Ванда немного прошлась по улице, потом вернулась обратно и обошла мэрию. Обнаружила медпункт, на двери которого висел массивный замок. Ничего другого, кроме корчмы в противоположном конце площади, она не нашла. Из корчмы за ней уже наблюдали несколько пар глаз. Голоса стихли. По всему ей было видно, что больше идти никуда не надо.
За двумя столами расположились несколько стариков, лица которых выглядели абсолютно одинаковыми. Они молча наблюдали за ней, и в глазах у них читалось подозрение. У третьего стола сидел мужчина лет шестидесяти и читал газету. В отличие от других, он был одет в джинсы и клетчатую рубашку.
Войдя в помещение, Ванда громко поздоровалась. В ответ послышалось нечленораздельное глухое ворчание.
Человек с газетой поднял голову и вопросительно уставился на нее.
— Вы что-то хотели?
— У вас можно поесть?
— К сожалению, нет.
— А где в селе можно купить какой-нибудь еды?
— Приготовленной еды вы нигде не купите, а бакалея есть в магазине. Только он сейчас закрыт.
— Если вы мне подскажете, кто хозяин магазина, я могла бы пойти и попросить его продать мне каких-нибудь продуктов. Я умираю с голоду.
Мужчина перелистнул газету, прищурил глаза, всматриваясь в какую-то информацию на странице, снова перелистнул.
— Я хозяин магазина, — наконец вымолвил он. — И поскольку у меня нет помощников, то до одиннадцати я торгую там, потом закрываю магазин и прихожу сюда. Так что, если вам нужно что-то из магазина, милости прошу завтра после восьми.
— Ну чего ты накинулся на нее, Стоян, — отозвался один из стариков. Цвет его лица был таким же землистым, как и пуловер домашней вязки, видневшийся из-под потертого пиджака.
— А я тебя узнал, — вмешался другой старик с соседнего столика. На голове у него была соломенная шляпа, пронзительные голубые глаза с любопытством смотрели на Ванду, а на лице играла легкая усмешка. — Ты — та самая полицайка, которая усмирила цыган.
— Ну прямо уж, усмирила, — возразила она ему, тоже улыбнувшись.
— Да наш мэр тут не перестает о тебе рассказывать. Наверное, ты ему здорово приглянулась. Я потому тебя и узнал. Твое здоровье!
У столиков вновь послышалось нечленораздельное бормотание и звон стаканов.
— Стоян, налил бы ты женщине, пусть она с нами выпьет, — сказал первый старик.
— Нет, спасибо, — ответила Ванда. — Я на работе, так что пить не могу.
— Ну и что, что на работе? — вновь спросил голубоглазый. — Давай по одной, чтобы работа спорилась.
— Я и вправду не могу, — снова отказалась Ванда. — Ведь я за рулем, мне нужно вернуться в Софию.
Хозяин корчмы наконец согнул газету пополам и оставил ее на столе.
— Что вам принести из магазина?
— Полбатона и немного брынзы, если у вас есть. Мне этого достаточно, — попросила Ванда. — Большое вам спасибо.
— У меня все есть, — сказал хозяин корчмы. — Сейчас я вам принесу. И сооружу вам омлет с луком на скорую руку!
— Не надо, не беспокойтесь. Хлеба и брынзы будет достаточно.
— Я тоже поем, — сказал он, направляясь к двери.
Ванда села за его стол и взглянула на газету — она была недельной давности.
Спустя пятнадцать минут она уже ела омлет, который был, наверное, самым вкусным в ее жизни. Хозяин корчмы, которого звали Стоян, категорически отказался взять с нее плату. Ей стало очень неудобно, хотя и было приятно. Очевидно, для жителей Малиново она неожиданно для себя стала героем, разумеется, на фоне нерешительности и беспомощности мэра.
— Так где же ваш мэр? — снова спросила она, покончив с обедом. — Хотела с ним поговорить.
— А его нет, — сообщил старик с огромной родинкой на кончике носа. — Вчера, когда вы здесь закончили, он укатил в город и больше не появлялся.
— А известно, когда он снова появится?
— Да этот наш мэр… — опять вмешался голубоглазый. — Он приезжает, когда захочет. Ты, девушка, расскажи нам об убитом. Кто он, откуда… А то мы ничего не знаем и трясемся тут от страха…
— Это писатель, из Перника.
Старики зацокали языками и вновь зазвенели стаканами.
— Кто-нибудь из вас раньше видел его в селе? — поинтересовалась Ванда.
— Да что ты, — сказал тот, что с родинкой. — Таких людей в Малиново нет. Только цыгане и остались. Как помирать начнем, они нас закапывать будут.
— Да они и о другом позаботятся, как бы нас на тот свет побыстрее отправить… — сказал тот, что в пуловере. — Раз совсем незнакомого человека убили, который ничего им не сделал, что уж нам остается…
— Кто вам сказал, что они его убили?
— А зачем, чтобы нам кто-то говорил? — возмутился голубоглазый. — Вчера твои люди цельный день только этих смуглых и расспрашивали, все вертелись здесь. Разве станут их расспрашивать, если они не виноваты, скажи на милость?
— Так обычно делается, — пояснила Ванда. — Вот сейчас, например, я специально приехала, чтобы потолковать с вами, потом с цыганами, да и с мэром хорошо бы встретиться. Но это же не значит, что вы убили писателя, не так ли?
Мужчины замолчали.
— А кто же тогда, если не они? — удивленно спросил один, который до сих пор молчал.
— Найдется кому, — неожиданно сказал Стоян.
Ванда вопросительно взглянула на него, но он больше не промолвил ни слова.
— А где ваши жены? — она решила сменить тему.
— Кое-кто дома, но большинство уже на кладбище, — промолвил тот, что с родинкой.
— А сколько всего женщин в селе?
— Три.
— А мужчин?
— Мы все тут, — засмеялся голубоглазый.
Ванда посчитала — семеро.
«Нужно будет вернуться и поговорить со Стояном наедине», — решила она.
Поблагодарив за обед, она попрощалась со всеми и вышла наружу. Глазам стало больно от яркого солнца, а очки она забыла в машине.
Перед ней простиралось пыльное, притихшее Малиново.
Ванда умышленно никого не попросила проводить ее. Все старики казались настолько немощными, что, наверняка, еле добирались из корчмы до дома. А Ванда даже подумать не могла, что, несмотря на запустение, Малиново окажется таким большим. О многих домах не всегда можно было сказать с улицы, обитаемы они или нет. Часто мелькали грязные, оборванные дети разного возраста, которые поднимали невообразимый шум. Других признаков жизни не было, словно присутствие людей в этих домах, если оно когда-то и было, составляло лишь несущественную подробность истории их существования.
Сейчас Ванда совсем другими глазами смотрела на грязь и запустение, на горы мусора во дворах. Она даже представить себе не могла, как все это выглядело раньше, так как разруха приняла угрожающие размеры. Но зато ясно было видно, что произойдет здесь максимум лет через десять. Будущее села Малиново напрочь вытеснило его настоящее и уже по-хозяйски здесь распоряжалось.
Ванда продолжила идти вперед, где, как ей казалось, должна была находиться околица села. Оттуда, наверное, начинались луга.
Улица была изъедена многочисленными канавками, по которым текли сточные воды, и порой невозможно было не ступить в них. Кроме детей и тощих собак, Ванда заметила грязного худосочного поросенка, который время от времени пронзительно визжал. Здесь начиналось цыганское царство. Самые маленькие тут же окружили ее, оглушив криками. Взрослые выползали из своих хибар, глядя на нее с тем же подозрением, с каким встретили ее в корчме. Она не могла разговаривать со всеми, а потому решила поискать того парнишку и его мать, с которыми ей довелось беседовать накануне. Помнится, тогда цыганка орала на нее, как бешеная, и проклинала, но Ванде удалось подкупить ее последними сигаретами.
Ей пришлось трижды спрашивать, пока, наконец, враждебно настроенные жители цыганского квартала объяснили, где их найти. Впрочем, когда Ванда дошла до нужного ей дома, мать того парня уже поджидала ее.
Ванда представилась, даже показала служебное удостоверение, но оно не произвело на цыганку никакого впечатления. Скорее всего, она была неграмотной, но даже если и умела читать, это никоим образом не помогло бы ее умилостивить.
Оказалось, что Янко и того, что постарше, который приходился ему двоюродным братом, в полиции все-таки поколотили, или, по крайней мере, так они утверждали. Ванда хотела с ним поговорить, но мать ее не пустила, сказав, что его нет. Не разрешила даже зайти за проволочную ограду, окружавшую полуразрушенный барак, в котором жила семья. Кроме того, допросы полицейских разозлили цыган, подняв в квартале градус напряжения, и сейчас Ванда особенно остро ощутила это на себе.
Оставаться здесь долго было небезопасно.
В конце концов, она не смогла придумать ничего другого, кроме как вновь угостить цыганку сигаретой. Ванда достала из кармана пачку, вытряхнула себе одну, остальное протянула цыганке. Бросив на Ванду свирепый взгляд, та, тем не менее, пачку взяла и опустила ее в бездонный карман рваного передника. Цыганка напоминала некое языческое божество, принимающее это ничтожное подношение не потому, что готово усмириться, а просто потому, что так полагается.
Ванда закурила и поднесла зажигалку к сигарете цыганки. Цыганка сильно затянулась, и почти сразу выпустила из ноздрей два густых клубка дыма.
— Этого человека… ну, убитого… вы когда-нибудь раньше здесь видели?
Цыганка отрицательно покачала головой.
— Уверены?
Цыганка вновь бросила на нее острый взгляд из-за густой дымовой завесы.
— Чего вы все нас спрашиваете? Чего ты своих не спросишь, болгар?
— Их я тоже спрашивала, — спокойно ответила Ванда. — И они сказали то же самое.
— И сейчас ты пришла к нам… Потому что мы — цыгане? За все мы вам виноваты!
— Пришла, потому что у меня работа такая — задавать вопросы. И не только вам, а всем. Ведь нужно же установить правду!
— Какую правду? — не успокаивалась цыганка. — Вашу или нашу?
— Правда только одна, когда речь идет о преступлении. Об убийстве…
— Это ты так думаешь.
— А как думаешь ты?
— Не знаю, — ответила цыганка, бросив окурок в грязь и втоптав его босой пяткой. — Я — женщина простая, не ученая, как ты. Потому, лучше спроси у своих. Спроси их снова…