— Святители небесные, спасите! — завопил Гамлет, оглядываясь и шарахаясь.
Старик с интересом следил за мальчиком — как реагирует?
Сашке казалось, что Гамлет смотрит ему в глаза. Но это было не так — зрителю обычно кажется, что актер глядит только на него.
А он продолжал:
Благой ли дух ты, иль ангел зла,
Дыханье рая, ада ль дуновенье,
К вреду иль к пользе помыслы твои,
Я озадачен так твоим явленьем,
Что требую ответа…
— Вот, вот! — Старик вдруг схватил Сашкину руку и сжал. — Слушай!
…Отзовись
На эти имена: отец мой, Гамлет…
Гамлет — Борис с таким горем и тоской произнес это: “отецмойгамлет”, что у Сашки вдруг сами выступили слезы. Он плакал. Ему было жалко Гамлета, жалко маму, отца, Бориса, себя — всех. Старик еще сильнее сжимал его руку и шептал так близко в ухо, что он чувствовал запах его дыхания:
— Вот в чем вся штука, в чем смысл. У них одно имя! И тот и другой — Гамлет! Понимаешь? Понимаешь?
— Нет, — сказал Сашка.
У него уже прошел первый восторг, он отвлекся и взглянул на Старика, сидевшего к нему в профиль. Лысина, волоски в носу и незаметный прыщик, прикрытый седыми волосками бороды.
“Я считал, только у нас прыщи, а не у взрослых”, — подумал Сашка. “Что?” — спросил Старик. “Я вас себе другим представлял”, — шепотом ответил Сашка.
А на сцене уже не было Призрака и дело дошло до последнего монолога. Борис играл его великолепно, на высоте трагедии.
О низость, низость с низкою улыбкой!
Где грифель мой?..
Вдруг Гамлет — падая с высот трагедии — каким-то придурковатым шутовским фальцетом, словно уже начал притворяться безумным: “Я это запишу, что можно улыбаться, улыбаться…”… И совсем уж ерничая — по-гамлетовски — совсем как пьяный Борис, подмигнув, подпустив петуха: “…и быть мерзавцем!”
Сашка вытер глаза, шморгнул носом и засмеялся. Старик покосился на него и тоже засмеялся.
— А вы чего смеетесь? — ворчливо спросил Сашка.
— Когда тебе весело, мне тоже весело, — ответил Старик.
Но Борис, пережив за эти секунды несколько состояний и перейдя поле, вновь вернулся на высоту:
…А теперь девиз мой:
“Прощай, прощай и помни обо мне”,
Я в том клянусь”.
Блок вступает:
“И закрылся веселый балаганчик”.
Не знаю — откуда, почему вдруг это воспоминание?
72-й год. Ресторан ЦДЛ. Мы с Валей Туром вдвоем за столиком. Точно помню, где сидели. В углу, как войдешь из коридора в дверь ресторанного зала — напротив “парткома” — через два года там будет панихида по отцу — налево, в неглубокой нише.
Дубовый зал. Сюда приходил на “елки” — помню пригласительные билеты с золотыми и зелеными буквами и отрывным талоном на “подарок”. Столики или убирались, или сдвигались ближе к камину, а нам ставили несколько рядов стульев — напротив самой елки и рояля, — и мы видели вблизи артистов — театра и цирка. Кто-то нам пел, кто-то разыгрывал сценки. Помню человека-змею, он просовывал ноги под мышки и на руках скакал по полу, как лягушка…
Вдруг — маленький, взъерошенный, седой и похожий на старого попугайчика, но очень яркого и цветного — в светлом сером костюме и с красным галстуком. А может, и без галстука — ворот белой рубахи расстегнут? Дубовый зал был полон и гудел писательскими голосами. Почему Семен Кирсанов выбрал наш столик? Знал Вальку и что тот — писал стихи. Поэтому?
Кирсанов был уже пьяный. Он выпил еще рюмку и, хрипя — это был больной — опасный — хрип, — сразу стал читать стихи. “Только что написал”, — сказал он. Наверное, ему было не так уж важно, кому читать — лишь бы читать, хрипя горлом: “Смерти больше нет, смерти больше нет…”
Смерти больше нет,
Есть рассветный воздух.
Узкая заря.
Есть роса на розах.
Струйки янтаря
на коре сосновой.
Камень на песке.
Есть начало новой
Клетки в лепестке.
Смерти больше нет.
…Когда утром жена, дочка и внук в пятнистом костюме американского рейнджера, веселые, радостные, нарядные — с сумками, полными сыра, который он так любил, и пивом любимой им марки — из дорогого магазина, судя по надписям на пластиковом пакете, — подошли к дачному домику, он лежал на крыльце, рука его была протянута в сторону леса, как для объятия.
“Если мы не имеем развязки, то не получаем ощущение сюжета”.
Боже! Как мало я вспомнил! Да и всё не то, что нужно!
Последняя цитата
“Думаю о том, как нелепо идти дальше, когда некуда идти. Потом я думаю: «Нелепость? Ну конечно же, всегда есть куда идти. Иди своим делом занимайся»”.
Вкладка
Автор в учебной студии ВГИКа.
Автор на руках у мамы. Слева — брат Витя.
Мама была очаровательна.
Родители — Константин Финн и Жанна Гайсинская. Мама говорила, что предвоенный 40-й был самый обеспеченный и беззаботный.
Брат Витя — будущий доктор двух наук, профессор — на фоне радиоприемника “Пионер”. Когда началась война, приемник и автомобиль “эмку” государство у отца забрало в долг, и, кажется, так и не вернуло.
Отец — военный корреспондент.
Ташкент, эвакуация. Автор на руках у приятельницы мамы, Валентины Грюнзайт (Петровой). Ей Олеша посвятил “Трех толстяков”.
После войны — на даче под Москвой.
Год, наверное, пятидесятый. Дача в подмосковной деревне. В центре — отчим автора Борис Авилов.
Начало сложного творческого пути…
54-й год. Справа — Сандрик Тоидзе. На груди у автора — значок с изображением Мао Цзэдуна.
Писательские дачи в Переделкине. Рядом коттедж, где живет Таня Алигер.
Десятый класс. Друзья-хулиганы.
Скоро выпускной.
ВГИК, третий — “сценарный” — этаж. Господи! Сколько волос!
Первая сценарная работа на экране. Курсовая операторов Саши Княжинского и Юры Ильенко (справа от камеры).
58-й год. Летняя творческая практика. Автограф автора под фотографией, сделанной Княжинским: “Я скакал на горячем и злом казахском коне по тургай-ским степям и пустыням и думал, Шпаликов, о твоем таланте и будущем русской литературы. Тургай — Москва — Метро Кропоткинская. 15 окт.”
59-й… Год дружбы с Беллой Ахмадулиной. Мы все виделись тогда почти каждый день.
Два студента литературного института — Белла и Давид Маркиш.
Балкон дома автора на Фурманова. Белла и Саша Княжинский. Мыльные пузыри. Фото Юры Ильенко.
Защитили диплом! Что дальше?
Гена Шпаликов… Всё еще впереди…
Cлева от знамени с автоматом — суворовец Шпаликов. Сцена из фильма “Честь товарища”, снимавшегося в Киевском суворовском училище. Единственная “актерская” его работа.
Он уже писал стихи.
Гена Шпаликов и Наташа Рязанцева, муж и жена. Весна 61-го.
Шпаликов и операторы-однокурсники Миша Ардабьевский и Саша Княжинский.
Студия им. Горького. Снимается “Застава Ильича”. Режиссер и сценарист. Хуциев и Шпаликов. Автор — в качестве актера — в это время готовится к съемке в эпизоде “Вечеринка”.
Николина гора. Друзья — Гена Шпаликов, Юлик Файт, Саша Княжинский. Автор — за кадром.
Режиссер Шпаликов на съемках фильма “Долгая счастливая жизнь”.
Лариса Шепитько и Элем Климов. Время работы Ларисы и Шпаликова над фильмом “Ты и я”.
Шпаликов — герой нашего времени.
Болшево. Письмо исчезнувшему другу. Автограф Шпаликова.
Ваганьковское кладбище. 1 ноября 1984 года, десять лет со дня смерти Гены. Наташа Рязанцева, Рита Синдерович, Саша и Таня Княжинские, Саша Миндадзе, Владимир Валуцкий и автор с женой Ириной.
Анатолий Гребнев и автор.
Саша Княжинский, Толя Ромашин, Андрей Хржановский, Андрей Смирнов.
Вадим Абдрашитов и Андрей Смирнов.
Наконец-то! Первая картина! “Миссия в Кабуле”. Прошло семь лет после окончания ВГИКа.
Таджикистан, на съемках “Миссии”. Автор в чудном настроении и пробковом шлеме.
А это Таллин, 72-й год, и уже третья картина. “Сломанная подкова”, режиссер Семен Аранович.
Московская красавица Нина Габрилович — Зиночка из “Объяснения в любви”. Это она впихнула автора во ВГИК.
Алёшка Габрилович. Друг и брат. С мамой Ниной Яковлевной.
Алексей Габрилович, студент сценарного факультета ВГИКа.
Евгений Иосифович и Алексей Евгеньевич, отец и сын…
Похожи были очень… Старик любил Алёшку больше всего на свете.
Автограф Евгения Габриловича на его книжке “Четыре четверти”. По ней написан сценарий “Объяснения в любви”.
Ленфильм. Павильон.“Объяснение в любви”. Снимается эпизод “На полустанке”. А нас с режиссером Ильей Авербахом снимает замечательный Микола Гнисюк.
Мы любили дурачиться и веселить друг друга. Но память оказалась действительно долгой… Автограф Ильи Авербаха.
Тоже в павильоне. Другой эпизод — “Квартира Зиночки”.
Зиночка изменяла Филиппку, но он был счастлив с нею… Филиппок не изменял Зиночке, но она не была счастлива с ним… А нам с Авербахом надо было доказать, что все равно — это была любовь.
Моя любовь…
Автор и жена Ирина. Фоторафия Алёши Габриловича.
Портрет работы Лены Фокиной.
Событие! Княжинский — оператор Тарковского! Он снимает “Сталкер”!