Другое дело, что сейчас Хандке является жертвой абсолютно тоже тоталитарной пропаганды и травли, и местечко, где он живет, выделило ему личную охрану. Травить писателей нехорошо, как мы помним по истории Салмана Рушди, но даже то, что Салмана Рушди травили, не сделает из меня фаната его творчества, его проза вымороченная, безумная, стилистически избыточная, а временами просто бездарная. Но если я вижу плохого писателя, хотя не лишенного некоторого своеобразия, почему я должен в угоду общественному мнению о нем говорить что-то хорошее? Так и здесь, то, что Хандке травят, это очень плохо, но это не делает из него хорошего писателя, как ни ужасно, потому что он писатель, лишенный изобразительной силы, писатель страшно скучный, страшно монотонный.
Говорят, его стиль нельзя оценить в переводе. В хорошем переводе стиль всегда можно оценить, а Хандке переводили не последние переводчики в России. Сейчас говорят, что Хандке надо рассматривать прежде всего через призму языка, у него необычайно изобретательный удивительный язык. Да ничего там нет особенного, в его записках о путешествиях. У Елинек есть язык, есть некоторый феномен, есть некоторое толстовское отстранение, даже у Токарчук временами есть язык, хотя ее герои тоже очень много путешествуют в «Бегунах» и путешествуют ужасно скучно. Это все следствие внутренней пустоты, попытка ее заполнить пространством, эссеистика ни о чем, записки на манжетах, там попила кофе, сижу, смотрю, напротив едет мальчик, который описался. Господи, кому это интересно!
Точно такое же у меня ощущение от Хандке и ощущение, знаете, какой-то европейской дикой пресыщенности, даже его футболист никогда не играет в футбол. Помните, как Бунин говорил Катаеву, написавшему рассказ о декораторе: «Когда же ваш декоратор начнет писать декорации?». Герои Хандке не работают никогда, вообще ни секунды, то есть у них профессии нет, его писатель не пишет, его художник не рисует, его фотограф только тупо фотографирует, но творческого подхода я там не вижу. Это человек, который вообще ни секунды не озабочен профессиональной проблематикой, а если нет профессии, я боюсь, то как-то нет и основы жизни, я не очень понимаю, зачем они все живут. Другое дело, что в России сегодняшней масса таких пустотных персонажей, живущих такой пустотной жизнью, поэтому Хандке многим нравится. Ну, ради бога, велкам, и в Европе, наверное, полно таких людей, в сытой, зажравшейся Европе, а уж тем более у нас, очень много людей поддерживают Милошевича, ненавидят НАТО за бомбардировки Сербии, я в общем этих людей могу понять. Как ни странно, общества этих непрофессионалов и серболюбов, они очень пересекаются, во многом они совпадают. Ну и бог вам навстречу, как говорили у нас в армии, но к сожалению, я не могу разделить этих чувств и отворачиваюсь от этого с какой-то даже брезгливостью.
Да, Хандке — писатель для зажравшихся, писатель для тех, кому незачем и некуда жить, писатель для людей, у которых очень много свободного времени и совершенно нечем его занять. Может быть, он конституирует как-то, прокламирует такое новое состояние Европы, но это и есть то состояние, которое заставляет говорить о вырождении. Понимаете, для меня нонконформизм должен быть оплачен жизнью, не скажу, что жизнью, отданной обязательно, но жизнью как жизненной практикой. Как в случае Лимонова, если вы хотите давать премию человеку, сочувствующему сербам, дайте Лимонову, это писатель выдающейся изобразительной силы. Хандке, даже когда он описывает секс, он как-то делает это, знаете, как Жюльен Сорель, который только и думает, неужели это и есть все. Да, это все, но это не так мало.
В общем, тут говорят очень много еще о его вкладе в кинематограф. Он написал для Вендерса экранизацию Вильгельма Мейстера на современном материале, фильм «Ложное движение». По-моему, дико скучный фильм, в котором, кроме как смотреть на четырнадцатилетнюю Настасью Кински, больше делать совершенно нечего. Он написал «Небо над Берлином», самый напыщенный и глупый фильм, который я видел у Вендерса. «Париж, Техас» я люблю, там есть настоящее отчаяние, любовь настоящая, даже «Алиса» лучше, а «Небо над Берлином» это какая-то такая пошлая сказка. Я понимаю, что пошлость, как правильно пишет Иваницкая, это манипулятивный термин, термин манипулирования, — если вы хотите о ком-то сказать гадость, вы говорите всегда «это пошлость». Пошлость — это то, чего мы не любим, и все. Ну, не назовите это пошлостью, назовите это плоскостью, сентиментальностью… хотя сентиментальность я как раз люблю… И, понимаете, если уж давать современному европейцу, то давать Краснахоркаи, например, который написал «Сатанинское танго», из которого Бела Тарр сделал культовую картину. Роман, кстати, в отличие от фильма, действительно выдающийся, очень интересный. Если уж давать европейцу современному, то Петрушевская тоже европеец, и у нее страшные истории пострашнее, они просто лучше написаны, чем у Ольги Токарчук, ну что мы будем, правда, всерьез это обсуждать.
Мне после этого присуждения хочется как-то вспомнить слова Александра Мелихова, нашего писателя, о фальшивом золоте, о Нобеле как о гаранте фальшивого золота, он там разобрал несколько последних награждений. У меня могут быть очень серьезные мировоззренческие претензии к самому Мелихову, их море, но пишет-то он лучше, чем большинство разбираемых авторов, плотнее, стиль у него живее, да и мысли у него есть. А где мысли у Хандке, с чем там спорить? Это потрясающий пример человека, который всю жизнь позиционирует себя как писатель, но при этом не делает ничего, что входит в традиционную писательскую функцию: он не развивает язык, он не предлагает жесткую фабулу, он не погружается в психологию героя. Это какой-то путешественник с записной книжкой. Я очень сочувствую тем, — и даже я совершенно не возражаю, — кто его любит, но мне страшно от того, что могут быть такие люди.
Вопрос тогда, что происходит с Нобелевским комитетом. Понимаете, это же с разных полок книги, Ишигуро, например, нобелевский лауреат 2017 года, и Хандке. У Ишигуро есть страсть настоящая, у него есть потрясающее детальное знание жизни, его роман «Не отпускай меня» — потрясающая, страшная, трагическая история любви, даже «Погребенный великан» — замечательно придуманное фэнтези. Он все-таки писатель, понимаете, не нужно писательского удостоверения Достоевскому, как мы знаем из Булгакова, у него по любой странице видно, что он писатель. У Хандке по одной странице из любой его книги — они, говорят, не похожи друг на друга — не вижу этого. И когда это сравниваешь даже с недавними нобелевскими награждениями, а уж с Гюнтером Грассом и подавно, это просто разные миры.
Дело в том, что Нобелевский комитет руководствуется очень странной логикой. Несколько русских критиков литературных, которые как-то очень умеют понравиться, они блогеры такие по преимуществу, это примерно как ресторанные критики, их затея — всем угодить и при этом подчеркнуть собственную образованность. Такие люди есть, те, которые хотят всем нравиться, они говорят: «О, это награждение по чисто литературным мотивам, никакой политики здесь нет». Но объяснить, почему Хандке — хорошая литература, они совершенно не в состоянии. Правда, они могут сказать: если писатель вас так бесит, это настоящий писатель. Наверное, да, наверное, это единственный критерий, по которому его можно признать настоящим писателем. Но я ненавижу не столько его, он мне ничего не сделал, я ненавижу то состояние, которое он описывает, состояние вынужденного безделья, состояние скучного путешествия по скучным местам, и тот, кто так живет, тот конечно, зря коптит небо, тот оскорбляет божественный замысел о себе.
Так живет значительная часть Европы. Но и среди этого европейского кинематографа существуют, например, братья Дарденн, которые решают какие-то экзистенциальные проблемы, хотя Бельгия, конечно, далеко не самая проблемная и бурно живущая страна. Возникает чувство какого-то, понимаете, все-таки стыда за людей, которые так тратят время и деньги. И Нобелевский комитет, конечно, мог бы поддержать тысячу писателей, которые заслуживают того. Ну что такое, можно по-разному относиться к Пинчону, ну у Пинчона нет Нобеля, а у Хандке есть, можно по-разному относиться к Франзену, у Франзена нет, а у Хандке есть. Уж если вам нужно давать травивому, ну на худой конец дайте Салману Рушди, все-таки «Последний вздох мавра», как к нему ни относись, но это проза. А здесь ткани нет, нет самого вещества, непонятно, о чем мы говорим, это какая-то сгущенная пустота. Ну, если так, понимаете, написать скучную книгу о скучной жизни еще не значит достигнуть адекватности.
Я понимаю, что мы как бы против ветра плюем, но, видите ли, здесь у меня есть четкий критерий. Я прекрасно понимаю людей, которые сейчас хвалят Хандке, люди, которые реально хвалят Хандке, они в литературе просто вообще не понимают. Это нормально, они просто не знают, с чем это едят. Можно понять людей, которые хвалят Мураками, можно понять людей, которые любят Ишигуро, можно понять людей, которые балдеют от Герты Мюллер, у Герты Мюллер есть выдающиеся тексты. Но понять человека, который любит Хандке, кардинально невозможно. Прекратите его травлю и прекратите делать из него писателя, давайте успокоимся на этом. Ни травить, ни награждать его совершенно не за что.
Ему хорошо за семьдесят, но дело не в этом. Я не исключаю, знаете, для Бога никто не потерян, возьмет и напишет шедевр, может, как раз Нобелевская премия его подтолкнет. Но он же сам много раз говорил, что Нобелевская премия — это как прижизненная могила, прижизненная канонизация, зачем это писателю? И тоже интересно, всю жизнь он ругал Нобеля, а все-таки силы отказаться он в себе не нашел. Ты уж откажись тогда, хоть что-то сделай. Нет, брюзжит и берет, несерьезно.
И, понимаете, даже если бы дали Саше Соколову, наверное, самому нелюбимому мной писателю, я бы не так взбеленился. Саша Соколов, у него есть несколько текстов, которые приковывают внимание, там как не относись. Для меня, конечно, совершенное оскорбление сам разговор о гениальности, допустим, «Между собакой и волком» или «Палисандрии», но в «Школе для дураков» есть пара трогательных рассказов, во второй главе, ну милая книга, да и в общем последние его стихотворения в прозе, они ничего. А здесь я просто вообще не понимаю, Петер Хандке — это из тех писателей, отсутствие или присутствие которых в мире решительно ничего не меняет. Наверное, есть люди, которые его любят, ну, я всегда готов признать, что я чего-то недопонимаю.