Нобелевский лауреат — страница 48 из 71

Ей вдруг показалось, что оба автора ворвались в ее жизнь, чтобы потребовать у нее то, что сами не смогли получить от других.

Может, это возмездие? Но за что?

С Войновым что-то связано, но ни его жена, ни его любовница упорно не хотели этого раскрыть. Стоев и его группа уже начали опрос знакомых и друзей писателя, однако интуиция Ванды упорно подсказывала ей, что вряд ли из этого что-то выйдет.

Она попыталась найти чистый лист бумаги, но не нашла и оторвала страничку календаря за апрель. Потом устроилась за столом в кухне, разделила страничку на две колонки и принялась записывать то, что запомнила из разговоров с Евдокией Войновой и Моникой Серафимовой.

Спустя два часа она закончила. Дождь к тому времени перестал, и скоро должен был наступить рассвет.

Ванда встала из-за стола, потянулась, потом поставила на плиту кофеварку. Она чувствовала себя усталой, но времени на сон уже не осталось. Она закурила, чтобы окончательно прогнать сон, и снова склонилась над своими записями.

При разговорах с женщинами Ванда обратила внимание на две вещи. Обе описывали Войнова общими словами, так что невозможно было понять, что они в них вкладывают. Они определяли его, как вполне себе обыкновенного человека, но, вместе с тем, необыкновенного, талантливого и отчаявшегося. Говорили, что у него не было врагов, но вместе с тем его недолюбливало все его окружение. При этом непонятно, что это за окружение, и в чем выражалась сама неприязнь. И хотя в некоторые моменты их описания Асена Войнова совпадали, у Ванды сложилось впечатление, что говорили они о разных людях.

Второе, что Ванда отметила и что подтверждало ее первоначальные подозрения: конкретика появлялась в их рассказах, только когда речь заходила о деньгах. Все сводилось к деньгам, обе женщины этого и не скрывали. Ванда вспомнила, каким деловым стал тон Евдокии Войновой, когда она заговорила о недвижимости и о ремонте дома. Разумеется, Войнова была слишком искусна, чтобы обставить все так, чтобы это не выглядело вульгарным, но тем не менее столь явный контраст тогда произвел на Ванду сильное впечатление.

Моника Серафимова, в свою очередь, тоже определенно высказывалась в вопросе о деньгах. Те средства, которыми, хотя и нерегулярно, снабжал ее Войнов, ей были очень нужны. У нее, как у матери-одиночки, вообще не возникало сомнений в том, что она получает их абсолютно законно. Конечно же, если бы именно Войнов был отцом ее ребенка, это бы многое объяснило, но и тогда центр тяжести в отношениях этой троицы вряд ли существенно сместился.

Войнов нуждался в деньгах в силу разных причин, продолжала рассуждать Ванда, хотя и не могла с полной уверенностью перечислить все эти причины.

Она почти была уверена в том, что его убийство имеет какую-то финансовую подоплеку. Возможно, он не мог вернуть деньги каким-то особенно нетерпеливым кредиторам. А может, это было заказное убийство, но зачем в таком случае его переодевать в чужую одежду и оставлять в малиновском овраге? Когда его могли бы спокойно убить прямо на улице или в собственном доме, как обычно делают в таких случаях.

С другой стороны, Гертельсмана ведь тоже похитили из-за денег, или, по крайней мере, об этом объявили его похитители до того, как таинственно исчезли. Но разве это вызывало сомнения в мотиве их преступления? И можно ли вообще допустить, что мотив обоих преступлений, а, может, и исполнитель — один и тот же?

Все же, есть ли связь между этими двумя историями? И если да, то какая?

Ванда отложила листок в сторону и двумя глотками допила кофе, словно это был некий чудодейственный эликсир, который должен был активизировать ее мозговые клетки и дать ей ответы на все вопросы.

Что-то ускользало от нее и не давалось в руки.

Почему она никак не может ухватить ответ?

«А может, он и вправду в их книгах? — сказала она себе. — Просто я неправильно их читаю и не знаю, где искать».

А может, Настасья Вокс и Евдокия Войнова ее не обманули?

За окном совсем рассвело. Часы показывали шесть.

* * *

Оперативка была назначена на восемь утра. На нее шеф пригласил только Ванду и Крыстанова. Еще накануне, когда Явор сообщил ей о встрече в кабинете начальника, Ванда была уверена, что это делается не столько для координации их действий, сколько для того, чтобы расставить все по местам и определить, кому какое место отводится.

«Ладно, меня он зовет, чтобы лишний раз напомнить о моих ошибках и подчеркнуть мою никчемность, — рассуждала Ванда, поднимаясь по лестнице. — А Крыстанов ему зачем? Наверное, ему нужна публика, для которой и будет устроена моя показательная порка».

Они застали шефа стоящим у окна в той же позе, в которой она оставила его несколько дней назад. Весь его вид излучал холод и какую-то особенную враждебность, которую раньше она никогда не ощущала. Что же должно было случиться, чтобы этот человек так повел себя по отношению к ним? Наверняка он захочет свое кислое настроение переложить и на них или, по крайней мере, выставить их его причиной.

— Я вас слушаю, — сказал он вместо приветствия.

Ванда начала отчет о своих действиях с самого первого дня, хотя она уже ему докладывала. Ей хотелось представить более полную картину, чтобы аргументировать свои подозрения, по поводу которых она размышляла ночью. Она даже достала из сумки оторванный календарный лист, на котором набросала свои соображения. Шеф бросил на него беглый взгляд, но не стал вчитываться. Было видно, что он не одобряет ее неровный, спутанный почерк, и у Ванды в голове сразу возникло сравнение с учителем, которому она сдала тетрадку с небрежно написанной домашней работой. Весь ее доклад занял десять минут. Она говорила четко, аргументированно и по существу.

— У тебя все? — спросил шеф, когда Ванда закончила.

Беловская кивнула и тихо, как-то неубедительно сказала:

— Да, я закончила.

— А у тебя что, Крыстанов?

— Я хочу обратить ваше внимание, что следственные действия не принесли никаких результатов, — начал ее коллега. — Мне хочется сразу перейти к тем, которые дали нам хоть какую-то информацию. Фоторобот старухи, который мы составили сразу же, как только нам сообщили о том, что она оставила видеозапись на проходной телевидения, не помог. Женщину никто не опознал, тут можно предположить, что фоторобот составлен не совсем точно, поскольку нашелся всего один свидетель, который ее видел, да и он не был особенно убедителен в описании. Мы попытались разыскать ее по другим каналам, но безуспешно. Разумеется, ее портрет разослан во все отделения страны, так что продолжаем искать. Одежда, которая была на убитом Войнове, как уже объяснила инспектор Беловская, была показана свидетелям. Половина из них признали, что видели эту одежду на Гертельсмане в понедельник, когда состоялась его встреча с читателями. Остальные не помнят. В настоящий момент одежда отправлена на экспертизу. Предварительное заключение, которое мы получили сегодня утром, говорит о том, что, помимо следов крови убитого, на рубашке обнаружено небольшое пятнышко крови другой группы. На данный момент еще не известно, кому она принадлежит. Пока мы не можем это выяснить. Но в лаборатории попросили подождать окончательных результатов — тогда можно будет сделать и какое-то предположение.

Крыстанов докладывал ясно и убедительно, как отличник. Все, что он говорил, выглядело важным, значительным и весомым, словно именно он отвечал за это дело и был единственным, кто постоянно думал о нем и искал решение.

— Отличная работа, — шеф не скрывал своего удовлетворения.

«Словно его благословил, — подумала Ванда. — Сейчас ему передадут расследование этого дела, а меня снова отправят заниматься малолетними преступниками».

Ванда не могла отделаться от мысли, что человек по ту сторону письменного стола мог читать ее мысли, и это ее еще больше раздражало. Нельзя сказать, что она испытывала страх. Это было нечто необъяснимое, неясное, а потому бесконечно досадное. Его можно было сравнить с чувством вины, с которым она давно и безуспешно пыталась бороться, но сейчас оно вдруг снова всплыло, незаметно просочившись из области личной в профессиональную, и Ванда не знала, когда и как это произошло.

«Что за тупые мысли мне приходят в голову, — вдруг рассердилась Ванда. — Да у меня вообще нет личной жизни, как же можно сравнивать!»

— А как продвигается работа по Гертельсману?

— Вы ведь знаете, что мы работаем, исходя из гипотезы, что оба случая связаны друг с другом. Так что…

Крыстанов замолчал. Несмотря на особое отношение начальства, он иногда позволял себе делать многозначительные паузы. Особенно, когда ему нечего было сказать.

— Мне это очень хорошо известно, Крыстанов. Но толку-то? За целую неделю в деле нобелевского лауреата мы не сдвинулись ни на йоту. Тот факт, что произошло убийство, которое, как нам кажется, связано с похищением Гертельсмана, не дает нам оснований забросить это дело, перестать им заниматься, надеясь, что оно как-нибудь решится само. Только, когда этот час наступит, может оказаться слишком поздно. Я не понимаю, почему вы расслабились в ситуации, исключительно важной для вас обоих. Я не стану повторять, в силу каких причин. И мне очень неприятно, что вы вынуждаете меня относиться к вам, как к маленьким детям, оставленным без присмотра.

— Да ничего мы не расслаблялись, — твердо заявила Ванда.

Шеф взглянул на нее так, словно только сейчас заметил ее присутствие в комнате. Но ничего не сказал.

— Министр очень разочарован вашей работой по делу Гертельсмана. Надо сказать, что и я тоже. В этом случае надо было действовать быстро, я бы даже сказал — молниеносно. А вы чего-то тянете. Ведь вы хорошо знаете, чего нам это может стоить. Речь идет не только о жизни какого-то там писателя, которого, конечно же, жалко. Речь идет прежде всего о репутации нашей страны перед европейской общественостью, да и вообще… Нет необходимости объяснять вам, насколько это может быть опасно в настоящий момент. К моему глубочайшему сожалению, несмотря на всю озабоченность и внимание руководства некоторые из вас продолжают слишком легкомысленно относиться к этой истории, ежечасно доказывая, что опыт работы в Системе ничему не научил. Жаль! Я бы сказал, что эти некоторые играют с огнем. И для тог