Ей нечего корить себя и чего-то стыдиться, потому что ничего не случилось.
Просто никогда прежде она этого не делала.
Перед глазами продолжало маячить белое плечо Евдокии Войновой и мокрое пятнышко пота под мышкой.
Ванда и сейчас могла быть там, если бы не испугалась и не убежала.
Было бы ей легче, если бы она была мужчиной? Ведь для мужчины это естественный ход событий. Потом всегда можно оправдаться, что вдова искусно соблазнила его. И это было бы почти правдой.
Ванда тоже чувствовала себя соблазненной, но ощущала это скорее как отягощающее ее вину обстоятельство, а не как оправдание.
Войнова была выше и худее Ванды. Несмотря на то, что она была старше, наверное, тело у нее было более ухоженное. Ванде было бы стыдно раздеться перед ней. Хотя она могла бы обладать ею и одетой, ведь мужчины иногда так делают. И кто знает, возможно, это только усилило бы удовольствие.
Обладать… Ну и слово…
Ванда никогда не произносила таких слов. Это все от чтения. А может, просто изменилась ее точка зрения…
Игуана продолжала задумчиво наблюдать за ней из далекой пустыни, и Ванде стало еще совестнее. Она ничего не сделала, и ничего не стала бы делать — ведь она хорошо себя знала. От всей этой истории осталось бы чувство стыда да возбужденное воображение, которое продолжало бы ее мучить, по крайней мере, еще несколько дней.
«Такое со мной впервые, — подумала Ванда. — Нет ничего ненормального, если женщина поцелует другую женщину. Или даже переспит с ней. Подумаешь, что тут такого! Обладать ею в постели, где всего неделю назад она спала с мужем, чье убийство ты сейчас расследуешь. А если тебе так уж неудобно, то можно по-быстрому все сделать прямо на лестнице».
Ванда почувствовала, как тошнота вновь подступила к горлу. Ей снова захотелось вырвать, но желудок был пустой.
Ванда хотела подняться, но сил не было. Поэтому она кое-как стянула с себя одежду и почти ползком направилась в ванную. С трудом выпрямилась и включила душ. Она хорошо знала, что сейчас ей необходим десяток минут под ледяной водой, но вместо этого включила горячую воду и блаженно застыла, оперевшись для большей устойчивости на стенку. Тело отозвалось жгучей болью. От напряжения болела каждая клеточка. Пустой желудок содрогался от конвульсий изжоги, выталкивая наверх кислоту. Безвольно опустив руки, Ванда сползла вниз, встав на колени. Она попыталась представить, что Евдокия Войнова рвет на себя ручку кабины, стремясь проникнуть внутрь, однако у нее как-то не получилось. Если бы Ванда не чувствовала себя такой жалкой, вероятно, это бы ее развеселило, но в данный момент ей было не до смеха, так как она абсолютно потеряла способность взглянуть на себя со стороны.
«Это не любовь, — подумала Ванда. — Это не может быть любовью».
Завтра все пройдет, и не только из-за похмелья.
Она выключила воду, с трудом набросила на себя банный халат, как-то добралась до постели, рухнула в нее и тут же провалилась в сон.
Наутро она проснулась около одиннадцати. Голова раскалывалась так, что хотелось залезть на стенку. Было воскресенье, Первое мая, и Ванда предпочла бы вообще не просыпаться. Она испытывала необъяснимое злорадство из-за того, что провалилась. А в том, что она провалилась, Ванда была абсолютно убеждена. Холодильник продолжал оставаться пустым, а чтобы почувствовать себя лучше, обязательно нужно было поесть. С трудом выбравшись из постели, Ванда побрела на кухню. В одном из кухонных шкафчиков обнаружила забытую пачку макарон. Налила воду в кастрюлю и, когда вода закипела, высыпала туда полпачки. Подумала сварить себе кофе, но при одной только мысли о нем ей снова стало плохо.
Нужно бы накормить и Генри, хотя он может и подождать.
Когда макароны сварились, Ванда отцедила их и выложила в глубокую тарелку. Они хоть и были безвкусными, но, по крайней мере, насыщали. Ванда медленно жевала до тех пор, пока не почувствовала, что наелась. Однако голова продолжала раскалываться. Ванда приняла таблетку от головной боли, хотя отлично знала, что это не поможет, и включила чайник. Она хорошо понимала, что ей необходимо отдохнуть и привести мысли в порядок, а предстоящий длинный день пугал ее своей пустотой. До сих пор Ванда как-то спокойно воспринимала одиночество, оно никогда ее не тяготило, но теперь что-то изменилось. Безумные переживания, которые ей пришлось испытать накануне, ошибки, которые совершала одну за другой, неспособность концентрироваться, недоверие, которое все чаще стала испытывать по отношению к себе, — все это результат ее временного отстранения от основной работы. Раньше она не знала подобных терзаний, всегда была уверена в себе, гораздо более целеустремленна. Ей все казалось намного более простым, существовала какая-то предопределенность, вопросов не возникало. Недовольства воспринимались ею как нечто нормальное, и даже в голову не приходило требовать чего-то большего. Работа в Системе хотя и не доставляла какой-то особой радости, тем не менее, четко определяла ее собственное место в окружающем мире. Однако сейчас мир под ногами зашатался, и там, где Ванда привыкла чувствовать себя стабильно и уверенно, вдруг все пришло в движение, словно она ступила на зыбучие пески. Ее непосредственный начальник, столь многое ей открывший, вдруг оказался полным ублюдком, который, вместо того, чтобы помочь, постоянно ее запугивал. Ванда не могла поверить, что таким его сделал страх перед Гергиновым и какие-то политические игры. Ведь в свое время он так же, как Ванду, обучал и Гергинова. И если верно то, что времена меняются, то неужели возможно, чтобы и люди менялись так резко и так быстро?! Разве можно извращения считать неизбежными и при этом делать вид, что ничего сверхъестественного не происходит?!
А может, это она сама изменилась? Возможно, такая жизнь, которой она жила в последние годы, просто-напросто ей надоела? И хочется чего-то большего, чего-то другого, но она не знает чего. Просто придумала, что со временем ее возможности вырастут, потому что она видит то, чего не видят обычные люди, и вариантов выбора становится больше. А потом, в один прекрасный день, солнечный и тихий, она вдруг осознала, что выбора, в сущности, нет, а сама она уже не может выполнять свои обязанности так, как выполняла их до сих пор. Система ей опротивела, хотя Ванда не представляла, чем другим смогла бы заниматься. Пойти в охранники? А может, сблизиться с теми, с кем она всю свою жизнь боролась? Или плюнуть на все и попытаться отыскать какой-то третий путь, который довольно скоро неминуемо привел бы ее туда, откуда она начала.
Мотивировка явно хромала, как сказал бы ее шеф, и на этот раз был бы прав. Если честно, то Ванда вообще считала, что оба случая — и исчезновение Гертельсмана, и убийство Войнова — это не для них, а тем более, не в ее компетенции. Эти случаи спокойно мог бы расследовать софийский городской отдел, у них для этого было достаточно ресурсов.
«Но почему в таком случае этот болван поднял такой шум?» — подумала Ванда, отхлебнув из чашки остывшего чаю.
Она вышла на балкон. Ей захотелось погреться на солнышке и выкурить сигарету.
Гертельсман и его похитители как сквозь землю провалились. Писатель Войнов убит, а его вдова не только не была сломлена горем, но и пыталась играть роль роковой женщины и, надо признаться, ей это отлично удавалось. Похищение каким-то образом было связано с убийством, на что указывала одежда Войнова. Ванде впервые в жизни захотелось заняться сексом с женщиной, что ее безумно испугало. Единственный ее информатор, на которого она могла рассчитывать, куда-то исчез. Помимо всего прочего, сегодня было воскресенье, и еще даже не перевалило за полдень…
А может быть, все гораздо проще? Евдокия Войнова заказала убийство своего мужа, которого уже с трудом выносила — и имела для этого веские причины. Тем более, что это никоим образом не могло испортить роль, которую она для себя избрала. Наоборот, так бы она выглядела еще более убедительной, более привлекательной в своей мнимой скорби, очень искусно ее изображая. Она определенно относилась к числу женщин, способных разыграть подобный спектакль, и никому бы в голову не пришло ее в чем-то заподозрить. К тому же вряд ли она долго будет оставаться одна.
«Нет, так не годится, — сказала себе Ванда. — Я просто настроена против нее». Она выбросила окурок и тут же закурила новую сигарету. «Я просто веду себя, как закомплексованная идиотка. А где же моя объективность?»
У нее не было ни малейших доказательств в пользу подобной гипотезы. Всего лишь подозрения, причем безосновательные. Нужно подавить страх, который она испытывала от Войновой из-за того, что чуть было не произошло, и только тогда углубиться в подобные рассуждения. А единственным способом это сделать стала бы новая встреча с Войновой. Как известно, клин клином вышибают.
При этой мысли Ванду прошибло холодным потом. От второй сигареты ей стало плохо. Она погасила ее и также бросила окурок вниз.
Ей обязательно нужно с кем-то поговорить, составить план дальнейших действий. Причем сделать это нужно немедленно. В противном случае Праздник труда совсем ее доконает.
Она вернулась в комнату и попыталась найти мобильный телефон. Его нигде не было. После того, как Ванда высыпала на пол содержимое сумки и не обнаружила его там, она осмотрела свою одежду, валявшуюся на полу в гостиной — там, где она бросила ее вчера. Телефон лежал в кармане джинсов.
Обнаружилось три пропущенных вызова от Крыстанова.
Ну, конечно же, она ведь выключила звук перед встречей с Войновой, а потом напрочь забыла об этом.
— Алло?
Услышав голос Крыстанова, Ванда испытала облегчение.
— Ты не в Софии, что ли?
— Почему ты так решила?
— Но ведь праздник же… С семьей…
— Семья за городом, — засмеялся Крыстанов. — А я здесь. И вчера был здесь. Я даже звонил тебе несколько раз, но твой телефон не отвечал. Мне нужно тебе кое-что сказать, можно и по телефону.
— Я сейчас приеду.
— Да не стоит ехать, не бог весть что…