о Петр Бицилли, историк, в своей рецензии абсолютно правильно увидел в ней не хвалу казачеству, а приговор казачеству.
Жан-Поль Сартр в 1964 году отказался от Нобелевской премии и выразил сожаление, что Шолохову Нобелевскую премию до сих пор не дали. После чего ее дали Шолохову. Шолохов сказал, что не будет кланяться шведскому королю, потому что казаки никому не кланяются. Но все-таки поклонился. Мне кажется, что если бы Шолохов отказался от Нобелевской премии, это было бы красивее. Советская власть постоянно дезавуировала Нобелевскую премию, и когда ее получил Пастернак, она была объявлена премией наших врагов и так далее. Но тем не менее советская власть ужасно ликовала почему-то, когда дали Шолохову. С точки зрения Шолохова, не желавшего кланяться, это прекрасный был бы жест: не взять Нобелевскую премию, сказать — Сартр не взял, и я не возьму. Казакам не нужна Нобелевская премия, ишь чего! Но он взял, и, как ни странно, этим гордился. И это лишний раз доказывает, что Нобелевская премия — хорошая премия.
1970Александр Солженицын
Александр Исаевич Солженицын — русский писатель, драматург, публицист, общественный и политический деятель, академик РАН, диссидент, активно выступавший против коммунистических идей, политического строя СССР и политики его властей. Помимо художественных литературных произведений, затрагивающих, как правило, острые общественно-политические вопросы, получил широкую известность своими художественно-публицистическими произведениями по истории России XIX–XX веков. Получил Нобелевскую премию в 1970 году с формулировкой «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы».
Что касается уникальности случая Солженицына с его Нобелем, он получил Нобеля, когда об «Архипелаге ГУЛАГ» не знал никто. Книга тайно переправлялась за границу, но отмашки на печатание Солженицын не давал, именно потому, что после этого его пребывание в СССР сделалось бы невозможным. Оно и сделалось. Когда арестовали и стали допрашивать Воронянскую, его помощницу, у которой выпытали в результате место хранения рукописи, и она повесилась сразу после этого, он дал команду печатать. В конце 1973 года «ГУЛАГ» был стремительно напечатан, сначала у Никиты Струве, потом вся Европа, весь мир начали это переводить и тиражировать бешено. Книга стала мировой сенсацией, относительно Солженицына у советской власти был выбор — или посадить, или выслать — выслали, Андропов настоял.
Солженицын получил Нобелевскую премию, которая и гарантировала ему жизнь и свободу, потому что нобелевский лауреат — это особый статус. Гарантировала ему эту жизнь и свободу всего за восемь лет его художественного творчества, он печатался с 1962 года, и в 1970 уже стал нобелевским лауреатом. Хотя писал он к тому времени примерно всю жизнь, а печатался очень недолго, и главные его тексты далеко еще не были опубликованы. На Западе знали только его художественную литературу, а именно десяток рассказов, и среди них первый, конечно, «Один день Ивана Денисовича», ставший мировой сенсацией в ноябре 1962 года, затем «Раковый корпус», который, я думаю, доставил ему наибольшую всемирную славу, сейчас объясню, почему, и «В круге первом», роман, который, конечно, имел огромный резонанс, но прежде всего в России, потому что проблематика его русская.
«Раковый корпус» — мне многие иностранцы говорили о том, что эта история, этот роман или, как сам Солженицын считал, повесть, стала основой литературной славы Солженицына в мире, даже не «ГУЛАГ». Потому что Солженицын, как всякий крупный писатель, равен своему противнику. Когда он выходит на советскую власть, он, конечно, грандиозен, но по-настоящему велик он, вступая в поединок со смертью. Почему Солженицын этого Нобеля получил, с замечательной формулировкой «за продолжение нравственных традиций русской литературы» как раз в тот момент, когда уже казалось, что они брошены, эти традиции, что их не возродишь, — вот именно за это неожиданное понимание: оказалось, что есть у нас еще писатель истинно толстовского негодования и достоевской мощи.
Кстати, и Пастернак получил премию со странной формулировкой «за продолжение традиций русского романа», хотя ничего дальше от традиций русского романа, чем «Доктор Живаго», нет, книгу в России никогда не понимали. Как написал Самойлов, значение книги выше ее достоинств.
А Солженицын как раз поддерживает традицию русского социального романа, он здесь, можно сказать, органично встраивается в ряд. Но в чем его, как мне кажется, великолепное преимущество, и в чем особенность его, — Солженицын вернул русской литературе мужество обращения к главным вопросам, она очень долго от этих вопросов бегала, занимаясь либо в эпоху теории бесконфликтности конфликтом хорошего с лучшим, либо в шестидесятые годы, старательно огибая Ленина, разбиралась со Сталиным. Масштаб вопрошания, сам масштаб подхода, очень упали, конечно, очень изменились.
Солженицын — об этом редко вспоминают, но ведь это правда — Солженицын еще и постоянный поставщик бестселлеров. А почему его книги абсолютными бестселлерами становятся, что ни напиши, это сметают с полок? Потому что это касается самой больной точки, всегда. Даже «Двести лет вместе» — книга, которую многие, и я в том числе, считают образцом непонимания проблемы, ну просто совершенно мимо цели выстрелом, но все-таки она стреляет по очень существенной, по очень важной мишени, по важному национальному вопросу, русскому прежде всего, а не еврейскому, важному для России. «ГУЛАГом» Солженицын ударил в главную скрепу, он как раз писал о том, что зэки — это особая нация, и это замечательная пародия на этнографический очерк, но дело в том, что не просто зэки — это нация, но и нация — это зэки, нация в основном скреплена страхом тюрьмы, тюремными законами и тюремной субкультурой.
Он об этом первый сказал вслух. О каторге писали и Достоевский, и Дорошеич, и эталонное художественное исследование предпринял Чехов — «Остров Сахалин» стал первой научной работой на эту тему, с истинно докторским точным подходом, — но Солженицын написал о превращении всей нации в население Архипелага, и по этой скрепе ударил. И во многом общество это расшаталось именно из-за того, что он описал механизмы его устройства. Что касается «Ракового корпуса», он там задал поразительно важный вопрос: как встречаться со смертью советскому человеку, у которого душа ампутирована? Ну он не верит, что у него душа есть. У него ее отняли. Какие-то, в общем, сходные темы, правда, в более краткой форме, есть и в его рассказе «Правая кисть», где герой революции встречается со смертью и старостью, ему нечем их встретить, потому что нечем задать вопрос о смысле жизни.
Что делать человеку не только без религиозного мышления, но человеку, у которого вообще вся метафизика ампутирована? И в «Раковом корпусе» он задается этим вопросом, как встречать смерть; там рак — один из ее псевдонимов. Можно выжить, но для того, чтобы выжить, как выжил он сам чудом, нужна сильнейшая мотивация, нужно абсолютное сознание своего бессмертия и своей важности для Бога, чувство миссии, которого большинство советских людей лишено. Можно выжить за счет любви, можно за счет милосердия, но это все паллиативы или псевдонимы. На самом деле человека поднимает к жизни сознание сверхценности этой жизни, которое есть у Костоглотова.
И неслучайно у героя такая фамилия: прямой, как бы проглотивший кость, Костоглотов действительно выдержал все. Правда, он, как мы понимаем, из одного ракового корпуса в сущности переезжает в другой, потому что он возвращается в ссылку, и ссылка эта бессрочная. И хотя он сейчас выжил, но надежда на освобождение для него довольно проблематична, поэтому финал, после посещения зоопарка, — мрачный финал, когда сапоги его болтаются в проходе, и он возвращается.
Но потрясающая сцена самого этого посещения зоопарка, это торжество жизни вопреки всему, жизни, загнанной в клетку, еще и в Ташкент, в сухую пустынную степную природу, и все-таки в этих зверях живет какая-то неубиваемая сила жизни. И такой роскошный гимн ей содержится в этой финальной сцене, она еще и музыкально очень точно написана. И это помещено в финал романа, когда бывший зэк, бывший раковый больной позволяет себе детское наслаждение, единственное в жизни, пойти в зоопарк, и после этого другому юноше, умирающему в этом раковом корпусе, пишет письмо с описанием своего посещения, тоже давая надежду.
Надо сказать, что в «Раковом корпусе» довольно много физиологии и мрачных деталей, но там поразительно, что со смертью не надо пытаться договориться, не надо пытаться ее улестить, подольститься, пойти на компромисс. Тут может быть только отчаянная борьба, и ничего больше. Это предельная жестокость, в том числе к себе. Смерть победит тот, кто к себе безжалостен, кто себя переламывает и кроит, компромиссов быть не может. Этот темперамент борца очень у Солженицына отчетлив.
Он перенес действительно и болезнь, и успешную терапию. Сам считал, что от рецидива спасся древесным грибом чагой, сильно агитировал за это народное средство.
Можно ли было написать подобную книгу без личного опыта? Ну если он побывал в пограничной ситуации, в условиях борьбы со смертью, в условиях выживания, — он вообразить это может. Но, боюсь, что без личного опыта здесь никак. Просто, понимаете, бывают разные личные опыты. Об опыте борьбы с раком любой писатель, это переживший, в разное время писал. Сравнительно свежий пример — книга Владимира Данихнова «Тварь размером с колесо обозрения», но его рак добил, к сожалению, эта книга оказалась последней, царство ему небесное, замечательная вещь. Или возьмем для сравнения книгу, скажем, Владимира Солоухина «Приговор», тоже о счастливом избавлении от рака, и книгу Солженицына, и вам сразу станет понятно, где советская литература, а где русская.
Русофил Солженицын, который с Солоухиным дружил даже, давал ему интервью, все-таки от него отличался и статусом, и уровнем таланта, и мировоззренческой отвагой, сказал бы я. Книга Солженицына обладает невероятной глубиной и точностью, а книга Солоухина, о чем там размышляет советский писатель перед смертью, — о том, что от него останется, в каком состоянии архив, улажены ли его отношения с женщинами, то есть он решает какие-то проблемы бытового уровня, там метафизики по-настоящему нет. Это не значит, что опыт Солоухина меньше опыта Солженицына, это просто значит, что масштаб проблемы задается масштабом личности.