о, чтобы предотвратить пожар, в котором все мы можем сгореть, с этой минуты беру на себя руководство делом Гертельсмана… Тем самым я выполняю и решение господина министра, которое мы с ним обсудили вчера вечером. Беловская, с вас я снимаю обязанность лично ему докладывать. С этого дня этим буду заниматься я.
— Благодарю вас.
На этот раз даже Крыстанов посмотрел на нее так, словно она сошла с ума. Но Ванду, которая преодолела страх от неизбежного столкновения с начальством, это уже не волновало.
— Какие-нибудь идеи?
— Несмотря на то, что потеряно много времени… — снова начал Крыстанов.
«Гад, — подумалось Ванде. — Предатель».
— …я считаю, что прежде, чем мы решим предпринять какие-либо дальнейшие действия, нужно дождаться результатов экспертизы. В этом случае, как мне кажется, они будут иметь решающее значение. Нам обещали, что до завтрашнего утра они у нас будут.
— Хорошо. Я позвоню им и попрошу ускорить, чтобы результаты были у нас до конца дня. Итак, жду вас у себя завтра ровно в восемь. А сейчас вы свободны.
Беловская и Крыстанов вышли из кабинета начальника и стали молча спускаться по лестнице.
— Что это было? — пробормотал вдруг Явор.
— Вот только не надо… Ты хорошо знаешь, что это не относится к тебе, — взорвалась Ванда. — И нечего было стелиться перед ним, ты ему и так нравишься. Не удивлюсь, если в один прекрасный день ты унаследуешь его кабинет. Возможно, даже быстрее, чем ты ожидаешь.
— Я не знаю, что с тобой происходит, но советую не срывать свое плохое настроение на мне.
— А как ты думаешь, что со мной происходит? — Ей хотелось наорать на него, но приходилось говорить тихо. Слова, однако, прорывались сквозь стиснутые зубы, словно пар из скороварки. — Со мной это происходит каждый день — то с ним, то с министром. Если я их настолько раздражаю, пусть меня уволят, вместо того чтоб издеваться.
— Ты не права. Шеф очень ценит тебя. Просто он этого не показывает.
— Ага, Господь наказывает тех, кого больше всего любит… Да? Слушай, Явор, может быть, ты это делаешь из добрых чувств ко мне, но все же перестань строить из себя дурачка. Это тебе не идет, да и мне ты таким образом не помогаешь. И давай закроем эту тему. Пусть каждый плетет корзину так, как умеет.
Ванда открыла ключом дверь, перешагнула через порог и уже собиралась захлопнуть дверь у него перед носом, но вовремя спохватилась, что кабинет в равной степени принадлежит им обоим.
— Извини, — сказала она, помолчав, но даже не взглянула в его сторону, а так и продолжала сидеть, уткнувшись носом в темный экран.
Крыстанов ничего не ответил. Он тоже уставился в экран компьютера, который, однако, был включен.
— Черт побери, я ведь извинилась. Ты что, оглох?
— Ладно, молчи сейчас.
Ванда вздохнула.
— А теперь что? Очевидно, все-таки есть какой-то план, о котором неизвестно только мне.
— Понимаешь, демонстрация силы не нуждается в каком-то плане. А это была именно демонстрация силы. Шеф пребывает в смятении точно так же, как ты и я. Только если вышвырнут нас с тобой — это одно, а вот если он вылетит — это совсем другое. Держу пари, что Гергинов читает ему нотации по сто раз на дню, а Гергинову мылит холку премьер, а премьеру — еще какой-то дьявол. Может быть, он даже слышит какие-то голоса из космоса. Не удивлюсь, если это так.
Ванда впервые слышала, чтобы Явор так говорил. Ей даже стало интересно.
— И?
— Что «и»? Ничего. Просто я пытаюсь до тебя донести, что никакого плана нет. А точнее, мы продолжаем действовать так же, как и до сих пор. Раз ты не можешь разговаривать с шефом, я буду тебя прикрывать… пока смогу. Но предупреждаю: вечно так продолжаться не может.
— Спасибо.
— Да пошла ты со своим «спасибо»…
Ванда наконец включила компьютер и пока ждала, чтобы он загрузился, решила спросить у Явора, не согласится ли он взять на себя часть книг Войнова. Потом решила повременить с этим вопросом, только пожалела о том, что ей не пришло в голову предложить это шефу. Хотя, даже если бы она придумала это раньше, наверняка бы забыла, когда переступила порог его кабинета. У нее разом пропадали все мысли, как только она видела его торчащим, словно памятник, у окна.
К тому же, ей захотелось еще раз просмотреть видеоролик с похитителями.
Зазвонил телефон. Крыстанов взял трубку и, пока он разговаривал, глаза их встретились. Ванда поняла, что что-то случилось.
Он протянул ей трубку.
Когда Ванда кончила разговаривать, в горле у нее так пересохло, так что она не могла вымолвить ни слова. Словно то, что ей только что сообщили, касалось кого-то другого и не имело к ней никакого отношения. С трудом сглотнув слюну, Ванда еле вымолвила осипшим голосом:
— У матери инсульт. Она в больнице.
— Когда это случилось?
— Не знаю. Сегодня утром ее увезла «скорая». Больше ничего не сказали.
— Тогда поехали. Я отвезу тебя.
— Да я и сама могу.
Но Крыстанов вообще не обратил внимания на ее слова.
Как только они покинули служебную парковку, он прикрепил мигалку, а потом включил и сирену. Ванда слышала ее, как сквозь вату. Она словно находилась в необъятном заснеженном поле, и ей ужасно хотелось лечь в сугроб и уснуть, но сирена не давала это сделать. Она машинально отмечала, как им неохотно уступают дорогу другие автомобили, но это ее как-то не волновало.
По правде говоря, им некуда было торопиться. Самое плохое уже случилось. По крайней мере, так она себе представляла. А вот насколько плохо — предстояло узнать.
— Выключи, пожалуйста.
— Ты уверена?
Ванда ничего не ответила, и Крыстанов выключил сирену.
Самое плохое уже не было вопросом времени.
Мать лежала в интенсивной терапии, и Ванду к ней не пустили. Впрочем, она и не настаивала.
Врач, с которым она разговаривала, был высоким и очень худым. У него была прическа морского пехотинца, а щеки заросли многодневной щетиной. Из-под зеленых форменных штанов, которые были ему очень коротки, выглядывали ноги в белых носках, обутые в огромные шлепанцы тоже белого цвета, удивительным образом напоминавшие ласты.
На бейджике, пришпиленном к карману его халата, значилось: «Д-р Миланов». Ванде пришло в голову, что было бы очень удобно, если бы подобные бейджики стали обязательными для всех. Тогда бы у людей отпала необходимость знакомиться друг с другом, прибегая к разным ухищрениям.
Пока они разговаривали, стоя с одной стороны стеклянной двери, которая, в принципе, должна была их разделять, Ванде пришло в голову, что ее мать где-то там, в глубине коридора, гораздо ближе, чем в любой момент последних месяцев, а может, даже и лет.
«Она ведь где-то там», — подумала Ванда.
«Нет, сейчас я не могу. Нет, не сейчас. К тому же, меня и не пустят».
Она не собиралась настаивать, люди добросовестно делали свою работу и не следовало им мешать. И тем не менее…
Доктор Миланов, у которого были впалые, заросшие щетиной щеки и огромные ноги-ласты, не давал ей каких-либо надежд.
— Вы не беспокойтесь, не надо ничего придумывать. Мне всего лишь нужна информация, — успокоила его Ванда.
— С какого времени у вашей матери было высокое давление? Какие лекарства она принимала? На что жаловалась?
Ванда ничего не смогла ответить на вопросы, которые задал ей доктор.
И только ясно дав ей понять, какая она отвратительная дочь, он соблаговолил рассказать ей, что же произошло.
Соседка госпожи Беловской, которая обнаружила ее в квартире в семь утра, вызвала машину скорой помощи, а потом сопроводила ее в больницу. Однако она вообще не упомянула, что у пожилой женщины есть дочь, сказав, что у Беловской нет родственников или, по крайней мере, она о таких не знает.
Ванде ужасно захотелось курить.
А также побыстрее уйти отсюда.
Крыстанов велел ей позвонить сразу же, как только она освободится, и он за ней приедет. Возможно, если она позвонит ему сейчас, то минут через десять он будет здесь — вряд он успел уехать далеко.
— Я не могу утверждать, но мы считаем, что инсульт случился незадолго до того, как ее обнаружила соседка, — продолжал врач, даже не скрывая досады от того, что ему приходится разговаривать с ней. — А это означает, что все поражения еще не совсем ясны. Сейчас мы стараемся стабилизировать ее состояние, но не стану скрывать — инсульт очень тяжелый. Конечно, это ваше дело, но пациенты с таким диагнозом обычно нуждаются в постоянном уходе, и не так уж часто можно прогнозировать полное восстановление. Не хочу вас пугать, но прогноз не особенно благоприятный.
Ванда слышала каждое его слово, тем не менее, ей казалось, что это происходит не с ней, а она наблюдает за всем как бы со стороны, не будучи в состоянии это объяснить.
— А когда вы сможете сказать что-то более определенное?
— Знаете что, позвоните после обеда… А лучше всего — завтра. У нее парализована вся левая сторона: нога и рука. Но в ближайшие часы положение дел может измениться, причем, к сожалению, в худшую сторону. Она не может говорить, но это не означает, что центр, управляющий речью, задет. Ваша мать в сознании, но очень растеряна, что в подобном положении нормально.
— А если я захочу ее увидеть?
— Я вам уже сказал: приходите завтра. Не могу вам гарантировать, что свидание возможно, но если ее состояние будет стабильным, мы можем вам позволить побыть с ней одну-две минуты. Сейчас ей лучше не волноваться.
Женщина, не пожелавшая с ней разговаривать, а до этого плотно закрывшая все двери, через которые Ванда смогла бы хоть издали заглянуть в ее жизнь, сейчас лежала где-то там, наглухо запертая внутри себя, и, наверное, вообще не отдавала себе отчета, что с этой поры и до конца своих дней она будет нуждаться в «постоянном уходе», как только что сказал врач. А этот уход и заботу о ней должна будет обеспечить ее дочь. И жизнь ее дочери с этих пор будет неразрывно связана с ее жизнью.
Ванда закрыла глаза. В один миг рухнуло все, что она пыталась выстроить для себя… Или просто помечтать…