Сам факт поспешного отъезда литературного агента свидетельствовал о том, что Гертельсмана оставили совсем одного в руках неизвестных похитителей в их варварской стране с их дикими полицейскими службами, и это красноречиво говорило о многом.
Разумеется, Настасья Вокс могла в любой момент вернуться. И если такой момент когда-то наступит, то, разумеется, Ванда Беловская поведет себя иначе.
Тем не менее, агентство Настасьи заслуживало более пристального внимания. Оно носило имя своего основателя, канадского авантюриста Роберта Вава, который лет десять назад сумел связать воедино интерес к мелким аферам на нерегулируемых финансовых рынках, а также к незаконной торговле различными видами животных и растений из Африки с любовью к литературе. Сам Вав формально отказался от руководства агентством. Теперь он возглавлял в Цюрихе общество меценатов, оказывающее поддержку молодым оперным талантам.
Ванда знала все это из документа Интерпола, распространенного много лет назад. В нем имя Вава упоминалось в связи с каналом незаконной торговли оружием, переправляемым на Ближний Восток. В докладе указывалось, что Вав сыграл немаловажную роль посредника в одной или двух сделках. Но это были всего лишь предположения, не подкрепленные доказательствами. Агентство «Вав» определенно заслуживало более пристального внимания, но сейчас у Ванды не было времени, чтобы всерьез им заняться. Может быть, этим сможет заняться Крыстанов или кто-то из его помощников, когда они закончат поиски пожилой женщины. Надо обратиться и в Интерпол. У них тоже может быть что-то новенькое.
В настоящий момент все ее попытки отыскать именно ту ниточку, которая привела бы их к Гертельсману, кончились ничем. Время, отпущенное им похитителями, убывало со страшной скоростью. А при условии, что они не знали похитителей и не смогли установить с ними контакт, Ванда не была уверена, что ультиматум все еще действовал, хотя очень хотелось в это верить.
На работе дела обстояли не лучше. Крыстанов, проведший бессонную ночь в бесплодных поисках хоть какой-то информации, выглядел унылым и раздраженным. Фоторобот, который они смогли составить, тоже ничего не дал.
— Проклятая старуха, — злился он. — Скорее всего, у нее бессрочный паспорт, что означает, что она могла получить его по крайней мере лет десять назад. У меня глаза заболели от этих старушечьих физиономий. Даже в лаборатории ничего не обнаружили, хотя у них особая программа. Но, по крайней мере, мы смогли убедиться в том, что видеозапись подлинная. Хотя не знаю, чем это может помочь.
— А районные службы? Связь с ними установлена?
— О чем ты говоришь! Если это какое-нибудь богом забытое село, где живого полицейского сто лет не видели, то сама понимаешь, какая может быть связь. Мы же не можем проверить все хутора и деревни. С другой стороны, бабка — единственный след, который мы имеем… А у тебя как прошло?
Ванда вкратце рассказала ему о встрече с Настасьей. Явор тут же загорелся идеей проверить агентство «Вав» и его собственника. Правда, Ванда не рассказала ему о ночном чтении романа Гертельсмана, потому что Крыстанов не верил в эффективность методов такого рода, если это вообще можно было назвать методом. К подобным субъективным и иррациональным приемам он относился с насмешкой, называя их «эзотерическими». Да к тому же и результатов у Ванды не было. Как она могла ему объяснить, если сама не знала, что ищет.
— Шеф утром вызывал, — усталым голосом продолжил Явор. — Коллеги тоже ничего не обнаружили. Банда Электрода в принципе не занимается подобными вещами. «Три поросенка» ведут себя очень странно — по всему видно, что готовятся с кем-то поквитаться, но твой нобелевский лауреат здесь ни при чем. А «Фантомы» и «Балбесы» — это фантомы и балбесы. И тут ничего не попишешь.
— Вчера я встречалась с Бегемотом, — сказала Ванда. — Он мне пообещал сделать все, что сможет. Он — гад, и я ему вообще не доверяю, но ради брата может почесаться, в этом я почти уверена. Сегодня вечером у меня с ним снова встреча.
— Ты, конечно, здорово придумала, но с этих пор забудь о Бегемоте.
— Почему? Что случилось?
— Вчера вечером его брат попытался бежать. Я подробностей не знаю, но мой человек в варненской тюрьме сказал, что его застрелили при попытке к бегству. Он мертв. И сделали это не охранники, а наши люди, которых вызвали на подмогу. Бежали брат Бегемота и еще двое, но с теми ничего не случилось. Несчастный случай, что поделаешь. Такие вещи бывают…
— Значит, пока я его катала туда-сюда по Софии… Черт бы всех побрал! Нашел время, когда побеги устраивать, кретин!
— Ты все-таки попробуй! Хотя не знаю, получится ли именно сегодня. Мой человек сказал, что Бегемоту как единственному родственнику уже сообщили. Сейчас он, наверное, в Варне на опознании.
— У нас есть и другие, — неуверенно вымолвила Ванда.
— Да, есть, — вздохнул Крыстанов. — Но это займет уйму времени, а вот его-то у нас и нет. Нужно отыскать другой способ.
— А шеф что говорит?
— Ничего, что он может сказать. На него давит министр, а на министра — сама знаешь кто.
Ванда не ответила. Она чувствовала себя опустошенной. Голова тоже была абсолютно пустой. Каждая новая попытка придумать что-то иное, что могло бы сдвинуть расследование с мертвой точки, ни к чему не приводила. Появилось ощущение, что она вертится по кругу, и ничего нельзя изменить. Пока Ванда размышляла, Крыстанов дозвонился до национального бюро Интерпола и попросил у них информацию о Роберте Ваве и его агентстве.
Спустя короткое время он поднялся с места, подошел к окну и открыл его.
— Давай закурим! — предложил он.
Ванда с радостью согласилась, так как с утра у нее не было возможности купить сигареты. Явор подтолкнул к ней вчерашнюю пачку неизвестной индонезийской марки.
— Неужто контрабандные? — съехидничала Ванда.
— В сущности, да, — небрежно ответил Крыстанов. — Мой друг, таможенник, меня снабжает. Как только конфискуют товар — посылает мне несколько блоков. Остальные, к сожалению, сжигают.
Ванда не поняла, шутит он или говорит серьезно. У Явора всегда трудно было понять, что он имеет в виду.
— Хорошо, договоримся так: с тебя незаконные сигареты, с меня — кофе. Идет?
Крыстанов меланхолично кивнул.
«Ему сейчас даже целое ведро кофе не поможет», — подумала Ванда, спускаясь по лестнице. Впрочем, то же можно было сказать и о ней.
Пока она опускала монетки в прорезь автомата, зазвонил телефон. Номер, который обозначился на дисплее, был ей незнаком, хотя первые четыре цифры подсказывали, что звонок может быть из министерства. Она нажала на кнопку.
— Инспектор Беловская? — спросил смутно знакомый женский голос.
— Да, это я.
— С вами хочет говорить господин министр.
«Час от часу не легче», — подумала Ванда, напрягшись. Впервые за столько лет министр лично позвонил ей, и это не обещало ничего хорошего.
— Беловская? — послышался в телефоне бодрый голос Гергинова, и Ванда напряглась еще больше.
— Слушаю вас, господин министр.
— Если я не ошибаюсь, не далее как вчера ты пообещала мне лично докладывать обо всех своих действиях.
— Конечно, господин министр, — пролепетала Ванда.
— Так что, я должен тебя разыскивать, что ли?
Вдруг в сознании Ванды возник забытый образ молодого Гергинова, который тогда был для нее просто Геро. Они сумели раздобыть путевки в Дом отдыха полицейского управления в Несебре. Она вспомнила, как Геро уселся за пианино в столовой и сыграл для нее «Экспромт» Шуберта. Потом Ванда еще долго не могла запомнить впервые услышанное слово. Тогда в первый и последний раз в ее жизни кто-то сыграл музыкальное произведение лично для нее.
Теперь этот «кто-то» стал министром, то есть, совсем другим человеком. Старый Геро куда-то исчез, а вместо него появился новый, который, кажется, всегда был для нее только господином министром.
Ванда вдруг ужасно разозлилась. Прямо даже затошнило. Будь она сейчас у него в кабинете, наверное, залепила бы ему пощечину.
— Вы распорядились докладывать вам, если будут какие-то результаты. В настоящий момент у меня их нет, — ответила она официальным тоном.
— Это как понимать?
— Буквально.
— Ты с ума сошла? — Гергинов никогда не кричал. Наоборот, когда он злился, голос его снижался почти до шепота и в нем начинали звучать угрожающие нотки.
— Я вас уверяю, что мы с Крыстановым делаем все, что от нас зависит…
— Я в этом не сомневаюсь, — прервал ее министр, уже более спокойно. — Но, очевидно, вам нужно приложить больше усилий.
— Если вы считаете, что мы не справляемся, поручите это дело кому-то другому.
— Я ничего не считаю, — ответил министр после небольшой паузы. — Просто мне нужны результаты, причем уже сейчас. Я понимаю, что иногда трудно сдвинуться с мертвой точки…
«Ничего ты не знаешь, — подумала Ванда. — Даже если когда-то и знал, то давным-давно забыл».
— … но ведь и меня дергают. Вот сегодня позвонили из Брюсселя: Гертельсман да Гертельсман… А что я могу им сказать? Потом позвонили из чилийского посольства… Ну, ладно, бог с ним, с чилийским посольством, Еврокомиссия намного важнее. А интервью? С тех пор, как я вошел в кабинет, уже три дал — Евроньюз, CNN и какому-то французскому каналу, уже не помню, какому точно. Что я могу им сказать? Что люди работают, но результата еще нет? Говорю им о политической воле правительства, о наших успехах в борьбе с организованной преступностью, а они меня прерывают, да все об этом проклятом Гертельсмане допытываются. Вот и ответь, что бы ты им сказала на моем месте?
— А я никогда не буду на вашем месте, — ответила Ванда и почувствовала, что даже Гергинов удивился ее дерзости.
— Чтобы до конца дня у меня на столе лежал доклад о проделанной работе, — сухо сказал он. — И не заставляй меня пожалеть, что я подписал приказ о твоем переназначении.
Ванда нажала на кнопку и сунула телефон в карман джинсов. Затем взяла стаканчики с кофе, уже успевшим остыть. Был только полдень, а она уже чувствовала себя полностью разбитой. Со всех сторон ей угрожали, размахивали пальцем, читали нотации, словно она была провинившимся ребенком. Ее поражала легкость, с которой люди меняли свое мнение: сегодня они утверждали одно, а назавтра следовал разворот на сто восемьдесят градусов. Ей давно пора к этому привыкнуть, но все никак не получалось. И не потому что она принимала все близко к сердцу. Просто в таких случаях Ванда полностью теряла ориентацию и начинала мучиться вопросом, она-то на чьей стороне должна находиться?