Наделенных разумом, — если не того,
Что вы будете заботиться друг о друге,
То, по меньшей мере, понимания: печалью
Отмечены вы, весь ваш род, затем,
Чтобы я узнавал вас, как узнаю голубые
Метки дикой сциллы, белизну
Лесной фиалки.
Это стихотворение от имени Бога, но от имени Бога можно сказать гораздо более серьезные и более страшные вещи. У Маяковского Бог говорит: «Я люблю смотреть, как умирают дети». Это страшно сказано, но от имени Бога такое можно сказать именно потому, что это огромная дерзость, непозволительная дерзость, Маяку никогда не могли простить этих слов. Если вы дерзаете говорить от имени Бога, пусть он у вас говорит что-то ослепительное, а здесь он говорит: «Вы не заботитесь друг о друге, и поэтому я не буду заботиться о вас».
Опять-таки, будь это высказано чуть с меньшей претенциозностью, с этим произвольным, абсолютно произвольным, никак не мотивированным делением на строки, переносами такими, анжамбеманом в верлибре — это вообще дикость, но, тем не менее, и чуть менее патетически, тогда можно было это с интересом читать. Но меня смущает именно банальность, выдающая себя за небанальность.
В мире сегодня, я думаю, десятки тысяч поэтов, которые могли бы претендовать на Нобеля с большим основанием, и мне обидно именно за то, что Луиза Глик называется поэтом, не имея для этого никаких стопроцентных оснований. Стопроцентных оснований, наверно, не может быть, мне сейчас скажут: «Вы как судья Савельева, которая говорит Бродскому: „А кто вас назначил поэтом?“». Это от Бога.
Считать себя поэтом может кто угодно, но когда Нобелевский комитет поддерживает эту точку зрения, она должна быть серьезно аргументирована. Надо помнить, что такие поэты, как Роберт Пенн Уоррен, а он был прежде всего поэтом и уже только потом прозаиком, Нобелевской премии не удостоились.
Такие поэты, как Уистен Хью Оден, Нобелевской премии не удостоились. Поэтому надо, наверное, поискать человека, который бы вносил в мир не просто одинокую чистую ноту своих размышлений о Боге и цветах, а поэта, который бы «кастетом кроился миру в черепе», как сказал Маяковский. Мне обидно это говорить, потому что я уверен, что Луиза Глик очень хороший человек, но меня безумно раздражает фальшивая многозначительность в любом человеке.
А еще больше меня раздражает огромное количество наших сограждан, которые искренне надеются, что если они похвалят Луизу Глик, их теперь пустят преподавать в Штаты или вообще. Она человек, от чьего мнения многое сейчас зависит, от чьего мнения зависят многие академические в том числе карьеры, и смотреть на этот выводок людей, дожидающихся ее благосклонности, мне еще горше. Поэт не должен ни на что влиять, и я надеюсь, что она, как истинный поэт, ни на что влиять не будет.
Я не буду рекомендовать альтернативы, кому надо было дать Нобеля вместо нее, понимаете, именно я не буду рекомендовать. Я абсолютно не уверен, что в России сейчас или в мире хоть кто-нибудь готов будет поддержать мой выбор, потому что мои вкусы вообще довольно своеобразны. Но я никому не предлагаю: «Давайте ему дадим Нобелевскую».
Моя рекомендация же, понимаете, действует только применительно к классике. Когда я начинаю говорить о современности, слишком много людей, которые со мной не согласны. Очень много, это для меня большая боль, много талантливых поэтов, к сожалению, после Крыма и Донбасса сошли с ума. Среди них были и одаренные люди, но, к сожалению, они начали говорить и писать такое, что мне их упоминать просто стыдно, это просто рот потом полоскать с мылом, да. Равным образом это касается и некоторых писателей, которые просто для меня умерли после этого. И сейчас они, тут уже дело не в Крыме, не в Донбассе, они уже на родной почве начали с ума сходить.
Есть некоторое количество людей, чьи взгляды и стилистика меня абсолютно не устраивают вне зависимости от их поведения, вне зависимости от их убеждений. Я современник, я ненадежный рассказчик, поэтому мое мнение о Луизе Глик имеет некоторое право быть, потому что мы с ней находимся в абсолютно разных полях. Моя академическая карьера никак не зависит от нее, равным образом никак от нее не зависит и моя карьера литературная. Но просто я помню, с каким диким негодованием на меня накинулись отдельные люди, когда я сказал, что, по-моему, Тумас Транстрёмер — поэт очень банальный. Они, наверно, надеялись получить Нобелевскую премию. Они ее все равно не получат, смею вас уверить. Тумас Транстремер — банальный поэт. Но это ни о чем не говорит, понимаете. Подождите, может быть, дадут кому-нибудь сейчас из украинских авторов. Сергей Жадан, очень было бы хорошо, чтобы он ее получил, хотя тоже… У него еще проза хорошая. Просто я совершенно не уверен в том, что мое свидетельство здесь должно что-то значить. Просто когда я вижу плохие стихи, я и говорю. Они объективно плохие, я не могу сказать, что они хорошие. Я очень хотел, мне же, как вы знаете, всегда после очередного Нобелевского награждения начинают названивать все радиостанции FM: «Что вы скажете?». Я честно приветствовал восторженно награждение Дорис Лессинг, наш брат фантаст получил премию, ура! Я был в восторге абсолютном от награждения Модиано, потому что он написал очень хороший сценарий, хотя его романы мне не нравятся, а фильм «Лакомб Люсьен» был гениальный. Мне не нравится Петер Хандке, ну что теперь делать? Но еще раз говорю, это их премия, пусть они и дают. А то, что в России большой поэтической премии после «Поэта» так и не появилось, появилась хорошая премия «Поэзия», но она награждает за тенденции, а премия, которая награждала бы за совокупность творчества поэтического, сейчас в мире такой, пожалуй, что и нет.
Нобелевская премия по литературе вручается то прозаикам, то поэтам, она может вручаться хоть публицистам, это неважно. Она вручается за нравственный вклад или за предоставление миру новой страны на литературной карте.
Одно для меня несомненно: пусть они награждают кого хотят, но приказать своему литературному вкусу заткнуться я не могу. И высокопарные разговоры о том, что вы не понимаете, у вас нет тех чакр, которые… Как правило, если мне не нравится, уж своему-то вкусу я верю, если мне совсем не нравится, если моя душа на это совсем не отзывается, это все-таки говорит о том, что автор написал высокопарную банальность, к сожалению. Вкус-то не обманешь.
Я думаю, что Энн Секстон была поэтом гораздо более высокого класса. К сожалению, она покончила с собой, как многие американские поэты, в припадке депрессии. Но Энн Секстон же считается массовым вкусом, отчасти потому, что она писала в рифму. Давайте считать, что Луиза Глик — это образец высокого вкуса, тогда я честно самоустраняюсь. Но все равно дай бог ей здоровья, потому что лучше награждать поэта, чем производителя оружия.
2021Абдулразак Гурна
Танзанийский писатель, пишущий на английском языке. Проживает в Великобритании. Лауреат Нобелевской премии по литературе «за его бескомпромиссное и чувственное обличение последствий колониализма и судьбы беженцев в водовороте культур и континентов» (2021).
Автор романов «Рай» (1994), «Дезертирство» (2005) и «У моря» (2001).
В 2021 году наша программа «Нобель» на телеканале «Дождь» уже не выходила, но о нобелевском лауреате по литературе я написал для «Новой газеты». Эта статья как раз и завершит наш разговор о нобелевских лауреатах по литературе XX и начала XXI века.
С творчеством Абдулразака Гурны я познакомился случайно, когда никакой его нобелевской премией еще и не пахло: в 2015 году готовил доклад к одной университетской научной конференции на тему «Концепт измены в военном и любовном романе XXI века» — тема экзотическая, но, по-моему, показательная. По ходу дела я выбрал другую тему, от греха подальше, о попаданцах в военной прозе, но успел прочитать некоторое количество сочинений о проблеме долга и предательства, и дружественный американский аспирант, специалист по африканской литературе, подкинул мне идею взять в университетской библиотеке Desertion.
Этот небольшой, под 300 страничек, роман 2005 года — короткий, как все романы Гурны, — на меня тогда произвел изрядное впечатление, и маленькую поэму «Бремя черных» я написал не без некоторого его влияния. «Теперь душа моя украдена, неузнаваемы черты. Спаситель мой, любимец, гадина, на что меня оставил ты? Зачем же я в тебя глаза втыкал, терпя, потворствуя, молясь? Зачем тобою не позавтракал, когда увидел в первый раз?» — примерное изложение монолога лавочника Хасанали, обращенного к спасенному им англичанину Пирсу: сейчас ты нас обвиняешь в краже, белый человек, а если б ты так заговорил, когда мы нашли тебя чуть живого, мы бы правильно сделали, если б послали тебя в ад, где тебе и место. Ну и вообще главная тема Гурны — чувство вины африканца, которому в Африке страшно и тошно, который переехал в Европу и теперь чувствует себя предателем, поскольку там в Африке болеют и деградируют друзья и семья, — все это по разным причинам совпадало с моими ощущениями, и сдается мне, что Гурна — самый нужный, самый адекватный писатель для сегодняшней России. Разговоры о том, что премию ему дали по африканской квоте или за цвет кожи, не имеют под собою почвы. Кроме того, он давно живет в Англии, профессорствует в Кенте, читает лекции и пишет монографии о лучших африканских писателях, так что заслуга его не в происхождении. Мы знаем, что Нобеля дают обычно либо за открытие новой территории, либо за фиксацию новой, прежде не описанной эмоции. Так вот, эту новую, крайне актуальную эмоцию Гурна зафиксировал, и он чуть ли не единственный, кому это удалось — в силу особой личной смелости, вероятно. Его протагонисту Рашиду в «Дезертирстве» — хотя этот роман можно было бы назвать и «Предательство», и «Опустошение», и «Оставление» — чрезвычайно неуютно на родине: прежде всего потому, что независимость не принесла ей никакого счастья, что нищета, угнетение, фальшь никуда не делись; он уехал — и постоянно корит себя за измену. Мотив измены звучит в книге постоянно: Амин страстно любит Джамилю (правнучку Пирса и Раханы, которые сожительствовали беззаконно), а родители ему говорят: оставь эту женщину, она не наша, она пришла ниоткуда и идет в никуда, и смотрит в никуда, и бог знает что там видит! (Книга вообще красиво написана, с фольклорной простотой). Между черным и белым вечная война, как между землей и небом, и предателей, коллаборационистов, отступников становится в ней все больше; добавьте к этому конфликт ислама и христианства — и вы поймете формулировку Нобелевского комитета насчет внимания к человеческим судьбам в мире, раздираемом противоречиями. Это самоощущение заложника и изменни