Утопичность, создаваемые ею напряжение и динамика представляются жизненно необходимым компонентом всякой культуры. Стремление к «правде» (как и способности ее, эту конечную правду, вынести) – это тоже своего рода утопия. Но без нее не будет ни самой правды, ни какого бы то ни было движения – кроме движения к распаду.
«Прогрессистская» традиция предполагает, что ученый (он же критик) «ведет за собой науку». А из этого, в свою очередь, должно следовать, что он изначально знает, какой наука должна быть. Детский вопрос: откуда? Ответ: ниоткуда. Ученый, пусть обученный, но прежде всего – он один из читателей. Направление его взгляда не сверху вниз – от учителя к ученику, а снизу вверх. И он публично, то есть вместе с читателями, пытается разобраться в произведении, дотянуться до его смыслов. Он не может выносить приговоров, учить, а – учится. Хотя лично от себя (а не от науки, партии, конфессии) может выступать как угодно.
Бизнес не умеет работать с ценностью, которая не растет в цене. Для него это актив с отрицательной доходностью, и он стремится его не рассматривать. Науке тут, по большому счету, вообще делать нечего.
Люди хотят правды. Причем по умолчанию подразумевается, что правда не сможет не укладываться в наши ожидания. Не сможет не соответствовать требованиям, например, гармонии, осмысленности, справедливости мира… Как-то само собой ожидается, что «правда» будет если не комфортной для человека, то, во всяком случае, вполне человекообразной и человекосоразмерной – и уж точно не сможет быть разрушительной для самого существа человека.
Я иногда задумываюсь, по каким признакам я определяю «своих». Кого я склонен определять как «социально близких»? В результате вся сумма перебираемых мною признаков сводится к простой формуле: наиболее «своими» я считаю тех, кому смешно или не смешно то же самое, что и мне. «:Свой» – это те, с кем мне не надо всякий раз заново заключать культурные конвенции. Это те, для кого представления о стиле и пошлости если не одинаковы, то взаимопонятны. Это те, кому не надо ничего объяснять, с ними достаточно переглянуться. Это, скорее всего, не универсально, но это надежно.
Твой раб и робот скоростей
Из мягких тканей и костей,
Из спазмов и сердцебиений,
Из горестей и радостей, из новостей.
Куда уйти от дома в аду родного дыма?
Я чувствую себя Незнайкой на Луне в скафандре с блестками и по уши в дерьме.
Мыслящий мегамир. Абсолют. Вселенский Разум. Сетевой Разум.
Еще из рассказов Платона известно о путях души, вступившей в материю, но хранящей память о стране, откуда она родом, о небе чистых Идей. Это очень древняя традиция, то и дело обновляемая гностическим дуализмом, христианским и буддийским. Это подталкивает к вере, что нашу земную юдоль посетили (посещают) необычные гости, хоть и близкие к Земле, но не совсем к ней приписанные.
Сама ли великая и могучая природа обращается к нам? Или под видом природы манипулирует нами могущественное новое общество?
А как вам формула Мандельштама? «Кроме всего прочего есть еще и просто ерунда». Есть нечто, что нельзя пускать под прожектор критики, потому что это настолько плохо, что это не поддается критике. Есть некоторые высказывания, с которыми нельзя спорить, надо просто идти мимо.
Мы живем в обратной перспективе – все, что к детству, ярче и острей. В этой жизни многое красивей, чем узнали мы из букварей. Эка хитрость – лечь и не проснуться! Нет, проснуться – и увидеть, как с теплой сыроежки, словно с блюдца, птица пьет, смакуя, натощак!
Беда в том, что наука, оторвавшись от исторических фактов, превратилась в бессмысленную игру с терминами. Интеллектуальные построения теоретиков оказались воздушными замками. Логика конструктивизма вступила в конфликт с историческим материалом и явила несостоятельность теории.
Есть, видимо, такое странное соответствие между общим рисунком жизни и теми жалкими историями, которые постоянно происходят с человеком и которым он не придает значения. Сейчас я ясно вижу, что моя судьба уже вполне четко определилась в то время, когда я еще даже не задумывался всерьез над тем, какой бы я хотел ее видеть, и больше того – уже тогда она была мне показана в несколько упрощенном виде. Может быть, это было эхо будущего. А может быть, то, что мы принимаем за эхо будущего, – на самом деле это семя будущего, падающее в почву в тот самый момент, который потом, издали, кажется прилетавшим из будущего эхом.
Сегодня важны просвещение, философия, описывающая границы неравенства и равенства, справедливости и несправедливости, анализирующая человеческую природу и моральные идеалы, природу естественных человеческих сообществ, таких как семья, содружество, нация. Только если здоровые моральные идеалы заразят некоторые естественные человеческие сообщества, это сможет породить силу солидарности, которая, в свою очередь, пробудит то, что Кропоткин называл «построительная сила народа».
Одни говорят: свобода слова есть. Другие говорят: ее нет. Предложим свой вариант: свобода СМИ в России есть для тех, кто хочет ее, свободы, и умеет ею пользоваться. Никакая власть не может дать тебе свободы – если ты сам ее не хочешь.
История необратима – снова построить некую средневековую соборность не получается, потому что сегодняшний человек – индивидуалист и он может только симулировать «единомыслие». Симулировать с убежденностью, с искренней верой в провозглашенное идеалы до тех пор, пока это не касается непосредственных его нужд и личных интересов.
А вот действительность, порожденная протуберанцами ярости владыки, – тюрьма без надежды на амнистию.
Все чаще возникает ощущение, что человек – это просто такое сырье. Какие-то глобальные процессы, чьи-то высшие интересы, не знаю, прокатятся по отдельным судьбам и даже не заметят. Я не знаю, как вообще в условиях современного мира утверждаться человеку как мыслящей единице.
То, что должно уйти, уходит. Пусть неохотно, скандально. Как набузившего пьяницу выставляют из ресторана, он кричит, цепляется за стулья, бьет тарелки, пытается укусить, но его неизбежно выносят из зала. Жаль жертв и времени на пересменку. А караул уже устал.
Это, пожалуй, кризис, когда система научных знаний оказалась беззащитной перед напором людей, отвергающих сами понятия факта, логики, доказательства (то есть научной традиции). Не мытьем, так катаньем эти люди заставляют специалистов вступать с ними в дискуссию – однако же слушать контраргументы не желают, а лишь укрепляются в ненависти к «официальной науке». Специалистам не позавидуешь. Однако в любом случае эти люди примечательны как курьез.
Россия – единственная из развитых стран, в которой человек может честно работать и быть бедным (С. Миронов). Добавлю от себя, что Россия – единственная страна в мире, где интеллектуал, чьи статьи и книги востребованы, может быть бедным. Такого нет не только в Европе и США, но такого нет ни в Азии, ни в Африке.
Думается, что камни уже разбросаны. Кто полагает, что они собраны, ошибается. Мне кажется, я скорее собираю камни и что мои тексты скорее созидательные, чем разрушительные.
Мышление – это свобода. А свобода – это перчатка, брошенная миру. В современном мире мыслитель никому не нужен. Наступило время языков. Это означает, что многие люди стали событиями языка, но не событиями сознания и мышления. Современный человек вообще многие вещи может делать без связи с сознанием. У него есть языковые костыли, которые позволяют сохранить чувство данности себе, самоотчет в том, что делаешь. Сегодня почти все симулятивно: язык, речь. Осталось немного бастионов, которые не освоены этими симуляциями, – в том числе боль. А удовольствие стало полностью симулятивным.
Нельзя же силой заставить людей быть умней? Нельзя же их заставить читать хорошие книги? Нельзя же издателей заставить работать в убыток себе? Дело в том, что людей именно и нужно заставлять быть умнее (и для этого есть вполне цивилизованные механизмы). Дело в том, что хорошую литературу нужно выпускать именно в убыток себе (и такая страна, как Россия, может это себе позволить). Дело в том, что это может делать только государство – и никто более.
Любое действие, любое слово (особенно СМИ) может оказать или доброе или бурное влияния.
А вот слова А.А. Ухтомского, сказанные еще в прошлом веке: «Насколько государство по принципу своему есть организация и гарантии силою, ученые же, как некий класс, склонны угодничать и преклоняться перед тем, что сильно; очевидно, для класса ученых всегда найдется уголочек при дворе великого Чингисхана. В общем, эти поймут друг друга».
Память переполнилась, переутомилась.
То, что раньше помнилось, —
То теперь помнйлось.
Дорогие небыли, золотые были, —
Были или не были?
Не были. Но были.
Вообще-то я не считаю других уфологов конкурентами. Чем больше будет интересных научных результатов, там лучше для всех. Кооперация всегда лучше, чем конкуренция. Способность к кооперации – самое лучшее конкурентное преимущество. Сейчас серьезно и качественно уфологической литературе актуально не столько конкурировать внутри себя, сколько отвоевывать информационное пространство у отупляющего примитива массовой квазикультуры. Иначе вымрем, как пещерные кошки.
Есть ощущение огромного потерянного времени, растраченных сил, упущенных возможностей, которые надо наверстывать.
В науке по-настоящему ценно только то, что сделано впервые. Остальное – рутина, в лучшем случае – популяризация, разжевывание для непонятливых. Но это «впервые» не означает просто «то, чего прежде не было»: мало ли до какой несусветной глупости никто из наших предков не додумывался. Скорее – «то, чего прежде не могло быть»: неразрывно связанное с сегодняшним днем, как, например, сказано у Мандельштама: «Попробуйте меня от века оторвать! – Ручаюсь вам: себе свернете шею».
Самое страшное – самое правдивое. Но страшно, потому что это правда. Правда человеческих отношений – она такая, всегда страшная. И я считаю, что все в жизни требует мужества это понять и с этим жить. У меня внуки и правнуки – мне за них страшно. То, что мы пережили, – это ничто в сравнении с тем, что переживут после нас они. Страна давно плывет, как брошенный кораблик… Кто реально управляет страной и получает подлинную информацию о ее состоянии – их дети уже не здесь.