ть в отношении высоколобого кодекса поведения Nike: «He будем лукавить: лицемеры гораздо интереснее, чем простые грешники; гораздо легче привлечь внимание прессы и общества к тому, что Nike не проводит в жизнь собственный кодекс поведения, чем к тому, что она нарушает индонезийское трудовое законодательство».
Постепенно становилось ясно, что эти «бумажные» кодексы поведения не утихомирили недовольных (разве что еще больше разозлили), и тогда некоторые транснациональные компании стали переходить к более продвинутому типу корпоративных кодексов. Новые кодексы по-прежнему юридически необязательны, по-прежнему проводятся в жизнь на добровольной основе и при отсутствии серьезного мониторинга, но они все-таки более осмысленны, чем просто выражение благих намерений. К 1998 году накопилось столько различных образцов подобных кодексов, что даже самые убежденные борцы с потогонной системой производства должны были признаться, что потеряли им счет. Некоторые кодексы были разработаны при содействии западных правозащитных группировок или специалистов по этическим принципам инвестирования. Другие, подобные инициированному Биллом Клинтоном кодексу компаний швейной промышленности, были составлены по географическому принципу. У Gap есть кодекс, относящийся к одной фабрике в Сальвадоре, и местным правозащитникам позволено следить за его исполнением; кодексы, принятые Levi's, Mattel and Reebok, особо регламентируют принципы ведения бизнеса в Китае. Кодекс о детском труде, составленный Детским фондом ООН, Международной организацией труда и Пакистанской ассоциацией промышленников, был подписан всеми крупными производителями футбольных мячей; в нем предусмотрен внешний мониторинг, предоставление работающим детям образования и реабилитационного лечения. На волне студенческих «антипотогонных» кампаний 1998-1999 годов собственные кодексы приняли и десятки университетов — только для того, впрочем, чтобы потом всем вместе подписаться под клинтоновским кодексом компаний швейной промышленности, хотя это и совершенно другой текст. Тем временем Collegiate Licensing Company предложила собственный вариант «антипотогонного» кодекса для всех 160 представляемых ею американских учебных заведений — в результате некоторые из них теперь взирают на три кодекса. И в отличие от строгих кодексов, принятых университетами типа Дюка, кодекс CLC не предусматривает никакого разглашения информации и требует от подрядчиков выплаты не зарплат, обеспечивающих прожиточный уровень, а только предусмотренных законом минимальных.
И венчает всю эту гору документов еще один кодекс, разработанный Советом по неотложным экономическим задачам (Council on Economic Priorities), нью-йоркской Группой по наблюдению за правами потребителей, составленный в сотрудничестве с несколькими крупными корпорациями. Этот кодекс предусматривает инспектирование фабрик на соответствие требованиям и стандартам по таким основным вопросам, как охрана труда, техника безопасности, сверхурочная работа, детский труд и и многое другое. Согласно этой модели, транснациональные компании, такие, как Avon и Toys 'R' Us, вместо того чтобы стараться проводить в жизнь свои собственные кодексы, просто размещают заказы только на тех фабриках, которые подчиняются данному. Далее, фабрики подвергаются проверкам независимой аудиторской компании, которая присваивает добросовестно исполняющим кодекс сертификат SA 8000 (SA означает Social Accountability, «социальная ответственность»). Для некоторых транснациональных корпораций этот кодекс оказался непомерно требовательным; например, American Apparel Manufacturers Association приняла свой собственный, не такой строгий, добровольный кодекс, который тоже предусматривает сертификацию фабрик по критерию «производство без потогонной системы».
В свете всего этого не приходится удивляться, что к середине 1999 года вся совокупность проблем потогонной системы производства выродилась в лабиринт соперничающих между собой кодексов. Профсоюзы и религиозные организации, ранее присоединившиеся к клинтоновскому кодексу компаний швейной промышленности, вышли из него в знак протеста против слабости мер по проведению его установок в жизнь и отсутствию мониторинга фабрик и обвинили правозащитников, не вышедших вслед за ними, в продажности. Активисты студенческого «антипотогонного» движения повели наступление против участия в клинтоновском кодексе своих университетов, настаивая, что никакой кодекс, составленный самими корпорациями или поднадзорный им, пусть даже и косвенно, не может иметь никаких достоинств. Надзор должен осуществляться профсоюзами или правозащитными организациями.
Еще больше путаницы внесло странное объединение нескольких крупных правозащитных групп с корпоративным сектором. В 1999 году несколько транснациональных корпораций, пользующихся самой дурной славой на планете — Dow Chemical, Nestle, Rio Tinto и Unocal — устремились к сотрудничеству с правозащитными группировками и Программой ООН по развитию. Вместе они сформировали небывалого дотоле образца «зонтичные» организации с названиями «Форум гуманного бизнеса», «Партнеры по всемирному развитию» и «Организация содействия всемирному устойчивому развитию», которые сулили «улучшить взаимодействие и сотрудничество между глобальными корпорациями и общественными организациями». Цели у транснациональных корпораций и правозащитных групп, утверждали они, на самом деле общие; права человека полезны для бизнеса: их соблюдение — важный критерий успешной работы. Очень соблазнительно воспринять эту радикальную перемену курса многих транснациональных корпораций как большую победу участников антикорпоративных кампаний. Может быть, и впрямь корпорации увидели свет истинный, и все мы теперь — друзья и братья? Гарвардский профессор бизнеса Дебора Л. Спар — одна из тех, кто провозглашает эту зарю нового века. Она утверждает, что антикорпоративная общественная деятельность настолько сильно пристыдила корпорации, что злоупотребления теперь противоречат их финансовым интересам. Она называет это «феноменом прожектора». Внешнее регулирование теперь ни к чему, потому что «фирмы будут отказывать допускающим злоупотребления поставщикам или заставлять их исправиться, потому что теперь это в их финансовых интересах, — пишет она. — Прожектор общественного внимания не изменяет нравственных качеств американских производителей. Он изменяет их финансовые результаты».
Несомненно, компании, подобные Nike, поняли, что пренебрежение правами трудящихся может обходиться им дорого. Но луч прожектора, направленный на эти компании, — блуждающий и случайный: он может высветить несколько участков глобального производственного конвейера, но все остальное по-прежнему окутывает мгла. Права человека при таком подходе не защищаются, а лишь выборочно уважаются: реформы вводятся исключительно в связи с тем, на что в последний раз был направлен луч. Нет ни малейших признаков, что эта реформаторская деятельность хоть в какой-нибудь мере выливается в универсальные нормы этичного корпоративного поведения, которые будут применяться во всем мире, и никакая универсальная система проведения их в жизнь даже и не маячит на горизонте.
Вместо этого ситуация с накоплением добровольных кодексов поведения и инициатив по этическим принципам ведения бизнеса представляет собой нагромождение половинчатых и непоследовательных решений в отдельных аварийных ситуациях. Например, в середине 1999 года, когда Nike выступала спасителем рабочих в Индонезии, объявляя о повышении ставок, она одновременно отказывалась от более высокооплачиваемых рабочих в той же Индонезии и перебиралась в Китай, где права рабочих менее всего защищены, надзор практически невозможен, а ставки самые низкие. Levi's ушла из Бирмы, потому что ее пребывание там стало невозможным, но тут же вернулась в Китай, который покинула несколько лет назад по той же причине. Затем компания разработала судьбоносный кодекс поведения для Китая, но в это же самое время сокращала тысячи рабочих мест в Европе и Северной Америке. В то время как все превозносили Gap в качестве образца открытости и реформирования в Сальвадоре, демонстранты у дверей магазинов компании в Нью-Йорке и Сан-Франциско кричали о невыносимых условиях работы на ее фабриках на Сайпане и в России. Кроме того, циркулировали крайне противоречивые сообщения о том, как фактически выполняются или не выполняются на фабриках даже самые строгие корпоративные кодексы, и слышало ли о них вообще подавляющее большинство рабочих во всем мире. И разумеется, никакой системы контроля для получения точной картины того, что реально происходит на производстве, не существует. Спору нет, из всей этой пиаровской бучи выделилось несколько творческих и эффективных начинаний, но факт остается фактом — этот фрагментарный подход не поможет сформулировать устойчивую политику в области трудовых отношений и защиты окружающей среды для глобальной экономики.
Если способы, с помощью которых транснациональные корпорации, такие, как Nike и Shell, справлялись со своими скандалами, выглядят слишком хаотичными для столь четко налаженных предприятий, то этот хаос вполне может быть преднамеренным. Пусть кодексы поведения и не искореняют злоупотреблений, но им весьма успешно удается затушевывать тот факт, что, когда речь заходит о способах устранения злоупотреблений в трудовых отношениях и в вопросах охраны окружающей среды, цели у транснациональных корпораций и у граждан разные. Даже когда есть искреннее единодушие в понимании того, что проблемой необходимо заниматься (скажем, проблемой детского труда), за разговорами о нравственности и партнерстве стоит классическая борьба за власть.
С тех самых пор, когда крупнейшие транснациональные корпорации перестали отрицать наличие в их глобальных операциях нарушений прав человека, идет борьба, но не за то, следует или не следует устанавливать контроль, а за то, кто этот контроль будет осуществлять. Будет ли это народ и его выборные представители? Или сами глобальные корпорации? Из корпоративных кодексов видно, какое направление предпочитают корпорации. Вопрос в том, чем ответят на это граждане.