«Как мало нужно человеку, чтобы прославиться», — подумала Ванда.
Беловская вдруг вспомнила, что после встречи с Настасьей Вокс она забыла включить звук мобильного телефона. Взглянув на экран, она увидела десять пропущенных звонков от Явора Крыстанова. Часы показывали без десяти шесть.
Ветер снова усилился. Прохожие торопились побыстрее покинуть сквер. Лица их были унылыми, обиженными. Вероятно, они сердились на плохую погоду. «В этом городе слишком много сердитых людей», — подумала инспектор Беловская. Она поднялась со скамейки и направилась к серому зданию министерства, где ее, как всегда безмолвно, поджидала одинокая фигура льва.
5
Весна молча распростерлась над городом:
от земли
до неба.
На этот раз Ванда не только не успела запомнить стихотворение, она вообще не обратила на него никакого внимания, потому что оно возникло в голове именно в тот момент, когда секретарша министра ввела ее в кабинет. Это был огромный кабинет с длинным, массивным столом для заседаний, на котором после некоторых преобразований можно было играть в бильярд. Стол был под стать кабинету. Он годился для занятий верховой ездой, или для катания на роликовых коньках, если бы, конечно, это могло кому-то прийти в голову. Ванда на глаз прикинула, что кабинет намного больше всей ее квартиры.
— Инспектор Беловская! — Министр вышел из-за стола и направился к ней. — Ванда! Сколько лет, сколько зим! Как быстро летит время! А ты все такая же, прекрасно выглядишь!
— Господин министр, — смущенно сказала Ванда и запнулась, ожидая, что он тут же сделает ей замечание и попросит обращаться к нему, как и раньше, по имени. Но ничего подобного не последовало.
— Как я рад тебя видеть, — не переставал восклицать министр. — Что тебе предложить? Чай или кофе?
Несмотря на то, что Ванда продрогла на скамейке, она отказалась. Министр заказал секретарше один кофе, потом достал массивную, по всему видно, дорогую, шариковую ручку, отметил что-то в небольшом, почти дамском, блокнотике, который после этого убрал в карман.
— «Весна», — почти прошептала Ванда.
— Ты что-то сказала? — взглянул на нее Гергинов.
— Нет, ничего, — смущенно улыбнулась она.
— Ну вот, — снова обрадовался он. Не найдя других слов, звонко хлопнул рукой по столу и стал рассматривать ее с таким умилением, словно это была не его подчиненная, а, по крайней мере, блудная дочь.
Секретарша принесла кофе. Министр нетерпеливо схватил пакетик сахара, но, повертев его в руках, не стал разрывать и вернул на блюдечко. Затем взял чашку и залпом выпил кофе, словно какое-то горькое лекарство.
— Что поделаешь, диета, — объяснил министр, поймав взгляд Ванды. — За все приходится платить. Все-таки молодость-то уже прошла. Ну, а ты?
— Моя тоже, — подтвердила Ванда.
Министр засмеялся.
— Все шутки шутишь… Нет, ну ты скажи, какая каша заварилась с этим нобелевским лауреатом, а! Я даже не хочу думать, что будет, если вовремя его не выручим. И без того нас нагнули, дальше некуда. С самого утра вся полиция стоит на ушах, только им и занимаемся. У нас на подозрении четыре группы, отрабатываем сейчас места, где они могут быть, но пока ничего… Да ты их знаешь: «Фантомы», «Балбесы», «Три поросенка» и банда Электрода. Ведь вы их разрабатывали. Во всяком случае, так говорит твой шеф. А лауреата мы доверили тебе, так как это очень ответственная задача. Так что докладывай.
Ванда принялась перечислять, что ей уже удалось установить. Закончив, она даже сама удивилась, как мало успела сделать. Фактически, из сделанного не стало ясно, куда двигаться дальше. Не было даже предварительных гипотез. Только одно: Гертельсмана кто-то взял в заложники и теперь требует за него выкуп. И это, вероятнее всего, какая-то местная бандитская группировка. Ничего другого на данном этапе невозможно было допустить. Но Ванда рассказала министру о разговоре с мисс Вокс, передав его почти слово в слово. Министр нахмурился.
— Я знаю об этом письме. Читал его. Хорошо написано, с пафосом. Я понимаю этих людей. Даже очень хорошо их понимаю, ведь мы боремся за одно и то же. Только все это чушь, Беловская. Они что же, думают, что мы тут… Ты отдаешь себе отчет, что сейчас о нас говорят все мировые СМИ? Все следят, что у нас происходит. Весь мир! У нас такого еще никогда не было! Ужасное преступление! Это не просто история всемирного значения, жертва-то — нобелевский лауреат! И что ж: сидеть сложа руки? И ждать, пока те заплатят выкуп, потому что они с самого начала были уверены, что мы не справимся. А Еврокомиссия? Так они завтра же такой доклад на нас сочинят, что мало не покажется! А если решат исключить нас из Евросоюза? Что тогда станем делать? И знаешь, я их пойму, если они примут такое решение, потому что мы палец о палец не ударили. Тогда иди рассказывай, сколько операций против организованной преступности мы провели, сколько мафиози арестовали и сколько преступных сетей уничтожили… Хвались, сколько влезет, — никто на тебя даже внимания не обратит. Все будут помнить только об этом Гертельсмане, а нас будут считать полными бездарями. И если сейчас не будем действовать, значит, мы и впрямь бездари!
Гергинов на секунду умолк, Ванда тоже молчала. Да и что она могла сказать.
— Я нисколько не сомневаюсь, что ты меня понимаешь, — немного помолчав, продолжил министр. — Ты уже столько лет в Системе, у тебя есть опыт, необходимые качества… Одним словом, ты — профессионал! Но сейчас особая ситуация, и здесь речь не идет только о твоем личном авторитете или о твоей службе… Да даже о министерстве! Я говорю это не для того, чтобы тебе приказать, наоборот. Я хочу, чтобы ты работала спокойно, зная, что у тебя за спиной и твое начальство, и я, а значит, все министерство. Я хочу, чтобы ты приложила все свои знания и все умения, потому что борьба с организованной преступностью — это национальный приоритет. И спасение этого несчастного нобелевского лауреата — еще больший приоритет. Потому что если мы провалимся, не только моя голова полетит, Ванда. Может закачаться все правительство. И не мне тебе объяснять, что это означает. Мы не просто потеряем доверие Евросоюза и разных там международных институтов. Гораздо хуже, ибо это дело политическое. А политические дела, Беловская, должны делаться безупречно, потому что ставки слишком высоки, а о провалах помнят всю жизнь. Пострадаем не только мы, пострадает репутация Болгарии. С нас и без того глаз не спускают. Потому что если подобное произойдет в другой стране, пошумят, пошумят и перестанут. Нас же просто уничтожат. В лучшем случае опять начнутся проверки, проверки, проверки — до бесконечности. Но только этим дело не кончится. И в этом ты можешь быть абсолютно уверена.
Министр вздохнул. Пока он говорил, Ванда смогла его рассмотреть. Ее воспоминания о сидевшем напротив нее человеке никак не совпадали с мужчиной, который сейчас столь вдохновенно ее убеждал. Нынешний Гергинов — это не просто постаревший и слегка располневший коллега из ее прошлого. Это совсем другой человек. Политик. Немного обрюзгший, слегка облысевший. Но зато теперь он выглядел более внушительным, более солидным. Бывший учитель музыки постепенно вырос, став настоящим министром, и даже непосвященному было понятно, что именно это и есть его призвание.
«Интересно, где он научился так говорить?» — подумала Ванда. А ведь в свое время он боялся заговорить даже с секретаршей, которая вечно подшучивала над ним, что он руководит духовым оркестром министерства, и все умирали со смеху.
— Да, — вынуждена была признать Ванда. — Разница колоссальная.
— Интересно, что в эту минуту делает Гертельсман? Где он сейчас? Наверное, ему страшно?
Она снова попыталась представить себе лицо человека в черном капюшоне, но поняла, что не помнит его. Забыла.
— У тебя есть ко мне какие-то вопросы?
Лицо министра выглядело усталым, хотя глаза задорно блестели после речи, которую он только что произнес.
— Почему я? — спросила Ванда. — Ведь меня отстранили на полгода, а тут вдруг поручают такое важное дело. Не знаю, должна ли я это говорить, но мой шеф сказал, что это вы, а не он, приняли решение мне его поручить.
— Ванда, — доверительно произнес министр, словно разговаривал с ребенком. — Ты ведь знаешь, что я отчитываюсь единственно перед премьер-министром, но для тебя сделаю исключение. Дело обстоит так: твое временное отстранение от должности не было наказанием. И это ты должна была сама понять. Это вынужденная мера, целью которой было уберечь тебя. Мы получили сигналы, что после того случая тебя поставили на особый учет, подняли, так сказать, планку. Тогда ты справилась блестяще, в этом никто не сомневался. Но я как министр отвечаю за вверенные мне кадры, особенно, когда они подвергаются опасности. Поэтому мы посоветовались с твоим шефом, и я решил временно перевести тебя в какое-нибудь тихое местечко, пока все не успокоится.
— Должна ли я понимать, что «успокоение» означает, что то дело закрыто?
Гергинов изумленно посмотрел на нее.
— Дело закрыли за отсутствием доказательств. А доказательств, как мы оба знаем, было предостаточно. Но комментировать не буду. Скажу тебе больше: ужасно разочарован. Во-первых, я был уверен, что ты лучше осведомлена, а во-вторых, я вижу, что ты мне не доверяешь.
— А вам не кажется, что нужно было тогда как-то меня предупредить о том, что мне что-то угрожает?
— В этом не было необходимости, — вновь усмехнулся министр. — И, как видишь, я оказался прав. А сейчас, если ты закончила с вопросами, пойдем к журналистам.
— Что?
— Я назначил пресс-конференцию на 18.30, а уже 18.25. Что ж поделаешь, случай такой, особый… Положение обязывает. К тому же, пусть лучше они от нас услышат все, что связано с похищением Гертельсмана, чем потом будут выдумывать невесть что.
Ванда не промолвила ни слова. Известие о пресс-конференции, которая должна была начаться через пять минут, повергло ее в шок. Конечно, мнение таких, как она, никогда никто не спрашивал, но она была убеждена, что руководство допускает огромную ошибку. Может быть, даже роковую.