— чтобы не чувствовать себя никем, так как «реализация в материнстве — это плюс сто очков к гендерной социализации»;
— чтобы избавиться от одиночества — ведь детям некуда деваться от нее вплоть до совершеннолетия, а значимых отношений со взрослыми людьми Яне построить никогда не удастся;
— наконец, чтобы удовлетворить свои амбиции, так как сама не стала никем, а дети, может быть, реализуют более успешный сценарий.
С другой стороны, Яна, по мнению Егора, совершенно не умела растить детей. Идеи Егора в сфере воспитания детей складывались из смеси туманного идеалистического руссоизма («ребенок — естественное существо, он по природе чист»), представлений, почерпнутых из перестроечных детских журналов, книжек Астрид Линдгрен («ребенку нужна свобода! Ребенок должен быть грязен! Надо позволить ему безобразничать, возиться, хулиганить!») и Крапивина («дети лучше и благороднее взрослых»), но в еще большей степени из собственных воспоминаний о детстве.
Егора, когда он был маленький, кормили кашкой под прибаутки, готовили ему супчики, вязали трогательные шапочки, — он был любимым единственным малышом у мамы и неработающей бабушки, — а Яна даст Севе яйцо, тот сам облупит, и хошь ешь, не хошь не ешь.
— Ты не умеешь заботиться, — говорил Егор, глядя на то, как Лиза тащит сосиску с Яниной тарелки. — Я содрогаюсь при мысли о том, что кто-нибудь, не я, доживет с тобой до старости… Этот человек будет лежать парализованный на холодной клеенке, обосранный, а ты будешь совать ему в рот ложку так, что зубы поломаешь…
Егор болезненно воспринимал то, что он считал отсутствием ласки и уюта, черствостью, но еще сильнее его бесили попытки Яны дисциплинировать и развивать детей.
— Ты страшный человек, — отмечал он, когда Яна в сотый раз отбирала у Севы стиральный порошок, который он пытался попробовать на вкус. — Ради своих представлений об идеале ты готова искалечить ребенку душу. Когда ты работаешь, они тебе не нужны, брошены, а в минуту, когда могла бы побаловать их, ты начинаешь их дергать!
На подобные сентенции Яна злилась, закатывала глаза, но втайне она и сама винила себя в том, что не может посвящать детям достаточно времени. В нашей переписке она переживала, что малышам не хватает покоя и персонального маминого внимания, не поделенного между ними двоими, бытом и работой. Она мечтала о просторной детской, говорила о новых дорогих игрушках, которые купила бы, если бы имелся хоть один свободный квадратный метр. Писала: неправильно, что дети все время воспринимаются как помеха работе — на самом деле, наоборот, непрерывная рабочая нагрузка мешает ей наслаждаться общением с ними.
> Я весь день кручусь, шпыняю, запрещаю. Потому что мне надо делать все на свете и одновременно следить за ними. У нас ужасно мало места, все не уберешь на шкафы и не закроешь, а не следить и не запрещать просто опасно, они же мелкие. А потом приходит Егор, и начинается веселье. С ним можно все: экспериментировать, убегать и прибегать, пачкаться, возиться с мукой или грязью. Когда он с ними, то он только с ними. И они от него в восторге. А убирать кухню и мыть их — опять мне.
Тем не менее иногда Яне удавалось выкраивать время, чтобы поваляться с детьми на диване, почитать им, подурачиться, не думая о работе. Дети при этом частенько присасывались к груди, и если Егор был рядом, то его коробило и это:
— Так до школы и будешь совать ему сиську? Других способов наладить связь между матерью и ребенком ты не знаешь?
Кроме того, Егор считал, что мальчики и девочки — две разные планеты. Он учил Севку драться:
— Будешь мамкин слюнтяй, тебя любой сборет. Вот смотри: я ставлю ладонь — а ты бей. Сильней! Еще сильней! И быстрей! Если тебе сделали больно — сдачу надо давать не думая, на автомате!
17
Весной, когда Севе исполнилось два, Яна сказала Егору:
— Не могу больше сидеть дома. Дети, работа и печка. Совсем скоро одичаю и остервенею. Бери нас иногда тусоваться. Может, рисунки свои кому покажу. Детей оставим на три часа бебиситтеру с кидс аут.
— Ладно, поехали, — неохотно согласился Егор.
Отмечали день рождения одного из приятелей Егора, художника успешного и с репутацией. Люди собрались тоже всё приличные — не сплошь чумовая богема, скорее, респектабельная ее часть. Яна обалдела от счастья и свободы. Бремя забот свалилось с ее плеч. Она пила бокал за бокалом, подсаживалась то к одной кучке людей, то к другой, внимательно слушала разговоры и пыталась вставлять реплики.
— Живая такая, необычная, — сказал Егору именинник. — Ты откуда ее взял?
Мозги Егора заработали, докручивая остроту, но тут к нему подошел пожилой вальяжный галерист, давний знакомый его отца.
— А Яночка твоя где училась? Она мне свои работы показала — смело, очень смело!
Яна стремительно накидалась. Очень скоро апрельский вечер стал необыкновенно приятен, собеседники изрекали сплошь гениальные афоризмы, а предметы в комнате пустились в пляс.
— Хочу быть вам сестрой, — объяснялась Яна в любви всем подряд, — вашей сестрой в искусстве и в жизни! Верьте, сейчас на нас смотрит Господь! Давайте дадим клятву, что всегда будем служить только добру и свету своим искусством!
— Это еще что за пионерия? — громко съязвил самый успешный художник, рисовавший только недвижимость. — Нет, дорогая, мы тут свободные люди. Такую клятву меня и сам президент не заставит дать.
— Смешная, — с улыбкой зашептались художницы.
— Блядь, — сказал Егор.
— Не парься, мы понимаем, — сказал именинник.
Яна меж тем принялась громко распевать песню кота Леопольда, дирижируя вилками.
— Уходим, — сказал Егор и взял ее под локоть.
— …обо всем хорошем…
Яна упала под стол и блеванула прямо на ноги галеристке, которой за полчаса до этого призналась в любви. Егор вытащил Яну в прихожую, оттуда в ванну, освежил ее холодной водой из душа и вызвал такси.
— Держись, — сказал Егору приятель в прихожей, хлопнув его по плечу.
— При чем здесь я? — сказал Егор.
— А картинки хорошие! — мелькнул в дверях указательный палец отцовского приятеля.
— Теперь понятно, почему он ее раньше никогда не приводил, — донеслось из гостиной.
Наутро, когда Яна проспалась, Егор повторил свой вопрос еще несколько раз. Яна сгорала от стыда, просила прощения, но Егор ее не слушал и вообще говорил не с ней. Он задавал этот вопрос не Яне, а как бы в воздух:
— Не понимаю, при чем тут я? За что мне все это?
18
Да, Егор был ни при чем. Яна завела от него детей по собственной инициативе, у нее не было ожиданий, что папаша будет «зарабатывать на всю семью». Не думаю, что она бросила бы работать, даже если бы Егор приносил в дом зарплату.
Может, Яна злилась на то, что сдуру родила двоих подряд, не рассчитала силы? Тоже нет, дети ей нравились, на них она не срывалась. У нее, по-видимому, не было послеродовой депрессии, статьи на тему «материнство как ловушка» не вызывали у Яны душевного отклика (у меня — да). Она хотела бы родить еще.
Может, дело в том, что Егор относился к Яне без любви, был проклятым абьюзером, затюкал ее, создал дома невыносимую обстановку? Так тоже нельзя сказать. Да, человек он был сложный, но и затюкать Яну было не так-то просто. Ей часто приходило в голову, что в принципе она могла бы уйти, — ну поднапряглась бы, сняла однушку, — но снова и снова сознательно выбирала оставаться с ним.
Проблема существовала, но определить ее было не так легко.
> Со мной что-то не так. Сама не понимаю, что.
> А что именно? Депрессия?
> Да не. Настроение норм, просто хочется нажраться или вмазать кому-нибудь. Копится напряжение. Я так реально не выдержу. Мне хочется вырваться, только сама не знаю куда.
> От детей?
> Да не, дети вроде тоже норм. Вот понимаешь. Работа любимая. Дети норм. Егор жопа, но я и сама не сахар. Думаешь, я с жиру бешусь?
> Нет, не думаю, что с жиру. Я тебя понимаю. У меня тоже муж отличный, ребенок милый и много жизненных радостей, да еще и страна более симпатичная, и жизнь проще, чем у тебя, но при этом бывает, что хочется вырваться и все злит.
> Надо мне на баскетбол походить или на футбол. Няни с кидз аут реально тема! Но так часто я уходить не смогу, денег не хватит.
> Ну ты хоть иногда.
> Попробую!
— Ну что? — сказал ей Егор на следующий день. — Повидалась с моими друзьями? Имей в виду, это был первый и последний раз. Тебе нельзя к людям. Кстати, имей в виду. Тот мой друг хвалил твои рисунки просто из жалости. Ты ведь моя баба. Хотел сделать мне приятное.
Яна промолчала.
19
До Егора «чуваки», с которыми Яна встречалась, тоже постоянно высказывали ей разнообразные претензии. Но так как они были сплошь люди не слишком изощренные, то и придирались к ерунде: голос, походка, маленькие сиськи, чрезмерный расход бензина. Яну такое не задевало, хотя в больших дозах начинало бесить и вынуждало наконец расстаться с привередой. Многие «чуваки» обнаруживали в себе пошлые стереотипы, например, предъявляли Яне, что она «пацанка» или «неправильно одевается». Таких Яна посылала сразу.
Егор манипулировал на более тонком уровне. Он инстинктивно пытался отыскать слабое место, в которое можно будет впрыснуть Яне яд неуверенности, ослабить ее изнутри, заставить сомневаться в себе. «Яна-деревенщина»: нехватка образования и начитанности, отсутствие интеллигентности, неспособность понимать высшие материи. Это не прокатило. «Яна-буржуазка»: можешь только зарабатывать, корыстная, а я — художник, который не заботится о деньгах. И коварнее: ты могла бы тоже быть художницей, но поздно, ты все профукала. Тоже не прокатило. «Яна-сумасшедшая»: опять мимо, Яна знала о себе, что вполне здорова. «Яна — плохая мать»: она могла быть недовольна собой, однако видела, что Егор куда меньше нее смыслит в воспитании.
В общем, все обвинения по отдельности отскакивали от Яны, как от стенки горох. Но вот что худо. Хотя Яну не мог сбить с толку ни один из этих заходов, сам факт, что Егор считает ее ненормальной, негодной, неподходящей, — этот факт срабатывал на полную мощь. Яне казалось, что раз уж самая близкая и родная душа (на роль которой она назначила Егора) не может ее принимать и уважать, то для нее в принципе невозможны нормальные отношения с людьми.