений, относятся к погонам с опаской, как бы не понимая, каким образом те оказались у них на плечах.
Помимо награждаемых и представителей советских властей, на церемонии присутствовали журналисты, послы дружественных (и не очень) государств, а также король Георг Шестой своей собственной недовольной персоной. Правда, с самим сердитым на нас монархом я лично нос к носу еще не сталкивался. Перед самым этим мероприятием госпожа Антонова отозвала меня в сторону и показала готовый акт о независимости Южной Африки. Как и всякий порядочный международный документ, он был составлен одновременно на трех языках: африкаанс, английском и русском. На русском – потому что Советская Россия является гарантом соблюдения этого соглашения, готовым обрушить на нарушителя свои громы и молнии. А само соглашение – непростое. С британским королем все понятно: он предоставляет нам независимость и умывает руки, а единственная его обязанность – платить пенсии семьям южноафриканских солдат, павшим в боях за Британию, неважно с чьей стороны они сражались. Но вот с нашей стороны начинаются интересные условия. Первое – у нас не должно быть никакого апартеида, никакого воплощения расистских или нацистских идей, к каждому гражданину Южно-Африканской Республики следует относиться только исходя из его личных качеств. То есть это было как раз то, о чем мы давеча с госпожой Антоновой разговаривали в мо