— Привет, Егор, — сказала она, как только тот взял трубку. — Нужна помощь. У меня срочная работа, а пискуны сидят у меня на голове и пищат. Возьмешься?
Егор молча положил трубку. Яна пожала плечами. Прошел день, и вдруг около десяти вечера ключ заворочался в замке. Не вступая в контакт с Яной, Егор снял ботинки, пальто и закрылся с детьми в комнате.
— Спасибо! — крикнула Яна.
В полночь Яна обнаружила, что из комнаты не доносится ни звука. Она приоткрыла дверь и увидела, что Егор спит на ковре с малышкой на груди, а вокруг него прикорнули Сева и Лиза. Яна умилилась, тихонько потушила свет в комнате и снова ушла на кухню работать.
В час сорок Егор вышел на кухню и, не говоря ни слова, не слушая благодарностей Яны, принялся ожесточенно чистить картошку. Заплясали синие пружинки газа. Егор налил себе водки, поставил рюмку на холодильник и стал молча курить в форточку.
Яна взяла бутылку и долила водкой свой остывший чай. Сделала большой глоток.
— Егор, — сказала она. — Понимаю, что тебе трудно со мной разговаривать. Но совсем молчать — это тоже как-то… Дети это видят, и им это не полезно. Чему это их научит? Давай, когда ты здесь бываешь, общаться, я имею в виду не болтать, а просто по делу, ну, отвечать на вопросы, реплики. Так будет гораздо удобнее.
— Удобнее кому, дорогая? — прервал молчание Егор.
— Ну просто ради детей.
— Радидетейство — хуевая манипуляция.
— Да нет тут никакой манипуляции, — рассердилась Яна. — Тебе все время мерещатся манипуляции. Не манипулирую я, а честно говорю, что думаю.
— Твоя честность хуже любого обмана, — он выпустил дым в форточку и налил себе еще рюмку. — Ты мою жизнь просрала, — сказал Егор, глядя в снежные пространства за окном. — Я больше не могу рисовать, амба. Я импотент. И раньше-то не очень мог. А теперь совсем ничего.
— Но ведь ты теперь опять стал жить у себя, один, — осторожно сказала Яна. — Мы тебе не мешаем, не пищим над ухом. Может быть, теперь будет легче, — она подлила себе еще водки. Жидкость в чашке стала прозрачной.
— Ну, ты же позаботилась, чтобы я далеко не ушел. Я Севку люблю, мне теперь никуда не деться, — прозвучало это предельно горько.
— Ох, прямо, блин, трагедия, — сказала Яна. — Слушай, а тебе не стыдно вообще? Чего ты Бога гневишь? Трое здоровых маленьких детей. Содержать их тебя никто не просит. Даже жить с ними никто не просит. При этом ты их любишь, помогаешь с ними, времени на это тратишь столько, сколько тебе хочется и нравится. На ипотеку я зарабатываю сама. Первоначальный взнос был наш общий, за это огромный респект. В чем драма-то? Какое такое ужасное зло я тебе сделала? Чем я тебя так унизила?
Егор резко повернулся.
— А самой слабо догадаться? — сказал он очень тихо.
— Слабо, — подтвердила Яна и встала. — Мне слабо догадаться, чувак. — Она подчеркнула последнее слово. — Даже больше тебе скажу. Мне надоело догадываться. Задрало догадываться. Заебало. Предельно заебало, — она орала шепотом, чтобы не разбудить детей. — Меня заебало, что я уже несколько лет живу, как будто я вечно виновата, как будто я не человек. Не любишь меня, презираешь, хуй с тобой, но зачем вечно долбать меня, долбать, долбать, что я не такая, ненормальная… Ну ушел уже, ушел, можно уже успокоиться, не смотреть на то, что я живу как хочу, что я рисовать умею и деньги зарабатывать, и яйца мне не мешают… Завязывай уже попрекать без конца, а то меня достанет, уеду отсюда на хуй в Берлин, и больше никогда детей не увидишь.
— И вот когда она это сказала, про детей, то у меня забрало упало… я взял ее за плечи и хотел просто тряхнуть, но она неожиданно головой ударила меня в лицо и, видимо, сломала нос. Обычно я сдерживаюсь, но когда мне делают больно, у меня рефлекс, это со школьных лет… я сразу, на автомате… и я переборщил, видимо, переоценил… в общем, я руками, двумя руками, взял чуть повыше, за шею, и я сжал, очень сильно, и, я так понимаю, я сломал ей основание черепа, потому что наступил сразу паралич, она несколько раз дернулась, никаких звуков она не издавала, и дальше я уже понял, что все, меня холодный пот прошиб, я понял, что пиздец, что я ее…
— Зачем от тела пытались избавиться?
— Из-за Севки. Все, больше не хочу ничего говорить (невнятно).
28
Дальнейшее известно. Егор отнес тело Яны в ванну и электролобзиком распилил на пять частей. Каждую часть с помощью скотча герметично упаковал в отдельный мусорный мешок. Забаррикадировал дверь ванны стиралкой. Затем взял из сумки Яны ключи от машины, в рюкзаке и сумках-шоперах вынес части тела во двор, сложил в багажник и вернулся в квартиру к детям. К этому времени малышка давно проснулась и кричала, а Севка и Лиза бегали по квартире в поисках мамы и тоже плакали. Егор велел трехлетнему Севе не плакать, так как он пацан, и присмотреть за девочками, а сам убрался в ванной. Теперь ему предстояло решить вопрос питания. Шестимесячный ребенок до сих пор был полностью на грудном вскармливании. Так как все это случилось до пандемии, доставка в Москве еще не поднялась на ту баснословную высоту оказываемых услуг, на которой жители и гости российской столицы могут видеть ее ныне. Посему Егору пришлось одеть детей и среди ночи отправиться с ними в круглосуточный магазин, где имелись в ассортименте смеси и пюре. Накормив детей, Егор снова уложил их спать.
Утром, около восьми, он вызвал няню, сказав ей, что жена поссорилась с ним и ушла в неизвестном направлении и что он пойдет ее искать. На самом деле он намеревался совершить нечто противоположное: хорошенько спрятать мертвую Яну. В окрестностях квартала, где они купили квартиру, было два парка с прудами и одно еще не освоенное «пятно», где в девяностые годы незадачливый застройщик выкопал фундамент, да так и бросил яму, а та наполнилась водой. Погода стояла неровная, лед на прудах и в яме застыл лишь для вида. В одном из парков Егор затолкал под лед прудов руки (выбрав удобное местечко под мостом), в другом точно так же избавился от ног. Остался самый крупный фрагмент — тело с головой. Взвалив на плечо шопер, в котором лежал оставшийся фрагмент, Егор протопал через весь район, затем свернул на дорогу в поле и проследовал мимо рощи, спускаясь к котловану. Здесь его ждало неожиданное препятствие. Оказалось, что то ли воды в котловане было недостаточно, то ли она вся высохла, то ли замерзла, то ли лед слишком тонкий и многослойный, как вафельный торт с воздушной прослойкой, но только затолкать под него фрагмент у Егора все не получалось и не получалось. Проклятая баба присохла к нему намертво и не желала отлипать даже после кончины. Внезапно ему пришло в голову, что у него не получается избавиться от тела из-за того, что в груди у Яны еще осталось молоко, а малышка в квартире на руках у няни открывает рот, высовывает язык и ищет, ищет. Подумав об этом, Егор изменил свое первоначальное намерение, оставил торс и голову на берегу котлована, вынул из сумки нож, обнажил живот и сделал себе харакири. Но и здесь удача изменила чуваку: наверху, по дороге, как раз шел двадцатишестилетний Сохибджон С., который заметил самоубийцу, поспешил оказать ему помощь и вызвал скорую.
29
Петер поморщился, провел рукой по лицу и сказал:
— Люба, это конец?
Да, — сказала я. — Спасибо тебе, что дослушал.
— И что? — сказал Петер. — Я такой же?
— Нет, — сказала я.
— Имею в виду… я никого не убил, но я такой же? Я мог бы?
— Петер, ну кто же знает даже про самого себя. Думаю, что ты бы не мог.
Петер вздохнул и энергично помотал головой.
— Помнишь, когда Мирра была маленькая и я работал и однажды попросил ее заткнуть как-нибудь? Что если бы я тогда…
— Ну ладно, ладно, Петер! — сказала я. — Ну не парься ты так!
Я обняла его. Я не ожидала, что история Яны так на него подействует.
— Ладно, ладно, — сказал Петер, отстраняя меня. — Ты же не хочешь, чтобы я тут… э-э… совсем уже. В общем, мы с тобой никого не поубивали — и на том спасибо.
— Большая удача, — согласилась я.
30
— Я мало слышала историй более жутких, чем эта, — сказала психотерапевтка. — У нас был случай, когда я вписалась в программу работы с заключенными. И у меня был клиент, который убил своих пятерых детей, потому что не мог заплатить налоги. Но здесь… да… Господи, это ужасно. Мы долго молчали.
— А что произошло с детьми? — спросила она вдруг.
— Их очень быстро усыновили. Подробностей не знаю. Но год назад Севу вернули в приют. Он начал проявлять агрессию к младшим, и приемная семья испугалась, что у него проявляются гены отца. Была большая общественная дискуссия. По ее итогам Севу взяли в другую семью. Не знаю, как он сейчас. Говорят, с возвратными детьми трудно.
— Кошмар, — вздохнула психотерапевтка. — Просто кошмар.
— Да, кошмар, — подтвердила я.
— А этот человек, он получил пожизненное?
— Да. Учитывая его преступление, вряд ли он проживет долго. С ним могут расправиться другие заключенные.
— В любом случае, — сказала психотерапевтка с негодованием, — мне кажется, что подобное чудовищное преступление делает не человеком того, кто его совершил.
Я вздрогнула. Эти слова вызвали у меня смутное чувство, и я попыталась за него ухватиться.
— Не человеком? Подождите-ка, — мысль не давалась мне. — Но если так, если не считать преступника человеком, то не получается ли так, что и… Я имею в виду… Понятно, Яна — невинная жертва, это ясно и не подлежит сомнению. Но… Простите, мне трудно сформулировать. Я сама не вполне понимаю, что хотела сказать. Возможно, когда-нибудь в другой раз я смогу выразиться яснее.
Психотерапевтка кивнула и потихоньку посмотрела на часы.
Я убил свою соседку
Я стою на путепроводе над шоссе
и железнодорожными путями над
электричками липами кленами слева от меня толпа людей без масок вываливается из метро
справа от меня строят пятидесятиэтажный офисный центр