— Наверное, вы считаете меня маньячкой? — мягко спросила Войнова.
Ванда не ответила, так как вопрос явно был риторическим. К тому же, как бы ей ни хотелось казаться любезной, никакого ответа, кроме «да», в голове не возникало.
— Разумеется, все имеет и другую сторону, — вздохнув, продолжила Войнова. — Мне с самого начала было ясно, что придется платить за свой выбор. И я платила эту цену, не могу сказать, что безропотно. Когда мы сошлись, Асен много пил. Можно сказать, был алкоголиком. Тогда это считалось модным. Вы еще молоды и, наверное, не помните, но было время, когда степень артистизма зависела от числа пустых бутылок и продолжительности бессмысленных ночных разговоров. Так Асен принадлежал именно к этому поколению. Мне стоило многих усилий, но я все же сумела перебороть эти идиотские стереотипы. Как бы ни звучало кощунственно, но в этом мне помогли тяжелый инфаркт, сваливший его восемь лет назад, и его почти полностью разрушенная печень. Тогда он впервые сильно испугался, что может умереть, и взял себя в руки. Очень боялся смерти. В то время я тоже очень боялась, что он умрет. Ночью просыпалась по сто раз и прислушивалась, дышит ли он. Сейчас, когда это случилось, даже не могу поверить, что мы так боялись. Но ведь случилось… И его больше нет… А для меня ничего не изменилось, и я всегда буду…
И Евдокия Войнова вдруг разрыдалась.
«Наконец-то. Давно пора», — подумала Ванда, хотя чужие слезы всегда заставляли ее чувствовать себя растерянной, ибо она не знала, что в таком случае делать. Может, ей следует обнять красивую вдову и говорить слова утешения, которые люди произносят, когда стараются освободиться от чужого несчастья, но не знают, как это сделать, потому что долг им не позволяет.
Ванда положила в рот еще одно печенье — в вазочке оставалось всего три.
Нет, она не станет обнимать Евдокию Войнову — это не входит в ее обязанности — ни служебные, ни моральные.
К счастью, хозяйка быстро вышла из комнаты, и спустя некоторое время Ванда услышала шум льющейся воды. Когда Войнова вернулась, глаза были сухими, а слезы окончательно и безжалостно смыты. Фарфоровые щеки хозяйки покраснели, вероятно, она сильно терла их полотенцем.
— Разумеется, были и женщины, — произнесла Войнова со вздохом, снова усевшись на диван и сделав глоток холодного кофе.
Ванда ожидала, что она снова спрячется за своей непроницаемой улыбкой, но Войнова была серьезна.
— Знаете, даже если вам кажется, что я — законченная наивная идиотка, должна вас разочаровать. Это не так. И если я произвожу такое впечатление, то потому, что все время пытаюсь собрать воедино все то, что в принципе не может быть вместе. Можно назвать их как угодно: любовь и быт, искусство и повседневность, счастье и сомнение… Мне все равно, как это будет называться, потому что оно будет одинаково верным и, вместе с тем, неточным. А по прошествии лет человек перестает воспринимать их именно так. В сущности, перестает сразу. Все сливается воедино, и человек просто перестает их различать. Жизнь ведь не литература, верно? И слава богу! В противном случае она была бы еще хуже. Да, у Войнова были другие женщины, всегда были. Я ведь не говорила вам, что он был примерным супругом, правда? Или что он был хорошим человеком… Он был обычным. Но вместе с тем — исключительным. Почему? Да потому что я так и не смогла понять, как столь высокий дух, столь редкостный, если хотите, стихийный талант может проявиться у столь обыкновенного человека.
Неприятнее всего стало, когда он разменял полтинник. Вот тогда он как с цепи сорвался. Я была еще молодой, может быть, ваших лет. А он просто не мог остановиться. Не мог пропустить ни одной юбки, словно боялся, что опоздает на последний поезд. Но каким был этот последний поезд? И почему каждая следующая оказывалась предпоследней? Я пыталась поговорить с ним, но куда там. Он мне заявлял, что я его не понимаю. Орал на меня. И как я могла понять его, если он причинял мне неимоверную боль? Неужели вы думаете, что к этому можно привыкнуть?
Ванда ничего не думала.
— Вы из-за этого поругались тем вечером?
— Нет.
Евдокия Войнова снова улыбнулась, но на этот раз улыбка была какой-то вымученной, хотя и более человечной.
— Мы давно перестали ругаться из-за этого. Поругались из-за денег. Вы ведь, наверное, заметили, что дом отремонтирован совсем недавно. Фирме, делавшей ремонт, оставалось заплатить еще тысячу пятьсот левов. Вы не можете себе представить, в каком ужасном состоянии был дом до ремонта. Правда, внутреннюю отделку мы не трогали, но я займусь и этим. Так вот, я специально отложила деньги на ремонт, а когда собиралась их взять, поняла, что их нет. Конечно, я знаю, куда они ушли, — он дал их своей любовнице. Я имею в виду официальную любовницу. Это было не в первый раз, да и она женщина, в принципе, неплохая. Насколько я знаю, у нее есть ребенок, вероятно, и деньги ей нужны. Но он мог хотя бы мне сказать, а не выставлять перед мастерами дурой. Он начал меня поносить, я тоже раскричалась. Выскочил отсюда взбешенным. Я была уверена, что он побежал к ней, поэтому и не встревожилась. Он часто ходил туда, даже оставался там по нескольку дней. Когда остывал, возвращался домой. Так было всегда. Мне даже в голову не пришло искать его или звонить в полицию. До того дня, когда мне самой не позвонили из полиции.
— Насколько я поняла, он был безработным. Как же вы жили? И откуда деньги на такой ремонт?
Войнова вымученно засмеялась.
— Я его содержала. Я работала брокером в одной фирме, занималась недвижимостью. До кризиса фирма преуспевала. Конечно, здесь рынок продаж недвижимости всегда был скудным, но тем не менее… Однако в последние два года дела шли совсем плохо, и фирма закрылась. Но месяц назад мне позвонили и сказали, что намереваются возобновить свою деятельность. Мне просто повезло: уже в первую неделю удалось заключить очень выгодную сделку — я продала два этажа одного офисного здания компьютерной фирме. Сумма моих комиссионных была довольно солидной, вот оттуда и деньги на ремонт.
— Значит, он содержал свою любовницу на ваши деньги?
— Нет, нет, он не содержал ее, просто помогал время от времени. Она работает в мэрии, и зарплата у нее неплохая. Но у нас деньги в дом приношу я, хотя никогда не позволяла себе делить их на мои и его. И никогда не делала ему намеков. А он… Знаете, он был как-то выше этого. Конечно, меня это злило, но ведь не деньги самое главное в этом мире, не так ли?
«А что тогда главное? — подумала Ванда. — Что? Любовь? Романы?»
— В котором часу он ушел из дома?
— Было минут двадцать десятого. Может быть, половина десятого…
— Он уехал на машине?
— Нет, у нас нет машины. Скорее всего, отправился пешком. Я не посмотрела ему вслед. Я ведь сказала — он меня ужасно разозлил.
Ванда не могла представить себе эту женщину с кукольным лицом и в красном платье по-настоящему разозленной. Только теперь Ванда осознала, что от нее исходит холод. Поэтому она выглядит такой элегантной и неестественно отстраненной. И так же, как в первую минуту встречи, когда изящно одетая Войнова открыла ей дверь, Ванда спросила, всегда ли эта женщина так выглядит. Например, когда она совсем одна в своем только что отремонтированном доме и еще не свыклась с отсутствием другого. А может, именно поэтому она так одевалась? Ради того, который ушел…
Евдокия Войнова, выглядевшая хорошо, даже когда плакала…
«Ее муж, должно быть, ненормальный, — подумала Ванда. — Иметь такую жену и таскаться к другим женщинам…»
Нет, никогда она не сможет понять мужчин. Никогда ей не стать ни Софьей Андреевной Толстой, ни Анной Григорьевной Достоевской.
— И вы даже не посмотрели, в каком направлении он ушел?
— В сущности, меня это не интересовало. Я была уверена, что знаю, куда он пошел.
— И вам захотелось побыть немного одной?
Войнова с удивлением взглянула на нее.
— Я часто оставалась одна. Если живешь с таким человеком, как мой супруг, это жизненно необходимо. И хорошо, что это было возможно, иначе мы бы давным-давно расстались. Я же сказала вам, что у счастья есть цена, за него нужно платить…
«Ничего себе счастье», — подумалось Ванде. И она решила сменить тему.
— Над чем работал ваш супруг в последнее время?
— Ни над чем. Он просто впал в отчаяние.
— От чего?
— От всего. Он приходил в отчаяние от места, где мы живем, от себя, от меня, даже от литературы. Он потихоньку начинал ненавидеть свои книги. Утверждал, что это потому, что не смог выразить в них то, что хотел. Но я его слишком хорошо знала и поняла — он заблуждается. По сути, он возненавидел свои книги, потому что они не принесли ему той славы, которая, как он считал, ему полагается.
— А вы как считали?
Войнова не сразу ответила. Потом тихо сказала:
— Он не получил даже сотой доли того, что мог бы иметь. Асен был большим писателем. Гуманистом. Он свято верил в человеческие ценности, у него были идеалы. Наверное, для вас это звучит смешно?
— Нет. Продолжайте.
— Он хорошо разбирался в людях. Ему не нужно было их придумывать. Куда уж больше. А его заставляли платить за издание своих книг.
— Но ведь у него было собственное издательство?
— Собственное издательство! — Войнова горько рассмеялась. — Это для того, чтобы не унижаться перед малограмотными издателями, предлагая им рукописи, которые они даже не удосуживались прочесть. Как издатель Асен смог просуществовать всего год, но и это было не напрасно: он издал четыре книги. Разумеется, свои. Насчет других мы даже не думали.
— А потом?
— Потом стало немного получше, но до коренных перемен дело не дошло. Да и он больше не писал. Я ведь вам сказала: он просто отчаялся и у него опустились руки. Да и как не впасть в отчаяние от времени, в которое мы живем, от того упадка, который кругом царит, от бездуховности, которая нас окружает. Разве вас это не приводит в уныние?
Ванда не знала точно, как ответить на этот вопрос, поэтому только спросила: