Гений не должен быть скотиной. Он должен быть сложным, нестандартным. Он должен быть подчинен более высоким мотивам, чем его личный эгоизм или даже личная мораль, потому что в нем живет творческое начало, и это творческое начало может быть для его личности иногда губительно. Но Жан-Кристоф такой славный малый, что мы прослеживаем весь его путь с глубокого детства и до глубокой старости, еще с пренатальных воспоминаний. И нам ни секунды не интересно. Может быть, здесь не прав я. Может быть, здесь я просто не нахожу в Ромене Роллане той остроты, которая присуща большинству художников его эпохи, времен великого разлома. Потому что он, в общем, эстетически очень консервативен. Проблема в том, что, видимо, мое мнение не уникально. Найдите мне еще человека, который бы читал «Жана-Кристофа».
Ну честно, я с многих страниц брался на приступ этой книги, еще когда-то в жуткие советские времена, когда ничего интересного не показывали по телевизору, по нему показали многосерийный фильм по «Жану-Кристофу». Как многие люди, после фильма я пытался читать роман, но никак. И фильм-то был скучный. Скучнейший абсолютно. Потому что для того, чтобы найти, у героя должно быть что-нибудь кроме усов, что-то делающее его индивидуальностью. Может быть, еще беда в том, что Ромен Роллан, всегда интересовавшийся Россией и любивший ее и женатый на русской женщине… может быть, действительно, его беда в том, что основная его профессия — музыковед, историк; он, в общем, не природный писатель. В его стиле нет силы.
И он явно не тот одержимый литературой маньяк, который собственную жизнь сжигает, чтобы сделать из этого тексты. Он слишком хороший человек. Правду говорил Чехов: «Короленко был бы таким хорошим писателем, если бы хоть раз изменил жене». Довольно глубокая мысль. Трагедия появилась во внутреннем противоречии — Ромен Роллан жене не изменял никогда. И все-таки лучше бы Нобелевскую премию дали Короленко.
Не изменял, потому что, насколько я знаю, он в личной жизни был образцом для всех своих друзей. И потом он очень много болел в последние годы, и ему было не до того. Я просто думаю, что дружба с Горьким — дурной знак. В Горьком была та выспренность и слезливость, которая многих от него отталкивала. Кстати, даже Ромен Роллан начал о чем-то догадываться. Он пережил Горького на 8 лет. И он в последние годы Горького говорил: «Мне кажется, что Алексей не чувствует себя свободным в России». Что-то он все-таки понимал. Но, конечно, не хватало ему правоверности и вместе с тем не хватало искренности, чтобы честно сказать: да, товарищ Сталин, это ужасно. Нет, он был большим искренним другом советского народа.
В каждом доме стояло собрание сочинений Ромена Роллана, это красное собрание сочинений. Даже в нашем доме было несколько. И, как это ни ужасно, никто его не открывал, понимаете? Именно потому, что у Ромена Роллана масса добродетелей, масса достоинств. Но я провел опрос среди своих друзей: если кто и любит его, и то только «Очарованную душу», то любят люди безнадежно плоские. Одна девочка мне говорила: «Я так люблю Ромена Роллана!» — и я понимал, что главное это отличие, главное, что не позволяет мне интересоваться этой девушкой, — это ее чудовищная глупость. Она очень добрая, славная… но она глупая!
Ромен Роллан — это действительно какой-то маркер. Это одна из редких ошибок Нобелевских премий. Хотя я понимаю, что эта премия вот тогда была присуждена с чисто воспитательными целями; она была присуждена французу, который был германофилом. Такой знаток Бетховена. Давайте дадим ему — и это будет преодолением мировой войны. К сожалению, для преодоления мировой войны это не делает ничего, и в результате… ну, знаете, когда будущему фашисту Гамсуну дают Нобеля — тоже не очень хорошо. Но Гамсун, при всей своей патетике и характерном для рубежа веков дурновкусии… какой он ни есть — он писатель. Потому что «Голод» — это великая литература. Я уж не говорю про «Мистерии». Любовь он описывать умеет. И вообще, для подростковой Европы он писатель сильный, сентиментальный, трогательный. Другое дело, что он женофоб, но это у скандинавов часто — вспомним Стриндберга. Кнут Педерсен, известный под псевдонимом Гамсун, своего Нобеля честно заработал. А к тому же тогда Нобеля давали в основном за эпопеи. Они написал «Плоды земные», пожалуйста. А все-таки Роллан со своей эпопеей — это яркий пример того, что настоящий эпический роман не может быть жизнеописательным. Или он уж должен описывать совершенно мощную, грандиозную личность. Но писать правильный эпический роман в XX веке неправильно. Роман должен быть таким, как «Улисс» — неровным, безумным, трудным, похожим на жизнь.
Все мои попытки специально перечитать «Жана-Кристофа»… Ребята, никак. Здоровый сон или в лучшем случае почему-то упорная ненависть ко всем положительным персонажам. Все-таки испортила меня постсоветская Россия. Мне кажется, что я сегодня готов прежде всего обнять неправильного героя, который, например, конформист в молодости, а бунтует в старости. Или который не любит хороших девочек, а любит плохих.
1920Кнут Гамсун
Кнут Гамсун — норвежский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе за 1920 год. Получил премию с формулировкой «за монументальное произведение „Плоды земли“ о жизни норвежских крестьян, сохранивших свою вековую привязанность к земле и верность патриархальным традициям».
После прихода Гитлера к власти в Германии и во время Второй мировой войны встал на сторону нацистов. После смерти Гитлера Гамсун написал некролог, в котором назвал нацистского лидера «борцом за права народов». После окончания войны Гамсун был отдан под суд. Он избежал тюремного заключения благодаря преклонному возрасту.
Гамсун написал более 30 романов, повести, пьесы, рассказы, публицистические книги, стихи.
Его переводили Александр Блок и Константин Бальмонт.
В этом очерке я расскажу вам о творчестве Кнута Гамсуна, который, не иначе как ради русского уха, сменил свою неблагозвучную фамилию Педрсен на благозвучную Гамсун. Надо сказать, у меня двойственное отношение к этому автору. Ностальгически он мне приятен, потому что он любимый писатель бабушки, не только моей, и дома некоторое количество дореволюционного Гамсуна хранилось. Дело в том, что Гамсун после Второй мировой войны в России 30 лет не переиздавался ввиду его нацистских симпатий. Это перечеркнуло всю его славу и уж точно его Нобеля. Многие норвежцы присылали ему с омерзением его книги после того, как он от Гитлера принял медаль и рукопожатие. Кнут Гамсун, конечно, сильно себе в старости навредил. Навредил, пожалуй, не меньше, чем Мережковский. Но у Мережковского Нобеля-то не было, а самое главное, Мережковский успел раскаяться в том, что он о Гитлере комплиментарно высказался, от Муссолини взял грант. А Кнут Гамсун в своей книге «На заросших тропах» очень, надо сказать, осторожно ревизовал свое мировоззрение. Да и вообще он был уже не в состоянии провести ревизию собственного пути. Ему было под 90, он так толком и не понял, что натворил.
Между тем, все мировоззрение Гамсуна с самого начала вело его прямо в лагерь фашизма. Будем откровенны, и все философское развитие Европы XX века логически завершилось фашизмом, показав некоторые опасности романтизма, национализма, консерватизма и иных крайностей, которые в теории ничего страшного не обещали. Да и кто не увлекался противопоставлением, скажем, культуры и цивилизации? Томас Манн, ненавидевший буржуазность и любивший немецкий дух. Освальд Шпенглер, хоронивший либеральную Европу. Мартин Хайдеггер, возродивший культ традиции. А вот поди ж ты. «Хайдеггеровская забота о ближайшем в стремлении вернуться к „основам“, „почве“, „земле“, „языку“ как единственному дому бытия», — пишет современный исследователь, не замечая, как излагает основы сегодняшнего «консервативного поворота», а мы ведь уже знаем, чем это кончается. Ну, «ходить бывает склизко по камушкам иным», но вообще-то все понятно, нет?
Показав, какой путь лежит от женофобии, от женоненавистничества, от Отто Вайнингера с книгой «Пол и характер», от некоторых уклонов Ницше непосредственно в фашизм, от почвенничества, Кнут Гамсун стал едва ли не самой трагической фигурой скандинавской прозы, потому что он большой писатель. Гением я его не назову, но человек был одаренный. Написал много. Очень неравноценно. На сегодняшний вкус его перечитывать практически невозможно, я тут открыл «Мистерии», «Пана»… Ну, это все-таки пишет человек, у которого очень много свободного времени, для праздного читателя.
Первый роман Гамсуна «Голод», во всяком случае, первый замеченный роман, который принес ему славу, роман 1890 года — это действительно впечатляющая книга. Экспрессионизм до экспрессионизма. Это, надо сказать, лучше всего, что Гамсун писал потом, по крайней мере в следующие 10 лет. История Гамсуна — это такая классическая мартиниденская биография, когда упорным трудом молодой писатель сделал себе славу и потом 20 лет после первого успеха писал только о том, как упорным трудом молодой писатель сделал себе славу и как она ему оказалась не нужна. Мартин Иден, как мы помним, был моряк, а здесь именно о том, как в конце книги герой идет в моряки.
Сидит начинающий журналист-крестьянин, пытается писать. Пишет на очень абстрактные, отвлеченные темы. Его статьи никто не берет, а кто берет, тот не понимает. Денег не платят совершенно. Он очень одинок. Женщины его не хотят. Когда он встречается с романтической девушкой, которой дает такое типично-символистское имя — Илаяли, она его немедленно отвергает, и ничего не получается. Он страшно обносился, его единственная собственность — это взятое у друга одеяло. Под конец ему не хватает средств даже платить за квартиру, его выгоняют из квартиры, и он просится переночевать в полицейском участке, выдав себя за журналиста, потерявшего ключи от дома. Ему любезно дают отдельную камеру, но вечно там жить нельзя. Наконец, его куда-то там приткнули, в какую-то комнату для проезжающих, дали какой-то гонорар. Там есть история очень симпатичная — со старушкой с пирожками. Он сначала у этой старушки взял слишком большую сдачу по ее ошибке, и вернул, и думает, что он ее этим ужасно облагодетельствовал, а когда он потом у нее просит, в порядке доброй памяти, пирожок, она его гонит с визгом. Никогда никому не надо делать добра. Гамсун это хорошо понимал.