Но Ванда уже натянула джинсы, которые, к счастью, не пострадали от вчерашнего…
— Ну, и видок у тебя! — сказал Крыстанов, как только она переступила порог кабинета.
— Спасибо, ты очень любезен. Кстати, что ты тут делаешь?
— Ничего особенного. Так, нужно кое-что решить…
Ванда подошла к столу и взглянула на монитор компьютера. Крыстанов раскладывал пасьянс. И вправду, ничего особенного…
— Ты в своем уме? Этим ты можешь заниматься и дома, там гораздо удобнее.
— Здесь мне лучше думается, — пояснил он.
— Пойдем, где-нибудь присядем…
— Если бы я хотел быть где-то, то остался бы дома, — неожиданно огрызнулся Крыстанов.
— Ты чего?
— Извини, просто семейные проблемы.
Ванда давно подозревала, что у Явора какой-то конфликт с женой, но как раз сейчас ей не хотелось слушать об этом.
— Хочешь рассказать?
— Нет, — вяло улыбнулся Крыстанов, покачав головой. — Я думал, что за эти два дня я немного приду в себя, особенно, если останусь один дома. А что получилось? Вообще не тянет домой.
— Ну?
— В тот день, когда ты поехала в село, я забрал одежду из лаборатории. Мои люди смогли отыскать с десяток свидетелей, которые согласились прийти в тот же день. Даже издательница появилась. Она и еще четверо подтвердили, что в понедельник на встрече с читателями на Гертельсмане была именно эта одежда. Более того, на нее произвело впечатление, что он не переоделся перед встречей и остался в том же во время ужина. Трое свидетелей не помнят, в чем он был одет, а остальные двое утверждают, что пиджак был другой, но их описания вообще не совпадают. Во время встречи Гертельсман сидел, поэтому все помнят рубашку и пиджак, но вообще не могут сказать, как выглядели брюки.
— Это хорошо, — сказала Ванда, — потому что подтверждает наши предположения. Но с другой стороны, это очень субъективные суждения, на них столько факторов оказывает влияние, что мы не можем полностью им доверять. Любой психолог тебе скажет, что даже если бы мы их расспрашивали при выходе из зала, все равно не получили бы достоверного, однозначного ответа. Хорошо, что у нас есть хоть какое-то определенное направление для поисков. А что с анализом?
— Обещали дать ответ завтра или послезавтра. Скорее всего, это будут какие-то предварительные результаты, но и на том спасибо.
— Я завтра снова поеду в Перник. Постараюсь встретиться с любовницей Войнова. Вчера разговаривала с его супругой. Вообще, стараюсь опросить всех по порядку… Посмотрим, что из этого получится…
Ванда принялась подробно рассказывать о своем разговоре с Войновой, а также об особой ситуации в Малиново.
— Этот Стоян… Интересно… Хочешь, я им займусь? — предложил Крыстанов.
— Нет, лучше я, ведь мы уже знакомы. Мне кажется, если ему есть что сказать, он скажет скорее мне, чем тебе.
— Хорошо, как ты считаешь нужным.
— У меня к тебе просьба… Не знаю, согласишься ли ты завтра утром вместо меня позвонить министру и доложить ему о том, как продвигается расследование…
— Ну, нет… — неожиданно резко ответил Явор. — Это уж как-нибудь без меня. Тебе поручили, ты и звони. От меня министр ничего не требует, и слава богу!
— Скажешь, что я дала тебе номер, — принялась убеждать его Ванда. — Беру всю ответственность на себя.
Но Крыстанов только улыбнулся. Улыбка вышла какая-то кривая.
Она даже не поняла, как это у нее вырвалось. Просто ей не хотелось снова слышать Гергинова. И без того в последнее время она слишком часто думала о нем гораздо чаще, чем раньше. Словно он из некой далекой, абстрактной фигуры на вершине властной пирамиды вдруг превратился в конкретную угрозу.
— Ты знаешь, я уже не уверена, что хочу продолжать работать здесь, — сказала вдруг Ванда.
— Это еще что такое?
— Демотивация. Неблагонадежность. Называй, как хочешь…
— Глупости! Назови мне хотя бы одного из нас, кто бы мог похвастаться какой-то особой мотивацией поведения или кристально чистой благонадежностью. Покажи мне такого.
— Ты.
Крыстанов рассмеялся.
— Ты ведь так не думаешь, правда?
— Нет, — ответила Ванда и тоже засмеялась.
Но в сущности, она солгала, ибо в свои лучшие дни она и вправду считала его единственным коллегой, на которого можно было полностью положиться. В плохие периоды она просто ему завидовала. А в самые отвратительные дни, подобные сегодняшнему, нехотя признавалась себе в том, что, кажется, кроме Крыстанова, друзей у нее не осталось.
На следующий день, ровно в восемь утра, когда она уже гнала по магистрали, ведущей в Перник, где-то в районе Княжево[3], ей позвонила секретарша министра и сообщила, что министр приказал явиться к нему как можно скорее.
Ванда выругалась, ибо это стало уже походить на преследование, с той только разницей, что вместо преступников начали преследовать ее. Было странным то, что все это неуловимо напоминало ей события полугодовой давности.
Иными словами, совсем недавние.
И раз эти события повторялись, нельзя было не заподозрить какое-то личное отношение.
Было нереально добраться до министерства меньше, чем за час. При въезде в Софию образовалась такая пробка, словно все жители остальной части Болгарии именно в это раннее утро понедельника окончательно решили переселиться в столицу.
«Хотя было бы чудом, если бы нашелся хоть один человек, который все еще не переселился в столичный город», — ехидно подумала Ванда и резко свернула в первую же улочку направо. Помотавшись некоторое время по незнакомому кварталу, она установила на машину мигалку, которой пользовалась очень редко, и вернулась на главную магистраль. Нельзя сказать, что ей это как-то помогло, только вызвало косые, злобные взгляды у остальных водителей.
Министр ждал ее. Что могло быть более важным в данный момент?
Ванда снова выругалась. Ее бесило собственное бессилие перед безграничной властью чиновников над всем тем, в чем они лично не могли участвовать по той простой причине, что были или слишком коррумпированы, или элементарно необразованны. С помощью солидных связей и грязных обещаний они вершили судьбы таких, как она.
Министр ждал.
Спустя сорок минут она припарковалась перед министерством и поднялась к его секретарше. Та сразу ввела ее к Гергинову.
— В чем дело, Беловская? Ты что, едешь с другого конца Болгарии? Сколько можно тебя ждать? — встретил ее Гергинов шуткой. Но хотя на лице его играла натянутая улыбочка, Ванда знала, что он не шутит.
— Ваша секретарша поймала меня по дороге в Перник, господин министр, быстрее я не могла.
— Ладно, ладно, давай по существу. Раз ты отказываешься выполнять мои распоряжения, я тоже перестану с тобой любезничать.
«И когда ты со мной любезничал?» — удивленно подумала Ванда.
— Связь между двумя происшествиями — Гертельсмана и Войнова — уже почти не вызывает сомнений, — начала Ванда. — Ждем только результатов лабораторного анализа. Не сегодня-завтра должны получить ответ.
По выражению его лица, она поняла, что он все знает, и она ничего нового ему не сообщила. Тем не менее, Ванда продолжила подробно обо всем ему докладывать. Она делала это нарочно, хотя и посматривала украдкой на массивные часы в форме солнца, висевшие на стене. Раз ему ничего не стоит отнять у нее время, она тоже не станет с ним церемониться. Хотя его временем, скорее всего, распоряжался тот высший разум, который усадил его на это место. Вся стена у него за спиной была увешана фотографиями, дипломами, грамотами, разными другими сувенирами, подтверждавшими его собственное величие. Экспозиции было тесно на стене, и она, плавно спустившись вниз, располагалась даже на низеньком шкафчике из красного дерева, занимавшем пространство от одной стены до другой. Если сравнить с украшениями в кабинете ее непосредственного шефа, то эти были, как экспонаты Лувра по сравнению с районной картинной галереей.
Гергинов слушал ее, прикрыв глаза. Руки с широко расставленными пальцами упирались ладонями друг в друга, как выражение безграничного терпения. Прямо Будда, вот только недоброжелательный. Ванде стало интересно, сколько это может продолжаться, ибо она была уверена, что его уже проинформировали. Все-таки, в отличие от нее, Крыстанов был с шефом в хороших отношениях и, скорее всего, ему обо всем доложил. По другому нельзя, ведь кто-то должен поддерживать иллюзию полной гармонии в органах, призванных следить за правопорядком. Ванда не сердилась на него, наоборот. Таким образом с нее снималась определенная неприятная обязанность. Наверное, Крыстанову вменялась и задача следить за ней. Но и за это она не могла на него сердиться, хотя сама мысль о такой возможности была ей противна. Все-таки, Крыстанов считается ее другом. Могло бы быть куда хуже. Единственно, чего она не могла понять, почему ее так тщательно проверяют. Кто-то взял ее на мушку, но она понятия не имела, кто это может быть. Ведь та история уже закончилась? Ее уже ткнули носом, указав, где ее место. А может, ей нужно держать с Крыстановым ухо востро и не болтать лишнего?
Кто и чего от нее хочет? Человек напротив?
Нет, это уже похоже на паранойю…
— Довольно, Беловская, — прервал ее Гергинов. — Вижу, дело продвигается. Я не требую, чтобы ты мне докладывала каждый день, но это не означает, что ты не должна держать меня в курсе.
— Но вас же держат в курсе, господин министр…
Гергинов холодно взглянул на нее.
— Неужели тебе так неприятно меня видеть? А ведь когда-то мы были коллегами, я бы даже сказал — друзьями. Что изменилось?
— Вы изменились. Возможно, и я тоже.
— Жалко. Не люблю терять старых друзей. Именно поэтому я и настоял, чтобы дело Гертельсмана дали именно тебе. Но, наверное, я опоздал.
— Я благодарна вам за доверие, господин министр.
— Хорошо, если так, — вздохнул Гергинов.
Он поднялся, давая понять, что разговор окончен.
— Но знай, Беловская, доверие — вещь взаимная. Иначе оно яйца выеденного не стоит.