Да, гениально, и там я тебя обязательно трахну, и будь что будет. Однако нейроны моих больших полушарий были откалиброваны в полные лишений годы тюремной социализации в соответствии с правилами игры человеческого общества и вынужденно научились лицемерию, а их вотум имел преобладающий вес. Поэтому моя реакция состояла лишь в сдержанном кивке.
– Почему нет? С удовольствием.
Всё отлично, подумал я, когда мы встали.
По дороге к жилым домам я узнал, как её зовут.
– Биргитта Никвист. Я классная руководительница 8-го «А» и веду у них математику. Но пару недель назад мне пришлось взять на себя и уроки шведского языка, потому что коллега ушла в родовой отпуск, – оживлённо болтала она, когда мы шли по улице, поднимаясь в горку. – Вот на кого я сердита, можете мне поверить. Представляете, что она устроила? Оставила непроверенными целые стопки сочинений. Некоторые пролежали больше месяца, причём во всех классах, которые она вела. Это значит, что мне сейчас придётся проверять сочинения, которые скопились за два месяца, представляете? Я понятия не имею, где мне взять время на это.
Я буркнул что-то неопределённое. Мне бы её заботы.
На пригорке против школы стояли два шестиэтажных дома оливкового цвета, окружённые тонкими, чахлыми соснами. Биргитта жила на последнем этаже. Без лифта.
– Всё, восхождение окончено, – возвестила она, когда мы наконец забрались на самый верх и она открыла дверь. В отличие от меня, она даже не запыхалась. Привычным движением она достала из кармана куртки мобильный телефон и сунула в зарядное устройство на комоде.
Хорошая идея. Я полез в карман и тоже отключил свой телефон. При моей везучести Ганс-Улоф позвонит мне в тот самый момент, как только я залезу ей в трусы.
Квартирка была маленькая и сразу видно, что девичья. Каждая стена была выкрашена в другой пастельный цвет, всё было жутко романтично, опрятно и чисто. Времени, чтобы вставлять в рамочки фотографии со школьных экскурсий и развешивать их на все свободные места, ей явно хватало. Был тут и небольшой стеллаж с книгами у письменного стола, на котором стояло несколько кривых, косых и плохо покрашенных глиняных вазочек с карандашами и шариковыми ручками. На полках были рассажены мишки, мягкие игрушки и расставлены прочие безделушки.
Я сделал короткий обход гостиной и холла. Одна стеклянная дверь выдавала, что за ней располагается ванная. Дверь, которая была закрытой, вела, следовательно, в спальню. Будем знать. Из кухонного окна видна школа, правда, перед этим взгляду приходилось пробиваться сквозь множество соломенных звёзд и прочую рождественскую мишуру.
Она указала мне на место у окна за маленьким столиком и налила воду для кофе.
– Вам с сахаром? – спросила она, и, когда я кивнул, поставила на стол лилового керамического бегемотика с дырой в спине, наполненного коричневым сахаром. Ну, ясно, как же иначе.
На тарелке громоздилась целая гора нарезанного кусками пирога манящего вида и аромата.
– Рождественский кекс я пока, к сожалению, не испекла, – сказала она, обставляя меня тарелками, чашками и обкладывая десертными вилками.
– Ничего, я не особо охоч до изюма, – ответил я и почувствовал, что голоден. Она тоже явно проголодалась, потому что принялась за свой первый кусок, ещё заваривая кофе. Кофейный фильтр, кажется, пропускал воду по одному атому.
– Судя по всему, у вас с Кристиной было взаимопонимание, – сказал я, чтобы увести разговор подальше от всех этих кофе? молоко? сахар?
Она кивнула.
– Да, я думаю, у нас был хороший контакт. Потому меня и убила вся эта история с её болезнью. Мне даже снились кошмары, честное слово. Ну, мне будет что сказать её отцу, когда я увижу его в следующий раз…
Я поперхнулся.
– Мне было бы, право, очень важно, чтобы вы какое-то время подержали это в тайне. Может быть, ещё с неделю, – сказал я так серьёзно и внушительно, как только мог. – Ради безопасности Кристины.
Она посмотрела на меня, наморщив лоб, и снова подлила несколько капель кипятка.
– Не понимаю, как это связано с безопасностью Кристины?
– Вы поймёте это немного позже, – настаивал я. Мне самому не приходило в голову никакого убедительного объяснения, так что оставалось напирать только на это. Мол, я знаю то, чего не знаешь ты.
Некоторое время мы молчали. Победу иной раз приходится высиживать.
– Ну хорошо, – сказала она, пожав плечами, и отвернулась. – Как хотите.
Я разглядывал её спину, пока она стояла у плиты. У нее и впрямь была хорошая фигура. Невысокая, но стройная. Поджарая такая. Такое тело умеет так сильно сомкнуться на тебе… Я заметил, что мои трусы при этой мысли начали натягиваться. К счастью, под комбинезоном это не было видно. Моя гормональная система работала на полных оборотах и явно взаимодействовала с лимбической системой так, что София Эрнандес Круз порадовалась бы.
– Мы говорили о Кристине, – попытался я вернуть свои мысли в нужное русло.
Биргитта Никвист убрала фильтр и стала наливать кофе.
– Верно, – сказала она. – Ну, что мне рассказать вам? С ней приятно беседовать. Она общительная девочка. Очень самоуверенная для своего возраста. Очень.
– Знаете какие-то подробности о смерти её матери?
Она поставила перед нами полные чашки.
– Это была ужасная история. Автокатастрофа. Грузовик пролил масло, да ещё на повороте. Дорога была, как каток, и это ночью. Мне страшно жаль эту семью. Я знала мать Кристины, понимаете?
– Должно быть, это был тяжёлый удар для девочки.
Она села напротив меня и принялась задумчиво размешивать молоко в кофе.
– Да. Я в то время была в школе дежурной учительницей, к которой можно было прийти поплакаться, так что я по долгу службы знала про все беды детей. Мы в то время много говорили с Кристиной. Она и дома у меня была.
Я невольно поднял брови и огляделся.
– Здесь?
Она отрицательно помотала головой, и по её лицу скользнула грустная улыбка.
– Нет, не здесь. Тогда я ещё… жила в другом месте.
Было что-то особенное в том, как она это сказала. Как будто я затронул тему, которую она хотела скрыть. Я решил при случае вернуться к этому.
– И как, по вашему впечатлению? Она справилась со своим горем?
– Думаю, да. Кристина обладает удивительной внутренней силой, понимаете? Просто диву даешься. Я думаю, это в ней от матери. Уж этого у неё никто не отнимет, внутреннюю силу и непоколебимость.
Я вонзился зубами в пирог, чтобы не взвыть. Эта женщина не имела никакого представления о жизни и о том, что в ней может случиться. Нет ничего такого, что у человека нельзя отнять. Ничего.
Проглотить. Отдышаться. Она ведь не со зла. Просто наивная, вот и всё.
– Раз вы говорите, что знали её мать, – спросил я, – что это была за женщина?
Она задумалась, поднеся чашку ко рту. Я вспомнил, как мы с Ингой несколько дней плутали по лесу, голодные и грязные, но упрямые в своём решении не попадаться и больше никогда не возвращаться. И нам это удалось. Мы не вернулись. Когда у нас кончалась еда, мы жили на одной воде из лесного ручья, перебивались с ягод на то, что находили в мусорных бачках на парковках, но мы так и не вернулись.
Что могла знать об этой стороне жизни женщина, чье представление о беде ограничивалось лишней стопкой тетрадок, которую нужно проверить? Ничего.
– Хм-м, – Биргитта пригубила кофе. – Если выразить одной фразой, я бы сказала: она была счастливая женщина. Какая-то… раскованная. Трудно описать. С чувством благодарности по отношению к жизни, вот это, пожалуй, самое точное.
Поразительно. Да, Инга действительно была такой. И представляла в этом для меня загадку, которую я и по сей день не разгадал.
Я прокашлялся.
– А отец Кристины? Его вы тоже знаете?
– Да, конечно. Он часто приходил на родительские собрания, ещё при жизни жены.
– Да, и чего это он? – Это действительно было интересно.
– Немного странно, если честно. Вы же знаете, что он профессор в Каролинском институте?
Я кивнул.
Она подняла ладони.
– Ну вот. И он часто бывает, как все профессора, не вполне в себе. Рассеянный. И очень напряжённый, я бы сказала. Очень… – она искала подходящее слово, – упёртый. Он тяжело пережил смерть жены. Она наверняка была для него свет в окне. Он сильно изменился с тех пор и наверняка ещё не справился с этим. И совсем непохоже на то, чтобы он подумывал о новой женитьбе или хотя бы о новом знакомстве.
– А какие у него отношения с дочерью?
– Он к ней строг. – Она взяла следующий кусок пирога. – Даже слишком строг, я бы сказала. Например, он запрещает ей дружить с мальчиками. Но ведь в наши дни это совсем старомодно. Однажды она привела домой мальчика, вполне безобидного, одноклассника. Ей было тогда лет десять, и она хотела проиграть ему какую-то музыку… Но её отец прямо-таки вышел из себя. Устроил скандал, и с тех пор Кристина тщательно скрывала свою дружбу с мальчиками. – Она улыбнулась. – Что было не так трудно сделать.
Я насторожился. Может, здесь был след?
– Не было ли у неё в последнее время кого-то, кого можно было считать её постоянным другом?
Она отрицательно помотала головой.
– Нет, таких, чтоб я знала, нет. Думаю, Кристина в этом смысле скорее сдержанна. Она всегда казалась мне совершенно нечувствительной к тому давлению, которое испытывают девочки в этом возрасте. Этот групповой напор, что пора иметь определённый опыт. Во столько-то лет, например, уже поцеловаться с мальчиком. Такие вещи она всегда игнорировала.
При этом она облизала губы, и меня пробило насквозь, как электрическим током. Проклятье! Я чувствовал себя, как разрывной заряд, который в любой момент может взорваться. Вот сидит в метре от меня женщина и не подозревает о том, что значительные части моего мышления заняты лихорадочным представлением о том, как я срываю с неё одежду.
Пора было приступать. Снять оставшуюся информацию, закончить разговор и перейти к делу. В противном случае я ни за что не мог ручаться.