— Хлопцы, хлопцы, — сквозь слезы и горячий ком в горле кричу я, когда Но Пасаран дал нам уже полный план мировой революции.
— Мы должны начать с Кореи, — говорил он. — Вы все знаете, почему и что такое Корея сегодня. Страна в Восточной Азии, главным образом, на Корейском полуострове и прилегающих островах, двести двадцать целых и восемь десятых тысячи квадратных километров. Население около пятидесяти миллионов человек. Девяносто девять процентов ровно — корейцы. Официальный язык — корейский...
— Хлопцы, хлопцы, мы же не знаем корейского официального языка.
— Я знаю, — утешает меня Володька Цыган. — Корея по-ихнему будет Чосна.
— Чосна-кросна, а дальше, дальше?
— А дальше революция сама язык подскажет. Ты что, не знаешь революционного языка?
Отцепись, не хуже тебя знаю. Но у меня другой встречный и революционный план. — Я замолчал, чтобы они успокоились и лучше соображали. Молчать пришлось долго. Язык революции на самом деле очень простой. Но когда они все же перестали кричать, я им выдал: — Давайте поймаем шпиона, хлопцы?
— Ты имеешь в виду взять «языка»? — Даже Но Пасаран не сразу понял и оценил, что я придумал.
— Да нет. Поймаем сначала самого настоящего обычного шпиона. Вы не подумайте только, я совсем не против того, чтобы с Кореи-Чосны начинать. Но у нас и оружия еще нету. А пока шпиона будем ловить, подучим корейский язык.
— А что, по-твоему, тот шпион сидит и ждет не дождется, когда его поймают? — не согласился со мной рассудительный Протуберанец. — Как ты себе представляешь его ловить? Ты же ведь без оружия.
— Шпионов можно ловить и голыми руками.
— Это как раков? — издевается Но Пасаран.
— А что? И как раков, — слегка покраснев, отвечаю я. — И ты, и я — все мы хорошо знаем, как раков ловят. Ловили же вот здесь, в этой копанке даже. Кусается, но не совсем до крови. А можно ловить, и как тараканов. Главное в этом деле, не как, а что дальше.
— Ну и что же дальше?
— А дальше? Дальше, слушайте меня внимательно все.
И я им подробно и очень душевно рассказал, что будет дальше, когда позовут нас и мы придем в Московский Кремль. И спросил еще каждого по отдельности, гладили ли его когда-нибудь в жизни по голове. Конечно, нет, никого из них не гладиди и в глаза с улыбкой никому не смотрели.
— А он посмотрит и погладит. Клянусь, что так будет.
Я их заколебал. Но Но Пасаран обозвал меня гниляком, капитулянтом. Кто это такой, я не знал и потому, наверно, подчистую проиграл.
— Что значит один шпион, — сказал Но Пасаран. — Даже если их будет целых четыре дохлых шпиона. Мы ведь ему поднесем весь свет. Ты способен это себе представить? А что касается оружия, разговор будет позже, как я и обещал. Увидите сами, что у нас есть. Сейчас же голосуем: кто за мировую революцию, поднимите руки.
Все подняли. Я только подзадержался. Немного подумал и тоже поднял, хотя был и не совсем согласен. Но против, так единогласно уж против, а заодно, так уж заодно. У нас ведь даже коровы по одной не ходят. Ко всему, мне очень хотелось посмотреть оружие. Какое оно и откуда его возьмет Но Пасаран. Если врет, все равно верх будет мой.
Но Пасаран, похоже, не врал.
— Пошли, — скомандовал он Цыгану и Протуберанцу. Я тоже поднялся. Но Пасаран прикрикнул на меня: — Сиди, шпион.
— Сиди, сиди, шпион, — стал кривляться от нетерпения, наверное, Цыган. И Протуберанец туда же. Я сел и сразу понял, что теперь и у меня есть кличка. И она мне очень не понравилась. Но по собственной дурости я окончательно уже закрепил ее за собою:
— Сам ты шпион. Вы все сами шпионы, а я... я сталинский сокол.
— Шпион, шпион. Сталинский шпион.
За последнее по всем правилам надо было пустить кровянку. Но проскочило мимо ушей в ту минуту. Я только крепко обиделся и остался один. А они ушли, все трое. Но недалеко. Можно было и не разводить такой таинственности. Я много позже только смикитил, что такое ляпнул Цыган, когда насиделся один. А они все же не обошлись без меня. Позвали из темноты. Избавили от мук.
Неподалеку от копанки была старая свалка-сметник. Большая, но не интересная, потому что полностью наша. И я наизусть знал, что там есть. Ничего стоящего, даже мусора приличного не было. Обрезь одичавших слив, как колючая проволока, и сама колючая проволока, как обрезь тех же слив, пырей, ржаво-красные корни крапивы и крапива, что своими жилами придушила наши сотки, битый кирпич и стекло, мазутные тряпки, остатки брюк и рубах наших отцов, ветошь, отходы нашей жизни, живой мазут. Ни один тряпичник ни за какие деньги не согласился принять эту ветошь. Одна польза
— горит хорошо.
Но Пасаран стянул лежащую сверху колючую проволоку. Мы отбросили сливовую обрезь и корни крапивы и пырея. Пошел живой мазут. В том мазуте лежали две настоящие винтовки с примкнутыми штыками и огромная, показалось мне. настоящая кавалерийская шашка. И еще что-то отдельно, в промасленном рукаве от фуфайки, как в оторванной руке. Но Пасаран добыл из этой черной руки настоящий боевой наган.
Мы ошалели. Нельзя сказать, что мы до этого никогда не видели живьем настоящего оружия. Видели, держали в руках и автоматы и пистолеты. И постреливали из них иным разом, когда нам позволяли, потому что оружие то было чужим, наших старших братьев. Здесь же все было нашим.
Я нацелился на винтовку. Зажмурился и прыгнул, опередив и Протуберанца, и Цыгана. Но ухватил почему-то не винтовку, а шашку. Бессознательно-сознательно, в последнее мгновение, когда к оружию потянулись уже и мои приятели, выбрал шашку. Она оказалась для меня неожиданно очень тяжелой. Я наискось, как настоящий рубака, вскинул ее над головой, меня качнуло, повело в сторону. Пришлось призвать на помощь другую руку и даже оба глаза.
В оба глаза и третьим глазом, сердцем, смотрел я на свою боевую кавалерийскую шашку. Пламя притухающих на пустыре костров, у которых, наверно, уже спали наши умаянные родители, как далекое знамя, отсвечивало мне в глаза с сине-замазученной стали. Шашка была въедливая и злая. Она явно знала свое дело. В мягко округленной, как подшейная впадина, ложбинке, наверно, для стока крови, я приметил рубиново просверкивающую ржавчину. Мне показалось, что это кровь. Настоящая кровь. И все во мне взбурлило.
Я слышал, как немо проламывается сквозь ночь, наплывает издалека, сжимает и обнимает меня со всех сторон топот. Лавинную копыть кованых коней Увидел этих коней, буланых и в яблоках, с распущенными по ветру гривами и хвостами. Они скакали на меня, кажется, с самой луны. И сама луна была крест-накрест взята в клинки, как переспелая желтая тыква.
Не успел налюбоваться на эту располовиненную тыкву-гарбуз, как услышал какой-то непонятный приглушенный вскрик, словно эхом донесенный до меня и не с луны. Вскрик-стон земной за спиною у себя, от наших соток и хат, от дуба возле копанки, где мы обсуждали свои планы. Голос человеческий я услышал.
— Там кто-то есть. Там кто-то есть. Вы слышите, — закричал я и взмахнул шашкой, готовый идти и рубить, колоть, кто бы там ни был.
— Где, где? — с той же готовностью отозвались полностью подвластные своему оружию мои приятели.
Мы цепью двинулись к дубу. Цыган с Протуберанцем — острием штыков руша, вспарывая ночь, я — пластая ее шашкой, Но Пасаран, как командир, с пистолетом, невидимо держа его у правого бока. Обошли дуб со всех сторон.
— Шпион несчастный, — сказал Протуберанец, — как врежу сейчас прикладом меж глаз, рубины посыплются. Никого нет.
— Но был. Честное ленинское-сталинское, кто-то был. Я слышал крик и топот, как конский скач.
— Конский скач. Сам ты корова добрая. Гляди, роса на месте. Круг возле дуба темный — это мы прошли, росу сбили. А где же еще следы?
Других следов и правда не было. Но кто-то все же кричал. Не конь, не корова, кто-то другой был там. Тот крик еще и теперь не погас в моих ушах. Я слышал его. Не сам крик, а то, как у меня дрожат перепонки. Крика уже нет, а перепонки еще ходуном ходят. И сердце, как мышиный хвостик, дрожит, торопится.
— Никого нигде нет, все спят, как пшеницу продавши. А у меня тут еще есть. — И Но Пасаран запустил руку в дупло дуба. Поскребся там и один за другим начал вытаскивать маслянисто-желтые прямоугольные бруски. Кто не видел и не знал раньше, что это такое, мог бы сказать: мыло. Но мы видели и знали — тол, взрывчатка. И в каждой с наш палец — дырочка для капсюля. Когда Но Пасаран кончил колупаться в дупле, хотел отряхнуть от трухи руки, я потребовал:
— Капсюли, капсюли давай.
— А капсюлей нет.
— Как нет? — Я просто обнаглел, и Но Пасаран поставил меня на место, выразительно плюнул мне под ноги. Я заторопился исправлять свою ошибку:
— Откуда, откуда это у тебя, Но Пасаран? Может, у тебя и танк еще есть?
— Танка пока нет, — ответил Но Пасаран спокойно и рассудительно. — Но будет, будет и танк, хлопцы. А это откуда?.. От верблюда... Подарочек от кого-то богатого и доброго. Пришел я утром, солнце только подымалось. Не сюда, к хвое, под которой теперь костер горит, а все это уже там лежало, как ждало меня. И роса на него уже лила. А вокруг ни души.
— Банда, — поежился Протуберанец. И все мы поежились, притихли. А он продолжал: — Точно банда. «Черная кошка». Надо доложить. Срочно, хлопцы, надо доложить.
— Надо доложить, — согласился Но Пасаран и почему-то долгим и пристальным взглядом посмотрел на Цыгана. — Как ты, Цыган, считаешь: надо доложить?
— Я... Я не знаю, — Цыган заоглядывался. Мы тоже начали оглядываться.
— Эх вы, революционеры, — сказал Но Пасаран. — Это первое вам испытание. И нцкто из вас не выдержал его. А я все это в лесу собрал.
Но Пасаран врал, я видел это и мог бы его поймать очень просто. Но промолчал. Если все это он собрал в лесу — и винтовки, и пистолет, и шашку, и тол, — то почему он не собрал капсюли? И еще мы почти все время были вместе, некогда ему было ходить по лесу и собирать оружие. Одну винтовку он мог найти и не сказать нам. Но две винтовки сразу, и пистолет, и десять пачек тола? Тут что-то не так. Что-то иное у него на уме. И это тут же подтвердилось.