— Тогда пойдем.
Они вышли из прокуренного буфета, провожаемые натужным рычанием кофейного автомата, который обычно именно так провожал своих верных клиентов.
Последующие несколько часов Ванда станет впоследствии вспоминать как подтверждение правила, что накопленное количество критической массы, состоящей из беспомощности и напряжения, под конец может сказаться совсем не там, где ожидалось. Иными словами, пока она и Крыстанов сидели в буфете, молча размышляя о непростом развитии случая с Гертельсманом, Стоев и его сотрудники получили результаты судебно-медицинской экспертизы после аутопсии трупа и установили личность потерпевшего. Им оказался писатель Асен Войнов — 58-летний житель города Перника, женатый, бездетный, ранее не судимый, без постоянного места работы. В последний раз его видела три дня назад его собственная жена Евдокия Войнова, когда после скандала из-за денег он покинул дом, сказав, что никогда больше не вернется.
«Да, такие вещи происходят быстро», — подумала Ванда, читая информацию, присланную коллегами из Перника.
Вполне возможно, что это просто совпадение.
Но она все же позвонила в Перник и попросила прислать фотографию убитого, настояв, чтобы его одежду также прислали в Софию на экспертизу.
В судебно-медицинском заключении указывалось, что смерть наступила накануне между 22.00 и часом ночи в результате выстрела в затылок, след от которого судмедэксперт показал им сегодня утром. Вынутая пуля была выпущена из пистолета «вальтер» ППК калибра 7,65 мм. Баллистическая экспертиза установила, что выстрел был сделан с расстояния не более одного метра — недвусмысленное указание на то, что это было преднамеренное убийство. Гильза найдена не была, а небольшое количество крови на месте нахождения трупа свидетельствовало о том, что несчастного убили где-то в другом месте, а в овраг его могли притащить бурные воды горного потока.
Люди Стоева продолжали допрашивать жителей Малиново, но безрезультатно. Цыгане или действительно ничего не знали, или с завидным единодушием притворялись, что не знают. Болгары же ахали, ужасались и во всем обвиняли цыган. Мэр села еще в обед вернулся в город, довольный, что присутствие полицейских в селе делает его пребывание там бессмысленным.
— Ты когда-нибудь слышал об Асене Войнове? — спросила Ванда, в который раз перечитывая заключение паталогоанатома.
Крыстанов отрицательно покачал головой.
— Да что я тебя спрашиваю, ты и о Гертельсмане ничего не знал, даром, что он — нобелевский лауреат.
— Как будто ты знала! — не остался в долгу Крыстанов.
— Это что же получается, — продолжила Ванда, не обратив на его слова внимание. — Выходит, что быть писателем в наше время совсем не безопасно. Особенно в этой стране, где погибаешь до того, как кто-нибудь о тебе узнает.
— Да откуда ты знаешь? Может быть, он и вправду известен. Ну, не настолько, как тот, другой, но все-таки… К тому же полицейская хроника — это тоже способ, чтобы о тебе узнали, пусть даже и не как о писателе…
— Пожалуйста, проверь его, — попросила Ванда. — Может быть, этот случай вообще нас не касается.
Явор ничего не ответил. Он уже погрузился в поиски, щелкая мышкой, что ее ужасно раздражало.
В 19.20 позвонил шеф и попросил ее зайти. Ванда очень удивилась, так как думала, что его уже давно нет на работе. Его вечернее присутствие в кабинете не предвещало ничего хорошего, особенно если придется задержаться надолго.
Ванда никак не могла поверить, что это тот же самый человек, который еще в прошлом году поддерживал ее во всем, который научил ее такому, о чем она вообще могла никогда не узнать на протяжении всей своей профессиональной деятельности. Она никогда не сомневалась в нем и ни разу не подумала, что он может в ней усомниться. Именно поэтому она не могла ему простить. Конечно, у него тоже есть начальники, притом намного более недовольные и непредсказуемые, чем он сам, но за столько лет работы в Системе Ванда поняла, что хотя иерархия была причиной многих событий, нельзя все ею оправдывать.
Инспектор Беловская не собиралась становиться свободным, независимым человеком — она чувствовала себя слишком взрослой для подобных мыслей, да к тому же место ее работы их явно не предполагало. Единственно, чего ей очень хотелось, — это вести честную игру по четким правилам. Но именно это оказалось труднее всего, потому что и правила игры и сама игра постоянно менялись, как менялись и люди, устанавливавшие эти правила. Внешне они оставались теми же. Ну, разве что волос у них на голове становилось поменьше или они немного прибавляли в весе. Но внутри их происходила такая метаморфоза, что Ванда иногда не на шутку пугалась.
Хуже всего было, когда подобные люди надолго задерживались в своих креслах, забывая о том, что за окнами их кабинетов простирается целый мир.
Шеф стоял у окна, уставившись в какую-то точку, которая, вероятно, существовала единственно на его собственной карте вселенной. Он спросил, как продвигаются поиски, и Ванда могла бы побиться об заклад, что он вообще не услышал ее ответа. Она сообщила ему об убийстве, сказав, что жертвой тоже стал писатель. А потом замолчала, потому что шеф продолжал молчать. В комнату потихоньку вползал расплывчатый, призрачный мрак, словно кто-то капнул в стакан с водой немного чернил.
— Министр требует, чтобы я отстранил тебя от расследования, — наконец промолвил начальник.
— Почему?
— Не знаю. А сама как думаешь?
Ванда ничего не думала, но нотка угрозы, мелькнувшая в его усталом голосе подобно лезвию ножа, подсказала ей, что сейчас лучше молчать.
— Ты стала безответственной, Беловская, — продолжил шеф после недолгой паузы. — Ведешь себя так, словно не понимаешь цели порученного тебе дела. Если бы ты это делала по глупости, я бы еще мог понять, но ты проявляешь своеволие, и это я не могу определить иначе, как саботаж.
— И что же я саботирую? — сдержанно спросила Ванда.
— Всю Систему. Министра. Усилия нашего правительства. Политическую стабильность страны, если на то пошло. Я не стану объяснять тебе, вы ведь уже говорили об этом с министром. Государство придерживается своих приоритетов, и если ты с ними не согласна, я не стану тебя задерживать. Но если ты хочешь продолжать работать в Системе, ты должна принять их, независимо от того, что ты сама думаешь. А лучше всего, если ты вообще не будешь думать.
— Вы не можете обвинять меня за дело Гертельсмана. Мы делаем все, что в наших силах, но у нас недостаточно улик. Вы же отлично знаете, что иногда…
— Речь не идет о расследовании дела, Беловская, и перестань себя вести, как провинившаяся школьница. Министр дал тебе поручение, а ты его не выполняешь. Уж не думаешь ли ты, что он попросил тебя лично докладывать ему, как продвигаются поиски только для того, чтобы лишний раз услышать твой голос?
Ванда почувствовала, как кровь прилила к лицу. Начальник еще никогда так себя с ней не вел. Что он себе позволяет?
— Слушай меня внимательно: я не говорю, что не имеет значения, найдем мы этого проклятого лауреата, или нет, разумеется, это очень важно. Но гораздо важнее убедить мир в том, что мы прилагаем все усилия, что эта задача для нас приоритетна. Даже если мы провалимся, то это случится по субъективным причинам, поняла? И если я говорю, что сейчас на нас смотрит весь мир, я нисколько не преувеличиваю. Сама можешь догадаться, какой удар по репутации страны будет нанесен, если скажут, что у нас бесследно исчезают нобелевские лауреаты, а никто палец о палец не ударит, чтобы их найти. Ты вообще имеешь представление, какой натиск оказывается на министра? А на премьер-министра? Который ежедневно встречается с разными там европейскими и другими чиновниками и не знает, что им сказать, когда ему задают вопросы. И ведь это первый человек в стране, Беловская! Первый! Так почему же ты вставляешь ему палки в колеса, а? Ты за кого себя принимаешь?
— Но я не…
— Меня не интересует, за кого ты голосовала на выборах. Разве я тебя спрашивал хоть раз, за кого ты голосовала? Не спрашивал. Но раз ты в Системе, значит работаешь на государство. Все. Точка. Что государство прикажет, то и будешь делать, понятно? И будешь слушать того, кто в данный момент олицетворяет государство. А если ты не согласна, то уже завтра можешь писать заявление.
— В таком случае, лучше меня отстранить от этого дела, — еле слышно вымолвила Ванда. Слова словно просочились сквозь крепко сжатые зубы. Она была настолько зла, что боялась их разжать, как бы они не стали стучать от гнева.
— В настоящее время я принял иное решение, — сухо возразил начальник. — Ты — прекрасный профессионал, потому министр и доверил тебе вести дело Гертельсмана, а я поддержал его решение. Если сейчас — спустя три дня — я тебя отстраню, значит в глазах других мы с ним будем выглядеть идиотами, которые не разбираются в своих подчиненных. А это совсем не так. Он предложил мне решить, и я решил. В данный момент он, скорее всего, уже в аэропорту, летит в Берлин. Завтра там открывается какая-то важная конференция. Поэтому сейчас ты наберешь его и доложишь подробно о том, что сделано по Гертельсману. А также о новом убийстве и так далее. Ты знаешь как, действуй.
Ванда достала мобильный телефон, нажала несколько кнопок и заявила:
— У меня нет его телефона.
Мужчина у окна даже не шевельнулся. Потом прикрыл глаза ладонью и стал массировать виски кончиками пальцев, словно у него внезапно разыгралась мигрень.
— Ноль…восемь…девять…восемь… — произнес он ровным, невыразительным голосом, словно был один в комнате. Ванда послушно стала набирать цифры, хотя ей совсем не хотелось разговаривать с Гергиновым. Все-таки существует предел того унижения, которое человек может вынести. И на сегодня ее предел уже был превышен. Она боялась, что если министр отзовется, она просто-напросто разрыдается и ничего не сможет сказать. Тогда оба начнут ее жалеть — в этом она была почти убеждена, ведь она их отлично знала. Наверное, скажут: что с нее взять, все-таки женщина, да еще несчастная, ибо счастливую женщину всегда найдется кому защитить, к тому же вечерами возвращается одна в свою более чем скромную квартиру, где ее никто не ждет, кроме ящерицы. Возможно, Гергинов даже вспомнит прошлое, хоть на миг.