Ванда не сказала Крыстанову о звонке министра. Несмотря на начальственный тон Гергинова и высказанные им политические соображения, она все же никак не могла отделаться от мысли, что их служебные отношения — это что-то глубоко личное. Разумеется, он никогда ничего не позволял себе — не мог этого допустить, да и она, по правде сказать, ничего подобного не ожидала. Но если это так, то почему он захотел вернуться к прошлому именно сейчас? Это было для нее загадкой. Кроме того, и возвращаться-то некуда. Ведь абсолютно ничего не было. Единственным ее аргументом в пользу домыслов был тот факт, что министр решил поручить дело Гертельсмана именно ей — наказанной, неблагонадежной. Ведь он же мог отдать его кому-то другому. Мог вообще забыть о ней и оставить потихоньку деградировать в Детской комнате полиции. Судя по скрытой угрозе в его голосе, его эта мысль наверняка посещала. Ванду бесконечно раздражала примитивная смесь подчеркнутого внимания и плохо скрытой авторитарности, с помощью которых он пытался на нее влиять.
«Что-то я не помню, чтобы он был настолько глуп», — подумала она. Но если быть совсем уж честной, она вообще его не помнила. Если и вспоминала о Гергинове, а до вчерашнего дня не было причин его вспоминать, то перед глазами сразу возникал медийно-канцелярский образ раздобревшего, преждевременно состарившегося администратора, гордившегося своей политической «востребованностью», абсолютно уверенного в том, что без него все рухнет.
«Он очень скоро слетит», — подумала Ванда.
В последнее время о Гергинове носились разные слухи. Он стал допускать ошибки, которые потом исправлял грубо, с беспардонной самонадеянностью, так как ловкости ему всегда не хватало. Бывший учитель музыки попал на шаткие подмостки власти совсем случайно, как это часто бывает в жизни, и в размытом свете рампы позади него образовалась чудовищная, деформированная тень. А потом бесследно исчез, растворился, оставив тень распоряжаться его жизнью.
Когда Беловская вернулась в комнату, Явор уже докуривал вторую сигарету. Несмотря на открытое окно, в комнате пахло чем-то тяжелым и подозрительно сладковатым. Ванда тоже закурила, и уже с первой затяжкой ощутила во рту густой вкус экзотических трав, которые точно не были марихуаной, но и табаком их тоже нельзя было назвать.
— Просто не представляю, что еще можно в данный момент сделать, — нарушила молчание Ванда.
— Будем ждать.
— А если до конца дня не позвонят?
— Продолжать ждать.
Будь это кто-то другой, а не Явор, столь демонстративное спокойствие вывело бы ее из себя. Но Беловская уже давно поняла, что мозг ее коллеги никогда не переставал работать, даже когда находился на пределе истощения. Рано или поздно, он обязательно что-то придумает. Разумеется, она не рассчитывала только на него, но когда ей было особенно трудно, сама мысль о том, что всегда можно обратиться к нему за советом или разъяснением, придавала ей уверенности в том, что ее собственные рассуждения выведут ее из тупика.
Рано или поздно.
— Если бы мы точно знали, почему решили похитить именно Гертельсмана, мы могли бы значительно сузить круг подозреваемых, — нарушила молчание Ванда.
— Но почему… — откликнулся на ее слова Крыстанов так рассеянно, словно вообще не слышал ее. — Те два миллиона, которые они потребовали как выкуп, они могли бы содрать и с какого-нибудь здешнего бизнесмена… Зачем им нобелевский лауреат?
— Может быть, для того, чтоб поднять шум? — предположила Ванда.
— В таком случае, зачем им шум?
— А если допустить, что это чей-то заказ?
— Вполне возможно. Но чей?
Они рассуждали, как бы взаимно дополняя друг друга, как два противоречащих друг другу голоса в одной голове. Ведь, как известно, в споре рождается истина. Попытки выстроить более или менее сложный механизм преступного замысла зачастую ни к чему не приводили, но, несмотря ни на что, попробовать стоило. Иногда Ванде казалось, что от разгадки их отделяет всего один шаг, но чем больше они к ней приближались, тем больше истина отдалялась от них, превращаясь в некую фата-моргану на вечно недосягаемом горизонте. Со временем Ванда перестала говорить об истине и даже думать о ней. Она научилась опираться лишь на факты, и это не только значительно облегчало ей работу, но и спасало от той смертельной опасности, из-за которой ее упрятали за пределами Системы полгода назад.
Ее собственная Солнечная система, где ощущение того, что она вертится вокруг чего-то огромного и сияющего, была просто-напросто не слишком красивым заблуждением.
У Эдуардо Гертельсмана не было в Болгарии политических врагов, да их и не могло быть. Во-первых, потому, что сам он никогда не занимался политикой и никогда не придерживался того или иного политического кредо. А во-вторых, даже если допустить, что какой-то приверженец Пиночета захотел отомстить ему за книгу «Кровавый рассвет», то вероятность мести именно в Болгарии была просто смехотворной, потому что возможностей совершить это в другой стране у него было намного больше. Финансовый мотив преступления и Ванде, и Крыстанову казался в одинаковой степени правдоподобным и, вместе с тем, сомнительным. Гертельсман по определению не мог стать жертвой, за которую можно получить много денег. Но даже если бы сумма выкупа была меньше, он бы все равно был беспроигрышным, потому что жизнь нобелевского лауреата в массовом сознании стоила гораздо больше, чем жизнь обыкновенного гражданина. В таком случае заинтересованные лица более внимательно взвесили бы все риски, а потому и вероятность того, что все пройдет гладко, была высокой. Согласно третьему сценарию, Гертельсман был всего лишь орудием мести, предназначенной для кого-то другого. Этот сценарий больше всего беспокоил Ванду, поскольку, если кто-то пытался использовать такую фигуру, как Гертельсман для сведения счетов, то вряд ли он будет шутить и от него всего можно ожидать. Порассуждав на эту тему, Ванда и Явор сошлись в мнении, что самой подходящей мишенью для мести может быть болгарская издательница. Но, разумеется, причиной похищения могло быть и нечто такое, о чем они не могли и помыслить.
Они решили начать с самой простой, по их мнению, версии.
Крыстанов взялся подробно и максимально быстро разузнать все, что сможет, об издательстве и издательнице, а Ванда решила еще раз с ней встретиться. Кроме того, ее не покидало чувство, что они что-то упускают из виду, что-то незначительное, второстепенное. Совсем необязательно, чтобы это был какой-то след. Может быть, какой-то факт, предмет или даже ощущение чего-то, что могло бы помочь нащупать верное направление поисков. Единственное, в чем она была абсолютно уверена, так это в том, что если нечто подобное существует, оно все это время находилось у нее перед глазами.
Однако Ванда отлично знала и обратную сторону такого ощущения: обманчивая очевидность, желание найти ключ для несуществующей замочной скважины. Ей было знакомо искушение полицейской романтики, она даже побаивалась его, потому что ей уже доводилось попадать в его капкан. Именно поэтому Крыстанов очень не любил говорить об интуиции, а еще меньше — слушать о ней.
И тем не менее, при отсутствии более ясной альтернативы Ванда решила еще раз вернуться в гостиницу.
Договорившись о встрече с издательницей в полдень, она вновь поехала в отель. Еще в прошлый раз она успела заметить, что он впечатляет не столько высоким классом, сколько своей примитивной роскошью. Многочисленные указатели с названиями семинаров и конференций, которые проводились в настоящий момент, свидетельствовали о том, что он определенно не пустует. За столиком, где Ванда разговаривала с Настасьей Вокс, сейчас сидел какой-то молодой безупречно одетый азиат и листал «Файненшл Таймс».
Номер Гертельсмана, в котором полицейские ничего не обнаружили, все еще не был занят. Хотя его никому не сдавали до отъезда мисс Вокс, Ванда узнала на ресепшене, что там уже убрали, и номер готов принять следующего гостя. Несмотря на это, Ванда попросила разрешения еще раз его осмотреть.
Он был просторным и богато обставленным. Полупрозрачные занавески были задернуты, и в комнату проникал рассеянный свет. Сопровождавший ее служащий гостиницы замер у двери, как часовой. Она прошлась по комнате, заглянула за занавески, и ее неожиданно поразил вид из окна. Она прекрасно знала эту улицу, все здания, цветущие каштаны, под которыми не раз проходила, еще будучи школьницей. Ванда легко могла вызвать в памяти весь этот пейзаж, но то, что она сейчас наблюдала с седьмого этажа, было ей незнакомо.
«Как будто какой-то другой город, просто другая планета», — подумала она.
А может, это перспектива сыграла с ней шутку. Или какое-то специальное стекло, через которое свет преломлялся особым способом и наполнял комнату образами, предназначенными единственно для того, кто наблюдал мир именно из этого окна.
Ванда захотела открыть окно, но не смогла.
Служащий продолжал стоять у двери, наблюдая за ее действиями со скучающим видом человека, которому абсолютно безразлично, как проводить время. Даже при второй попытке открыть окно он не стал ей помогать, но и замечания тоже не сделал.
Ванда оставила окно в покое и пошла в ванную комнату. Она была стерильно чистая и пустая, чем-то напоминающая операционную в больнице, словно сюда никто никогда не заходил. Ванда по опыту знала, что присутствие человека всегда оставляет следы, независимо от того, насколько старательно их стараются убрать. И некоторые следы — явные, нужно только знать, где их искать. Но в номере Гертельсмана и вправду не было никаких следов, словно его нога никогда здесь не ступала. Она пожалела, что не сделала первоначального осмотра. И вдруг вспомнила про опись предметов, которую видела в папке с материалами по делу.
— А где чемодан господина Гертельсмана?
Служащий извинился и сказал, что не знает, но может спросить. Ванда кивнула, и он исчез за дверью.
Она опустилась в кресло и уставилась в черный экран стоявшего на тумбочке телевизора.