сказал, что очень жалеет о том, что до сих пор ему не удавалось сделать для меня больше, но он очень надеется, что в самое ближайшее время дела у него пойдут лучше.
— Что он имел в виду?
— Представления не имею. Мне это показалось немного странным, но он часто так говорил. Иногда развивал какие-то гипотетические идеи, которые звучали совсем реально. Он не мог отличить свой, придуманный им мир от реальной действительности, в которой мы все живем, и часто принимал желаемое за действительное. Это не раз ставило его в неловкое положение. Иногда он наглел и тогда становился просто невыносимым. Но и это могло быть следствием его неуверенности в себе. Видите ли, Асен не смог бы жить один. Не потому, что не мог заботиться о себе в бытовом плане, не поэтому. Просто он очень легко терял собственный внутренний стержень, и потому всегда нуждался в ком-то, кто бы указывал ему, что для него в данный момент важнее всего. Я не читала его книг, но непрерывно повторяла ему, что он должен писать. Не ради нее, а ради себя. Только он меня не слушал. Он чувствовал себя преданным — литературой, талантом, женщиной, которая была рядом. Чем же я могла ему помочь? Словами? Так он лучше всех знал, что слова еще никому не помогли.
— А вам не приходит в голову, кому может быть выгодна смерть Асена Войнова?
— Никому, кроме его жены.
Инспектору Беловской вдруг показалось, что она стала свидетельницей некой ужасной вендетты. Две женщины, обвиняя друг друга, не могли поделить мужчину, причем уже покойного. И совсем не помогали ей докопаться до истины.
Разумеется, она могла бы ожидать такого ответа. Такие ответы, бессмысленные, лишенные рациональности, возникают тогда, когда человек, чувствуя свою беспомощность, яростно стремится обвинить кого-то за это свое состояние. Но словами делу не поможешь, как только что заметила и сама Моника Серафимова.
«По сути, слова только мешают», — подумала Ванда.
Ей давно хотелось найти какой-то другой способ устанавливать истину — безмолвный и объективный.
«Бог», — сказала она себе.
Ну и что?
— Почему жена? — спросила она.
— Да потому, что так она свободно будет играть свою идиотскую роль. И через месяц-другой вы сами сможете в этом убедиться. Сейчас она как раз набирает силу.
С этим Ванда не могла не согласиться. Кроме того, Евдокия Войнова была красива, не совсем адекватна, и возможно, эта роль ей бы подошла.
Точно так же, как красное платье и черные туфли. Как алый лак, который странно смотрелся на пальцах ног, если иметь в виду недавнюю смерть в ее доме. Доме, где полно ее вещей. И где жил ее муж.
Живой Войнов как-то все больше терял свое и без того не доказанное значение в войне между двумя женщинами. Потому что, несмотря на подозрения его жены, Ванда очень сомневалась в том, что существовали какие-то другие женщины. Возможно, когда-то в молодости, но не сейчас. В противном случае, можно было бы подумать, что Асен Войнов в душе был самоубийцей, и его смерть стала облегчением не только для его близких, но и для него самого.
Однако Ванда никак не могла составить ясную картину, кто же такой Асен Войнов. Если довериться оценкам Евдокии и Моники, то нужно принять, что Войнов страдал раздвоением личности или же в нем уживались два разных человека — настолько противоречивую характеристику давали ему обе женщины. Из чего можно было сделать вывод, что преступление, которое совершили против него, лишь косвенно касалось его личности.
«Так что ж, получается, он — случайная жертва? — подумала Ванда. — Но чья?»
До настоящего времени ни одна из группировок не призналась в том, что похищение Гертельсмана — а предположительно, и убийство Войнова — ее рук дело. Лишь в самом начале появилось признание в похищении, но вместе с тем, они очень постарались не оставить следов. Второе похищение, ибо Ванда была абсолютно убеждена в том, что и это тоже было похищение, совершили тихо, чисто и очень профессионально. И единственной его уликой стал труп жертвы, которую застрелили, а потом подбросили в подходящем месте. Потому что земли у села Малиново, хоть и выглядели заброшенными, в сущности, предоставляли возможность быстро обнаружить труп. Что, по сути, и произошло, будучи ничем иным, как своеобразной попыткой придать этому делу публичность, при этом попыткой тщательно спланированной и точно рассчитанной. Следовательно, смерть Войнова должна была что-то означать. Но что? Может быть, это подсказка, что Эдуардо Гертельсман все еще жив?
Вполне вероятно, оба писателя встречались, хотя и не в очень подходящих условиях.
Серафимова продолжала сидеть на радиаторе, словно собралась провести там остаток жизни.
«Возможно, и я иногда становлюсь похожей на нее, — подумала Ванда. — Ведь говорят же, что одинокие люди похожи друг на друга».
— В каком классе ваш сын?
Вопрос застал Монику Серафимову врасплох, и она с трудом выбралась из своих мыслей, в которые погрузилась.
— В третьем.
Ванда из вежливости хотела еще что-нибудь спросить о мальчике, но в голову ничего не приходило. Она никогда не видела его, даже имени его не знала. Как-то неловко было похвалить его, сказав, что он — хороший ребенок. А вдруг это неправда? А из слишком скромного опыта общения с детьми, который она приобрела в последнее время, можно было сделать только неутешительные выводы.
Ничего удивительного, если Моника Серафимова — хорошая мать. Отчаявшаяся, но очень хорошая.
А вдруг отец этого мальчика — сам Асен Войнов? Тогда неудивительно, что он давал Монике деньги.
Но женщина на радиаторе вновь погрузилась в свои мысли, от которых, по всей видимости, сейчас ее невозможно было отвлечь.
Ванде не хотелось больше ни о чем расспрашивать. Эти разговоры ее истощали. Словно она была не представителем органов, а духовником обеих женщин. Но то, что она получила от них, стараясь доходчиво объяснить и участливо разобраться, трудно было назвать осмысленной информацией. Во всей этой каше из фактов и эмоций явно преобладали эмоции. Те же крохи фактической информации, которые ей все-таки удалось извлечь, ничем не могли ей помочь.
— Я думаю, сегодня мы на этом закончим, — сказала инспектор Беловская. — Но не исключено, что мне снова придется вас побеспокоить.
Моника Серафимова безучастно кивнула.
— До свидания. И…
Ванда не смогла договорить какое-то пожелание, потому что дверь за ней тихо закрылась и остаток фразы повис в воздухе.
16
Ночью пошел дождь. Ванда услышала его, так как не спала. Вернее, почувствовала, потому что дождь неслышно нарушил тишину квартиры, как бы стараясь не разбудить хозяйку, ибо не знал, что она не спит.
Ванда вышла на балкон покурить, несколько раз затянулась, но, почувствовав во рту гадкий вкус, выбросила сигарету. Так было лучше.
Асфальт внизу блестел, словно начищенный паркет танцевального зала. Белые и розовые свечи каштанов слегка раскачивались, подставляя свои бока холодным весенним каплям и подавая невидимые сигналы кому-то в темноте. Ловкие пальцы дождя безжалостно обдирали цветки, но каштаны особенно не сопротивлялись. В домах напротив светилось несколько окон, и Ванда попыталась себе представить, что будет, если вдруг окажется, что по каким-то неизвестным причинам в городе уцелели только те люди, которые живут за этими окнами, и она. И все они выйдут на улицу, чтобы впервые встретиться и попытаться выяснить, что же случилось с остальными. Они будут ступать по опавшим цветкам каштанов, вообще их не замечая. У них теперь будет больше пространства для жизни и больше чистого воздуха, и, может быть, теперь они почувствуют себя более счастливыми.
Внизу промчалась машина, наполнив окружающее пространство выхлопными газами. Где-то залаяла собака.
Ванда быстро забыла о дожде. Достаточно было всего лишь не думать о нем, как он тут же куда-то исчез. А его место сразу же заняло все остальное, о чем она предпочла бы не вспоминать.
Вот уже несколько часов она читала книгу Асена Войнова «Свет» — ту самую, из которой выпала записка от его жены. Это была повесть, в которой рассказывалось о судьбе нескольких молодых людей, друзей детства, уехавших из Болгарии в поисках лучшей жизни. Но каждого из них, независимо от того, достиг он успеха или нет, рано или поздно находит смерть, причем при невыясненных обстоятельствах. Ванда знала, что с ними случится, потому что позволила себе заглянуть в конец, несмотря на то, что дошла только до середины. Она сделала это не из любопытства, а для того, чтобы оправдаться перед собой, что чисто технически она прошла всю книгу.
Завтра же она потребует, чтобы хотя бы часть книг взял на себя Крыстанов, потому что нечестно, чтобы только она тащила на себе этот груз. Если же он откажется, нужно будет подключить кого-то из его группы, потому что иначе они просто не успеют.
Повесть была скучной. Все поступки людей, описанных в книге, объяснялись какими-то неясными, сложными побуждениями, которых Ванда не понимала. К тому же ей казалось, что они и сами не совсем их понимают. Просто Войнов совсем не удосужился описать их яснее и более аргументированно. Его герои действовали странно, непоследовательно и алогично, а потом умирали. Ванда не настаивала на достоверности происходящего в книге, но написанное казалось ей слишком надуманным.
А с другой стороны, жизнь действительно такова, какой ее описывает Войнов. Мы живем странно, путанно, алогично, даже в собственном представлении, а потом умираем. И что тут ненормального?
И все же она ожидала от книги чего-то большего. По крайней мере, какого-то объяснения, хоть одного ответа на вопрос, который при других обстоятельствах человек может никогда себе не задать.
Невольно напрашивался вывод о том, что жизнь и смерть Войнова были такими же, как у его героев. Он всю жизнь искал — неизвестно чего и неизвестно где. В этом отношении он сильно походил на Гертельсмана.
«Ох, уж эти недовольные всем художники!» — подумала Ванда.