«Все было напрасным», — подумала она.
— Не говорите ей, что я приходила, — попросила она.
— Раз вы об этом просите…
— Я ни о чем не прошу. Но вы ведь только что сказали, что ей нельзя волноваться.
Сестра, которая дала ей номер телефона в отделении, сообщила, что Ванда может звонить до шести вечера. Ванда поблагодарила ее и сунула листочек с телефоном в сумку. Потом спустилась вниз, остановила у входа в больницу такси и назвала адрес матери.
«Все кончено», — вновь подумала она, сидя на заднем сиденье и глядя в окно, как мелькают улицы. У нее появилось чувство, что она их видит в последний раз.
Все кончено.
Старуха, которая жила на первом этаже и постоянно маячила у окна, выглядывая из-за занавески, вероятно, тоже это знала. Во всяком случае, ее совсем не смутило появление Ванды у нее под окном.
Может быть, это и есть та самая соседка, которая?..
Ванда почти бегом взбежала на второй этаж и своим ключом открыла дверь. Ключ она тайно спрятала от матери, когда окончательно покидала эту квартиру. Если бы у матери возникло хоть малейшее подозрение на этот счет, она бы уже сто раз сменила замок.
Но замок, как и квартира, был прежним. Здесь Ванда выросла и жила до тех пор, пока не стало совсем невмоготу. Пока не наступил период, когда она предпочитала оставаться на ночь у друзей, лишь бы не возвращаться домой, хотя отдавала себе отчет, что так обычно бывает, когда тебе пятнадцать, а не тридцать.
С тех пор почти ничего не изменилось, кроме одного: она все-таки нашла способ устроить свой быт, хотя и весьма скромно, а вот все друзья куда-то исчезли. Однако Ванда не смогла бы ответить на вопрос, была ли связь между этими событиями.
И вдруг она сообразила, что, в сущности, хорошо знает старуху с первого этажа. Она помнила ее еще с прежних лет, хотя сейчас та выглядела ужасно старой. Ванда также вспомнила, что у старухи была дочь, которая жила с ней, и их часто видели во внутреннем пространстве между домами, где они якобы ревностно охраняли некие клумбы с цветами, из-за которых постоянно устраивали всем жильцам скандалы. Дочь была значительно старше Ванды, из-за чего наравне с матерью была похожа на старуху, и именно она вынудила Ванду в панике покинуть «родное гнездо», как она насмешливо называла свой дом.
Воздух в квартире был затхлым, чувствовалось, что ее давно не проветривали. Все было таким, каким она помнила, только обветшалым, словно у всего истек срок годности. Признаки жизни ощущались лишь в кухне и спальне. Гостиная и бывшая комната Ванды тонули в полумраке. Шторы были плотно задернуты, и нечем было дышать. Ванда попыталась зажечь свет, но не смогла: лампочки везде отсутствовали. Наверное, мать использовала их как запасные, когда перегорали лампочки в других комнатах. Пахло пылью и тленом. Время здесь давно остановилось и потихоньку начало испаряться. Ванда вспомнила, как мать ругалась по поводу телевизора. После многочисленных намеков и скандалов она все-таки смогла вынудить Ванду перенести телевизор из гостиной в кухню. Телевизор был старым и весил, наверное, полтонны. Ванда не смогла в одиночку даже сдвинуть его, не говоря уже о том, чтобы поднять и перенести в другую комнату. Она хотела было позвать друзей, но постеснялась пригласить их в дом, ей было стыдно, что они увидят, где и как она живет. Она никогда не считала эту квартиру своим домом, куда с легким сердцем можно пригласить гостей, как это делали все нормальные люди. В итоге пришлось прибегнуть к помощи одного ужасно неприятного соседа, которого потом в награду она должна была целый вечер поить пивом в соседней забегаловке.
Мысль о том, что ей придется сюда вернуться, вызывала у нее ужас.
Она не смогла найти кофеварку, поэтому, пошарив в кухонных шкафчиках, достала старую турку и поставила на плиту. В холодильнике, однако, к ее большому удивлению, было достаточно еды. Вареная фасоль в кастрюльке, по всей вероятности, испортилась, и Ванда, не раздумывая, ее выбросила. Потом достала пакет с колбасками и сунула их в духовку. Обнаружив листья салата и пол-огурца, она нарезала их в салатницу, посолила и обильно полила подсолнечным маслом и уксусом. Хлеб зачерствел, но был съедобен. Ванда отрезала себе два ломтя — один намазала майонезом, а на другой положила толстый кусок брынзы. Эти бутерброды она съела с салатом, ожидая, пока испекутся колбаски. Кофе оказался отвратительным — из самых дешевых. Он был ужасно горьким даже несмотря на несколько ложек сахара.
Нужно прийти сюда в субботу и воскресенье и хорошенько прибрать в квартире. Сделать это нужно побыстрее, чтобы квартира была готова к выписке матери.
Наверное, ей придется снова вернуться в свою комнату.
И жить здесь. Снова.
Ванда вымыла посуду, вытерла ее полотенцем и убрала в шкаф.
Потом открыла окно и закурила.
Стоял чудесный майский день, пели птицы, и воздух в этом, в общем-то неуютном, городе был наполнен каким-то бессмысленным восторгом.
«Сегодня дают зарплату», — вдруг вспомнила Ванда.
В желудке ощущался дискомфорт, наверное, из-за поглощенной еды, но совесть молчала.
Может быть, из-за того, что в этот момент Ванда никак не могла решить, кого она ненавидит больше: мать или себя.
17
Вечер бесшумно ступает
черными от асфальта
копытами.
Как бы ни старался Крыстанов сохранять деловой тон, голова его то и дело с любопытством поворачивалась в сторону террариума, где Генри с удовольствием доедал остатки ужина.
За окном начало смеркаться, и табачный туман, который они напустили в маленькой гостиной, постепенно стал мягко отсвечивать серебристым светом.
Явор принес с собой бутылку виски и тут же водрузил ее на низенький журнальный столик. Ванде он протянул пять тюльпанов нежно-розового цвета, которые как-то неестественно смотрелись в этой комнате. Во всяком случае, для Ванды.
«Господи, — подумала она, — надо же: цветы!»
— Прямо не верится, что он так вырос! — удивленно сказал Явор. — И сколько еще он будет расти?
— Не знаю. Может быть, не так много. Хочешь, я тебе его отдам?
— Зачем он мне нужен?
— Твоему ребенку.
Явор засмеялся.
— Ты это серьезно? Да жена в обморок упадет, когда его увидит!
— Не знаю, что я буду с ним делать, — вздохнула Ванда. — Смогу ли вообще его здесь держать.
— Не думай сейчас об этом.
— А о чем мне думать? О чем-то хорошем? О’кей, назови мне в нашей работе что-то приятное, и я стану думать только о нем, обещаю.
— Ну, хотя бы о том, что положение твоей матери не ухудшилось.
Ванда бросила на него взгляд, который вместо ироничного получился каким-то жалким.
Она позвонила в больницу, как ей и посоветовали — до шести часов вечера. Ей сообщили, что состояние ее матери остается стабильным, и оно не изменилось с утра, когда Ванда виделась с врачом. Но эту новость она как-то не воспринимала как хорошую.
Только чудо в данной ситуации можно было бы назвать хорошей новостью.
Например, если бы кто-то мог вернуть время назад.
Или помог бы ей очнуться от этого кошмара.
— Из лаборатории подтвердили первоначальные результаты, — промолвил Крыстанов, вновь украдкой взглянув на Генри. Тот покончил с ужином и, пристроившись на ветке, внимательно прислушивался к их разговору.
— И?
— Обнаруженное пятнышко крови, действительно, не относится к Войнову. Единственный способ установить, кому оно принадлежит, это сделать ДНК-анализ. Только проба, взятая единственно с этого пятнышка, недостаточна. Даже если это кровь Гертельсмана, тех данных, которыми мы располагаем, недостаточно для веских доказательств.
— Ты шефу об этом сказал?
— Да.
— А он?
— Ничего. Сказал, что поговорим об этом завтра.
— Ясно. Значит, продолжает считать, что если будет шпынять нас каждый день, то мы наконец возьмемся за ум и что-то обнаружим.
Ванда хотела налить Крыстанову еще виски, но тот отказался. Поэтому она налила в свой стакан двойную порцию, отпила большой глоток и задержала виски во рту. Потом проглотила, однако тепло, разлившееся по телу, уже не приносило удовлетворения. Наоборот, она чувствовала, как напряжение начинает спадать и в любой момент она может разрыдаться. Нужно держать себя в руках. Может, не надо больше пить, но, с другой стороны, Ванда не видела причин останавливаться. В любом случае, ей не избежать слез. А увидит ли их Крыстанов, не имеет значения.
Она засмотрелась на тюльпаны.
Вот их с полным основанием можно назвать чудом. Ей так давно никто не дарил цветы, что она вообще потеряла всякую надежду на то, что это когда-нибудь снова случится. Да, конечно, цветы ей принес коллега, но это нисколько не умаляло самого факта, что Ванда получила цветы от мужчины. Разумеется, он подарил ей цветы из чувства сострадания, а большего она не могла ожидать. Да и какое это имеет значение!
Алкоголь медленно обволакивал ее сознание, и в мягкой, прозрачной пелене оно было настолько хрупким, что любое соприкосновение с реальностью в этот нежный и, вместе с тем, исполненный жестокости майский вечер могло легко нарушить его. Впрочем, Ванда ощущала это всеми фибрами своей души, оно уже было безвозвратно нарушено. Более того, она была в этом убеждена.
— Не хочу видеть завтра нашего кретина, — заявила она, почти плача.
— Не получится. Да ты не беспокойся, все-таки, он не такой урод, каким ты его себе представляешь. Я ему сказал, что случилось с твоей матерью, так что, вот увидишь, он будет вести себя вполне прилично.
— Он будет вести себя прилично, потому что у моей матери, которой вообще по фигу, есть я или нет, случился инсульт. А совсем не потому, что вот уже столько лет я стараюсь делать свою работу хорошо. Но это не имеет никакого значения, не так ли?
— Ты придаешь ему слишком большое значение.
— Но ведь он — мой начальник, если ты не в курсе.
— Вот именно.
Ванда попыталась себе еще налить, тайно надеясь, что Крыстанов ее остановит, но он этого не сделал.