Инга настояла на том, чтобы мы оба ходили в школу. Если ничему не выучишься, потом трудно пробиться в жизни, сказала она.
Для этого, да, действительно, нам нужны были документы.
– Я выследил всех, кто работал в городской управе, и выведал, кто за что отвечает, кто где живёт и так далее, – рассказал я. – У одного была любовница. Я стал его шантажировать. И он сделал нам все документы и все необходимые записи в них, чтобы к нам уже никто не цеплялся.
– И вы правда жили кражами?
Открывать дверные замки, наклонные окна мансард – вообще детское занятие. Следить за сигнализацией и всё делать быстро, вот и весь секрет. Выдвинуть ящик, захватить серебряные столовые приборы, фотоаппараты, все, что приносит деньги, сунуть их в карман – и ищи ветра в поле.
– Это делал я. Уезжал после обеда в город и крал у богатых кое-какое барахло, чтобы нам было на что есть и одеваться, – сказал я словами, которые мягко и тяжело сорвались у меня с языка. – И платить за квартиру. И мы всегда могли заплатить за всё, что нам было нужно.
Да. У нас с Ингой всё было хорошо организовано. Она хотела стать детским врачом. И погибла.
Проснулся я оттого, что нежные, решительные руки гладили меня, ласкали мой живот, мой детородный орган, и от резкого возбуждения я воспрял, как финский нож. По мне скользила женщина, серой тенью в едва забрезживших предрассветных сумерках. Её волосы щекотали мне грудь, губы жарко и неуловимо касались моей кожи. И потом, наконец, она поднялась, села на меня и вобрала в себя мой алчущий орган.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить, как её зовут: Биргитта.
Она скользила вверх и вниз, вначале медленно, как будто хотела сперва подробнее обследовать вторженца. Потом с тихим стоном опустилась вперёд и обеими руками вцепилась мне в грудную клетку так, что синяки были обеспечены. Движения её становились быстрее, и через некоторое время она вошла в стабильный, почти механический ритм.
Я смотрел на неё со странным безучастием. Как будто наблюдал со стороны дело, которое происходило между нею и моим членом и не имело ко мне никакого отношения. Глаза её были закрыты, казалось, что она вслушивается лишь в себя, целиком сосредоточившись на том наслаждении, которое она добывала из меня.
Её груди ритмично покачивались, основания сосков темнели в сумерках, которые ещё не стали светом, но уже не были тьмой. Вид этих грудей на полную катушку врубил взаимодействие между моей гормональной и нервной системами. Я вцепился в них, на что она отреагировала с протяжным рыком. Значило ли это, что ей нравится? Я не знал, но исходил из этого. Мне-то нравилось – заполучить в руки эти невероятные, тугие ниппеля, и то, что мне это нравилось, кажется, привело к тому, что я дал себя втянуть в то наслаждение, которое разыгрывалось между её ляжками.
Она начала дрожать всем телом и выбилась из ритма. Я обхватил её бедра и попытался со своей стороны задать такт, но она уже переключилась на другую передачу, с хрипом ускорилась, её таз колотился о мой в бешеном темпе, и в конце концов она кончила, с неслыханной энергией и грудными криками, и её оргазм не прекращался до тех пор, пока не взорвался и я.
Потом она со стоном опустилась на меня, мокрая от пота, и так и осталась лежать. Я гладил её, свободный от всяких мыслей.
Она наконец подняла голову, испытующе взглянула на меня и подалась вперёд, чтобы коротко поцеловать в нос. Потом встала с несколько принуждённой улыбкой и без единого слова исчезла. Тут же я услышал шум душа.
Рассвет между тем обозначился. Я со слабым ужасом осознал, что это значит: я проспал всю ночь! Собственно, ничего удивительного, если вспомнить, как я провёл несколько предыдущих ночей. И я всё еще был сонный. Вернее сказать, теперь особенно сонный, после этой скачки.
Я повернулся на другой бок и закутался в одеяло. При этом взгляд мой упал на фотографию, висевшую над изголовьем кровати. Она была единственная в спальне, насколько я мог видеть: чёрно-белый снимок большого формата, на нём светловолосый мужчина чуть за тридцать, со странно растерянным видом.
Что бы это значило?
Должно быть, этот вопрос я блаженно заспал, поскольку проснулся лишь когда Биргитта, свежепричёсанная и полностью одетая, поцеловала меня в лоб.
– В термосе на столе свежий кофе, – сказала она, как ни в чём не бывало. – И когда будешь уходить, захлопни за собой дверь, о'кей?
Я заморгал.
– Как же так, а ты куда?
– Я учительница, радость моя. Мне надо на работу.
Я указал на фото.
– А это кто такой?
По её лицу скользнуло выражение, которое я не мог истолковать.
– Мой бывший муж, – сказала она и посмотрела на свои наручные часы. – Мне пора. Будь здоров.
И она ушла. Я слышал, как захлопнулась дверь квартиры, потом её шаги на лестнице, потом всё стихло. Я перевернулся, посмотрел на лицо мужчины на фото и попытался понять, в чём тут, собственно, дело. Её бывший муж? Для чего она повесила над кроватью портрет мужчины, с которым уже рассталась? Это что, акт изощрённой мести? Смотри, как я тут сплю с другими?
Я встал с постели с недобрым чувством, что меня просто использовали.
Глава 35
Но как там говорят? Даже плохой секс – хороший секс. Я чувствовал себя новым человеком, когда ехал назад в город, приняв душ и позавтракав. Несмотря на все странные привходящие обстоятельства, мне было хорошо – от секса и, может, ещё больше оттого, что я наконец выспался.
Нерешительному снегопаду пришёл конец, зато ощутимо похолодало. Отопление машины работало на полную мощность, но не справлялось с морозом. По улицам свистал неумолимый, равномерный ветер, дёргал деревья за голые ветки и выдувал из тела последнее тепло.
Я не мог бы поручиться, что причина только в ветре, но чувствовал я себя, словно свежепроветренный.
И в голову мне пришла идея, где я могу попытаться найти Димитрия.
Русская православная церковь Стокгольма находится на Биргер-Ярлсгатан, и надо хорошо знать, что ты ищешь, иначе её можно и не заметить. Прошло уже много лет с тех пор, как я однажды высаживал здесь Димитрия, поэтому хоть я и знал место, мне пришлось дважды проехать по улице вверх и вниз, прежде чем я его нашёл.
Эта церковь размещалась внизу жилого дома, который находился между магазином велосипедов и журнальной лавкой. Дорожка от тротуара вела к бедному деревянному порталу, отгороженному зеленой решёткой. Он был меньше основного входа в дом и отчаянно напоминал дверь в аккуратный угольный сарайчик. Над ним на штукатурке был нарисован золотом восьмиконечный православный крест на голубом фоне, а рядом с дверью висела застеклённая витринка с объявлениями для общины и расписанием богослужений.
Я хотел припарковаться на инвалидной площадке перед входом, но меня уже кто-то опередил – примерно такой же инвалид, как и я. Ну да, мир далёк от совершенства. И велика в нём нужда в парковках, по крайней мере, мне пришлось отъехать довольно далеко, прежде чем я смог поставить машину.
Димитрий, как я вспомнил, был очень набожный человек. Даже если он в бегах, у него всё равно остаётся потребность приходить по воскресеньям в церковь. Другими словами, у меня был шанс найти здесь его след или хотя бы возможность передать для него весточку.
Мне удалось вызвонить священника, мужчину аскетического вида с оттопыренными ушами и реденькой, но, видимо, в силу профессии обязательной бородой. Я объяснил ему свое дело. Да, сказал он по некотором размышлении и с сильным русским акцентом, он хорошо помнит Димитрия. Но не видел его уже довольно давно.
Сколько именно, спросил я. Трудно сказать, утверждал благочинный, но под моим нажимом всё же выдал приблизительный срок, который совпадал с тем, что рассказал мне Леонид.
– Мне срочно нужно поговорить с Димитрием, – объяснил я. – Это для меня вопрос жизни и смерти.
Возможно, священник покрывал его, во всяком случае, его бронзовые глаза всё это время беспокойно бегали и, казалось, находили камни мощёной дорожки в высшей степени интересными.
– Но я не знаю, где он, – повторил он.
У него была раздражающая манера почёсывать большим пальцем ладонь другой руки. Или он намекал таким образом на взятку?
– Может, вы смогли бы передать ему весточку? – спросил я, достал из кармана банкноту в пятьсот крон и протянул ему. – На возможные издержки. Почтовые расходы и так далее.
Священник застыл на середине движения и смотрел на банкноту так, будто никогда не видел такой суммы.
– Или на благотворительные богоугодные цели, – добавил я. – Как вам будет угодно.
Он взял банкноту кончиками пальцев, неторопливо сложил её и прибрал.
– Мне очень жаль, – сказал он после этого. – Я бы с радостью помог вам, но у меня действительно нет никакого контакта с Димитрием.
Вот тебе раз.
– Может, он посещает службу где-то в другом месте? – спросил я. – В другой православной церкви?
– Может быть, – недовольно согласился священник. Ему явно претила мысль о возможных конкурентах.
Есть ли у него представление, в какой именно?
– Нет, – он отвернулся. – Пожалуйста, извините меня, но у меня в своём храме забот хватает, и о других я ничего не знаю.
Я быстро достал из кармана записную книжку, написал свое имя, адрес пансиона и номер тамошнего телефона, вырвал листок и протянул его священнику.
– Вот. Если Димитрий всё-таки покажется, не могли бы вы ему это передать? Это действительно очень-очень важно.
Он взял бумажку и кивнул.
– Хорошо. Это я могу сделать. Если он придёт.
– Именно так.
По пути назад я обнаружил, что большое, красное, приметное кирпичное здание на углу Биргер-Ярлсгатан и Оденгатан – это греческая православная церковь! Невозможно, чтобы русский священник не знал этого соседства; церковь находилась в трёхстах метрах от него. Почему же он уверял, что не знает других православных церквей?
Мне даже захотелось вернуться назад и высказать ему своё недоумение. Но потом я понял, что это ничего не даст. Если Димитрий больше не чувствовал себя уверенно в маленькой русской православной церкви, вряд ли он станет искать убежища в таком приметном храме на той же улице.