Хотя я всегда слушала радио и пластинки, на деле я не очень много видела, потому что меня растили в строгости, и все это было для меня внове. Я никогда не бывала на танцах, пока Боб меня не взял с собой. К тому времени «The Wailers» были одной из ведущих ямайских групп, их записи крутили на танцах и по радио. И поскольку их присутствие всегда производило впечатление и помогало продажам пластинок, им посоветовали по пятницам и субботам ходить в тот или иной танцзал. Сначала Боб даже не хотел меня брать, он говорил:
— Знаешь, завтра будут танцы, но я думаю, мне не стоит тебя брать, потому что может случиться драка.
А я смеялась:
— Так я и на драку хочу посмотреть!
Но бог с ними, с драками, — первые впечатления были для меня просто потрясающими! Смотреть, как все толкутся и обжимаются, мне было в новинку. И конечно, как Боб и предсказывал, время от времени вспыхивали конфликты — это в те дни было типично. Перестрелок тогда не было, но какой-нибудь парень вдруг разбивал бутылку или вытаскивал зазубренный нож, приставлял к горлу другого парня и говорил: «Если ты полезешь танцевать с моей девушкой еще раз, я тебя убью!»
Бывали случаи, когда Бобу приходилось брать меня за руку и спешно выводить из толпы, чтобы уберечь от летящих бутылок. Так что под конец вечера он часто ворчал: «Я же тебе говорил!» Но подобные сцены не пугали меня, потому что весь этот мир казался мне таким заманчивым — это была «настоящая жизнь», с которой я до сих пор не сталкивалась.
Еще с тех самых пор люди иногда спрашивали, приходилось ли мне выбирать между Шэрон и Бобом, как часто случается, когда строишь новые отношения, но уже имеешь ребенка, за которого отвечаешь. Но мне не приходилось делать этот выбор. Мы оба стали родителями для Шэрон, и я редко оставляла ее надолго, потому что Боб был не того сорта отец, чтобы это допустить. Он непременно напоминал мне: «Что бы ты ни делала, поторопись, потому что пора домой к ребенку», или «Думаешь, тетушка справится, пока мы заканчиваем запись?» Он был очень ответственный, и это меня бесконечно в нем впечатляло — его забота о моем ребенке, которая позволяла мне, в свою очередь, проявлять большую ответственность. Я для него была не просто девушкой, с которой можно просто забавляться и хорошо проводить время. Он даже воспитывал меня: «У тебя ребенок, не задерживайся здесь!» Или, если запись затягивалась, он говорил: «Рита, ты уверена, что еще можешь тут оставаться? Точно ребенка еще не пора кормить? Может, лучше сходишь домой и потом вернешься?» Так что он всегда внимательно за мной следил и напоминал о ребенке.
Я постепенно превращалась в то, что тогда именовали приятной юной леди. У Робби были и другие девушки в жизни, с которыми у него случались близкие отношения, я знала, что он не святой, но он проявлял ко мне уважение и держал их на расстоянии.
Когда мы в первый раз поцеловались, у нас было настоящее свидание. Он повел меня в «Амбассадор», местный театр, где проходили концерты и представления, а иногда и показывали фильмы. Туда все ходили: родители водили туда детей, мальчики встречались там с девочками, молодые люди — с девушками. Но свидания не входили в тетушкин список дозволенного времяпровождения, так что я не могла просто сказать Бобу: «Конечно, я хочу пойти с тобой в кино». Мне пришлось придумать историю о специальной репетиции — против репетиций тетушка не возражала, она уважала мою одержимость и попытки делать что-то свое. Конечно, она согласилась, но не преминула добавить:
— Дольше восьми или девяти не задерживайся!
— Конечно-конечно, — соврала я и убежала в кино.
Не могу вспомнить, как назывался фильм, потому что после первых нескольких минут мы уже забыли о нем. Большую часть времени мы смотрели друг другу в глаза, просто смотрели в глаза очень долго — у нас уже была такая привычка, возможно потому, что во время записи или выступления нужно постоянно переглядываться, чтобы не ошибиться. Но глаза так многое могут сказать! Я привыкла следить за тетушкиными глазами в поисках сигналов. То же самое было и с Бобом, взгляды всегда были нашим способом общения, и вместо того, чтобы смотреть на экран, мы смотрели долго-предолго друг другу в глаза и вдруг в следующий момент мы уже целовались, и — я не могла в это поверить — я просто улетела! И я видела, что он тоже! Но я лучше держала себя в руках и поняла, что это может зайти так далеко, как я и не предполагала, поэтому лучше и не думать об этом, лучше смотреть кино!
В те дни ухаживаний мы практически нигде не бывали кроме «Studio One». Мы встречались там в девять или десять на утренней записи и просиживали до перерыва, после чего обедали — котлета с кокосовым хлебом и бутылка содовой, вот типичный обед, который мы могли себе позволить, хотя иногда друзья Боба варили кашу или суп (Банни был в особенности хорошим поваром и любил экспериментировать с супами). Еще иногда мы вместе выступали. «The Soulettes» уже набирали некоторую популярность на Ямайке как женская группа, a «The Wailing Wailers» были мужской группой номер один, девушки по ним с ума сходили. Я чувствовала себя в их среде принцессой, потому что все трое ко мне относились очень хорошо, но в то же время я была так уверена в Робби, что все понимали: этот — мой. Мне даже не надо было ничего никому говорить, потому что он все равно не оставлял меня ни на минуту.
К числу моих любимых воспоминаний этого периода относится случай, в котором фигурировал Ли «Скрэтч» Перри, один из самых занятных персонажей, вышедших из глубин «Studio One». Изначально Скрэтч был уборщиком у Коксона. Но, как и все обитатели студии, он частенько давал советы, если ему приходила в голову какая-нибудь идея. Коксон был всегда открыт для советов. И примерно в то время, когда «The Soulettes» стали считаться лучшими студийными бэк-вокалистами, Коксон позвал нас и попросил поработать с Ли Перри.
Я удивилась:
— С Ли Перри? Со Скрэтчем?! Но он же дворник! Или ты шутишь?
Коксон возразил:
— Нет, в последнее время он много занимался прослушиваниями для меня, а теперь сочинил хит под названием «Roast Duck», и ему нужен бэк-вокал.
Я спросила Боба, что он думает по этому поводу, и он ответил:
— Ну, если не хочешь, то и не надо, но если ты не против, то вполне можно попробовать.
И я согласилась выполнить эту просьбу — из благодарности к Скрэтчу, потому что он всегда помогал нам на концертах таскать аппаратуру и все такое. Мы пошли и записались с ним, отдали дань уважения. Все получилось замечательно, все были в восторге. А когда запись издали, она в момент разлетелась и стала звучать из всех динамиков, произведя фурор. Ай да Перри!
Вскоре должен был состояться большой концерт в Уард-театре, и Скрэтч должен был в нем участвовать. Он буквально летал, всё не мог поверить, что это с ним действительно происходит, что мечта, которую он таил глубоко в душе, сбывается! «The Wailers», «The Soulettes», Дел рой Уилсон, «The Paragons» — все лучшие артисты «Studio One» выступали вместе, и он открывал это шоу!
И вот он вышел на сцену первым, а мы — бэк-вокали сты — за ним, и Скрэтч завел свою песню: «Я хотел бы жареную утку». А мы как эхо повторяли: «Жареную утку, жареную утку». Это была комедия! Скрэтч вообще был такой человек — ходячая комедия. На нем было навешано множество стекляшек и других штучек, и пока он пел, публика начала кидать на сцену — не камни, к счастью — бумажные стаканчики! Бумажные стаканчики дождем полетели на сцену, потом бутылки. И вот стою я на сцене и думаю: зачем мы во все это ввязались?!
Но для нас это было веселье — забавно было смотреть, как Перри убегает со сцены и понимает, что его звездный час еще не пробил, хотя он и старался его приблизить. Это случится намного позже, когда в 2003 году его альбом «Jamaica Е. Т.» выиграет премию «Грэмми» в категории «регги». А тогда я зауважала Коксона еще больше — за то что он дал Ли Перри эту возможность, как бы говоря ему: «Если ты чувствуешь, что можешь что-то сделать — сделай это!» Но для популярности недостаточно одной записи в студии: когда выходишь на сцену перед пятьюстами или пятью тысячами зрителей, ты должен им что-то дать — или они тебе дадут, бутылкой! Это был первый и последний случай, когда меня согнали со сцены.
Клемент «Сэр Коксон» Додд сыграл большую роль в жизни Боба. Он дал ему ту первую искру воодушевления, важную для каждого начинающего музыканта. Боб рассказывал, что Коксон сказал ему: «Держись, парень. Думай. У тебя получается сочинять музыку. Сочиняй. Пой». Так что даже если денег и не было, или было очень мало, Боб все равно получал необходимую поддержку от человека, которого он уважал, который мог помочь ему.
Там, где Боб жил, ситуация была прямо противоположная. Однажды он сказал мне:
— Рита, я так больше не могу.
Я посмотрела на него — он выглядел разбитым и очень грустным. Я спросила:
— Ты о чем это?
Он ответил:
— Когда мистер Тедди приходит домой ночью, он будит меня, чтобы я приготовил ему ужин. Будит не своего сына — меня. Не важно, когда он приходит, глубокой ночью или под утро, всегда повторяется одно и то же: «Вставай, Неста, разогрей мне поесть». И я должен подавать ему еду. И прислуживать утром.
Жена Тедди тоже унижала его — «как мальчишку на побегушках», говорил Боб. Потому что она все еще держала зло на мать Боба за то, что та родила ребенка от Тедди.
В тот вечер, после нашего разговора, он решил уйти от Тедди. Он пошел к Коксону, и тот сказал без раздумий:
— Если ты чувствуешь, что пора, — давай.
Коксон, конечно же, видел, как Боб несчастен и как полагается на его совет, так что просто улыбнулся и добавил:
— Если нужно, можешь ночевать в комнате для прослушиваний.
Так и начиналась наша совместная жизнь, на пустом месте, с пустыми руками. С тех дней, когда Боб спал в студии Коксона, на полу или под дверью. В мыслях Боб все еще оставался для меня «милым мальчиком», и Коксон, вероятно, чувствовал, как Боб ко мне прикипел, потому что в свою очередь называл меня «милой девушкой». Но Боб был на шаг впереди меня, да и Коксона, он мыслил будущим и думал не о подружке, а о настоящей жене, о том, кем должна быть женщина. И, может быть, о своей матери, которая уехала только потому, что хотела ему помочь.