Мы уверяем друг друга, что мы — не внешне, конечно, — ничуть не изменились, что главное наше достижение — что мы такие же, как в молодости.
Так ли это? Скорее, да.
Старость напрямую зависит от молодости. О чем мы, конечно, понятия не имеем, когда молоды. Если ты смог быть молодым по-настоящему, старость не так уж заметна. Но только тебе, наверное.
Уезжаем. Милый наш Арбузный провожает во дворе. Голуби и кошки, которых он ежедневно щедро прикармливает, сбегаются к нему со всех сторон. И главный среди них — любимый кот Фима, наглый, как все фавориты.
Одесса вспыхнула и погасла.
Долгое время все то, что не Москва, казалось мне “заграницей”. В Армении — по малости лет — я еще не ощущал разделения стран и языков. Но уже в юности входил в Ригу и даже в Ленинград, как в другой, отличающийся мир.
Последний раз мы с Ириной были в Риге ранней весной 1988 года, жили в Юрмале — в Меллужи. Небольшая часть Дома композиторов Латвии принадлежала тогда нашему Союзу.
Запись 1988-го, Меллужи
Неужели я тот, какой-то мальчик, который двадцать девять лет назад, сентябрьским дождливым днем ехал из Дзинтари в грузовике верхом на дачных вещах жениться в Ригу? Сентябрьский дождливый день, мокрое шоссе, серая река, башни города и радостное чувство взрослой жизни, обладания, победы…
Боже! Какой же был дурачок…
Тогда — в 88-м — была разруха, бедность. Сейчас Рига — яркая, громкая, с уличной музыкой, с дивными парками, с нарядными лодками на воде, с ресторанами на каждом шагу, с туристами и нищими. Неузнаваемая окраина. Преображенный “Особторг” — сейчас уже никто и не помнит, что так называли послевоенный магазин “особой торговли”. Сейчас — большой роскошный маркет.
Рядом, кажется, дом, где был тот дымный ресторан “Амур” со смертельно гуляющими рыбаками, вернувшимися с путины. И куда как-то вечером завалились мы с Давидом Маркишем…
Еще в Москве — по интернету — искал квартиру для недолгой аренды в Старом городе, желательно на улице Вецпилсетас, где жил с первой женой Леной Ратнер у ее родителей — 57 лет назад.
Сначала удалось, потом — сорвалось. Но взамен сняли очень приличную квартирку — в первом этаже — на улице Алдару, тоже в Старом городе. С сумасшедшими чайками за окном.
В 60-м году вторая квартира родителей жены — после Вецпилсетас — была на Петрас Стучка, ныне — снова — Тербатас. Дом времени Ульманиса, двор. Там было невероятно много черных кошек, они все время перебегали мне дорогу.
Едем с Иришей на электричке. Когда еще не было Юрмалы, мы говорили — взморье. Поедем на взморье. Я живу на взморье.
Дача Ратнеров, улица Турайдас, за рестораном “Юра”, недалеко от Концертного зала. И ресторан теперь “Юра” другой, и на месте дачи — новый ресторан. И знаменитое “Лидо” не сохранилось. А залив сохранился. И загар — балтийский, песочного цвета — на курортниках. А сами курортники — тоже другие.
Едем назад… И эта женщина с розой в желтой сумке… И старик в зеленой рубахе с зонтиком… И я сам, кашляющий на весь вагон… И сосны — на дюнах — за окном… Что со всем этим делать?
Чужая жизнь! Зачем ты мне подарена?
Перед Домским собором две девочки-скрипачки старательно играют Двойной концерт Баха. А у меня слезы на глазах. Почему? Жалко. Кого? Девочек. Туристов. Себя. Ригу. Весь мир?
Одесса и Рига. Они — как бы кольцевые рифмы моей молодости.
“Кольцевая (опоясанная, охватная) рифма… соответствующая схеме: абба, то есть созвучны первая и четвертая…”
Созвучны первая и — последняя? Первый раз в Одессе и последний? Первый раз в Риге и последний?
Что осталось? Слушать змеиный шепот бессонницы? Нет! Нельзя сдаваться. Нельзя!
Сны — когда они все-таки приходят — даются не для того, чтобы их отгадывать, а для того, чтобы их вспоминать, для того, чтобы некоторое время, пока они не растворятся в памяти, жить в другой реальности.
Запись 2015 года
Поверить все-таки в мистическую связь снов и яви?
Мы с братом в какой-то комнате. Я чувствую, что это наша квартира на Фурманова. За дверью мама страшно кричит на сестру. Чего никогда в жизни не было. Страшно так, что мне становится страшно. В чем провинилась маленькая сестра?
Она ничего не делает и не хочет делать — так страшно кричит мама. Наконец я не выдерживаю и врываюсь в соседнюю комнату. Мама, в нижней рубахе, лицо, как раскрашенная маска, искаженное гневом и горем. Я хочу ее обнять, хочу ей что-то сказать. И не могу — пропал голос, задохнулся голосом. Так у меня бывало в детстве. И так со мной сейчас, когда я это пишу, — отказывают связки, хриплю.
Во сне голос возвращается, пытаюсь утешить, успокоить маму — напрасно.
Может быть, она — там, у себя — услышала мою недавнюю просьбу и дает мне знать, что она — с Олей? И требует, чтобы Оля делала что-то — боролась, жила.
Сегодня Олька должна улетать в Израиль. Лечиться. Спасаться. От рака.
Запись 2016-го, сентябрь
Тель-Авив, улица Бен-Иегуды. Собираемся в Хайфу — к Ольке.
В Хайфу — на двухэтажном красном поезде. Дивный город. Гора Кармель, морская панорама с горы. Сладкая уличная вонь…
“В Израиле борются с беспрецедентными пожарами и новым проявлением терроризма. По подозрению в поджогах арестованы 13 человек. Только в Хайфе пострадали 600 строений, 165 человек доставлены в больницы…”
Снять, как сестра, жилище на склоне — с видом на море, — вдыхать уличные запахи и бесконечно лечиться… лечиться?
Нет, все не так. Хочу не хрипеть, хочу, чтобы с неба к моим ногам упал миллион долларов, хочу ничего-ничего не делать, хочу купить квартирку в Юрмале, хочу плевать в потолок…
Запись 2006 года, Тель-Авив
Комплекс апартаментов “Андромеда”, которую я — ночью — таксисту тбилисского происхождения — упорно называл “Армагеддон”.
Запах скошенной травы и моря. Синие — яркие — арабские дети выбегают из своих школ. В саду “Андромеды” какая-то неизвестная птичка все время приговаривает: “Алла Акбар… Алла Акбар”. В соседней католической церкви бьет утренний колокол, поют монахи — служба на латыни. И одновременно выпевает муэдзин с ближнего минарета — азан. Сегодня суббота, евреи в синагогах, и в этом общем хоре не хватает сейчас только громкой иудейской молитвы.
Дорога — под тяжелым и темным небом хамсина — из Ор-Иегуды в Яффо. Синее солнце. У всех автомобилей, мчащихся навстречу нам по шоссе, синий глаз во лбу — отражение безумного солнца. Хамсин. Что такое? В этом какая-то тайна. Следы — на ветровых стеклах машин — воздушной атаки, начавшейся в Аравии.
Пока горит красный и мы все недолго стоим, танцуют веселые молодые хасиды в белых шапочках, выскочив из своего вэна, откуда разносятся зажигательная музыка и пение.
Им действительно так весело?
Люди враждуют между собой из-за религии. А что в это время делают их боги?
Религия и деньги создали эту цивилизацию, они же ее и хоронят.
Встретить апокалипсис на Святой земле было бы, в общем, нормально?
“Но когда стоишь лицом к лицу с действительностью, оскорбляющей и сокрушающей все твое нравственное существо, разве достанет силы, чтобы не отвратить порою взора и одурманитъ голову иллюзией… Но страшная действительность и не думает о том, видят ее или нет.
Ей достаточно того, что она существует… Она есть, она идет, она наступает… И мы еще далеко не коснулись самой сути того положения, какое она нам приготовила”.
“Не бывает времени настолько бедственного, чтобы человек не мог быть честен”.
Наброски из ненаписанного романа
Ой, хватит, щекотно! Так, теперь эту давай. Правую… Смешно! Что вам смешно? У тебя второй, третий и четвертый, сросшиеся корешками… Как у меня… На вот, возьми мои, вот эти, они еще крепкие. А то босиком могут не пустить. Куда? Узнаешь. Не велики? Нормально. Идем. Куда? Идем, не пожалеешь.
И Старик взял Сашку за руку.
Вот не могу решить, где же устроить финал? В пропахшем зеленой масляной краской театре? Но его уже не будет никогда. Тогда в Кейсарии или на Крите?
В пользу Кейсарии, конечно, небо, прошитое вереницей птиц, как стежками шва. И амфитеатр — римский — на четыре тысячи мест. Здесь бы и развернуть представление?
И все-таки есть опасность, что фигура актера, исполнителя главной роли в трагедии, будет подавлена размахом вечного пространства, а голос не будет услышан даже на нижних скамьях.
Тем более — грохот и гон колесниц и ржанье коней с соседнего гипподрома. Тем более, музыка, добытая с небес.
Прометей похитил с небес огонь, Бах — музыку. Боги отнеслись к этому спокойно, сделали вид, что не заметили, и не послали к нему орла.
Нет, скорее, все же Западный Крит. Двести метров над уровнем моря. Древний город Аптера, руины маленького римского театра, как будто бы домашнего. Тоже амфитеатр — с осыпающимися каменными скамьями — и — среди трав и маков с безвольными лепестками — небольшая сценическая площадка. И — тишина.
“…Это взято не из жизни, я бы сказал сложнее, взято из выходящего за ее пределы”.
Наброски из ненаписанного романа
Старик и Сашка сидели рядом на нижней скамье.
Гамлет явился внезапно — из воздуха, весь в черном. И сразу же — кожей спины, низом живота — приближение необъяснимого — необъяснимо прекрасного.
Сашка вздрогнул и двинулся вперед, хотя и так было видно: это — Борис. Мальчик потрясенно повернулся к Старику. Старик усмехнулся: “Смотри, смотри”. На заднем плане — за спиной Гамлета — медленно возникало — словно темное облако… Нет, скорее, застывший смерч…