— Завтра я поеду на похороны Войнова. Могу вообще не прийти на оперативку, но на похороны я пойду во что бы то ни стало.
— Ты пойдешь и на похороны, и на оперативку. Если хочешь, я поеду с тобой в Перник.
— В Пернике ты мне не нужен. Не маленькая — сама справлюсь. Но если хочешь, сделай одолжение, завтра утром скажи ему, что я в больнице. Если смогу, приду, а если не смогу, что, вероятней всего, так и будет, скажи ему, что я пошла в больницу. Впрочем, вполне возможно, что я действительно туда пойду.
Крыстанов закурил, молча глядя куда-то в темноту поверх ее головы. Игуану уже не было видно, но так было лучше. Им не нужен был свет.
Ванда вдруг вспомнила о вывернутых лампочках в квартире матери.
Сейчас там царил мрак.
— Если хочешь мне помочь, возьми на себя хотя бы часть книг. Или все. Я вообще не уверена, что в ближайшее время у меня будут возможность и силы их прочесть. А идея ознакомиться с ними неплохая.
— Как скажешь.
— Если хочешь, конечно.
— Неужели они настолько тупые?
— Не настолько. Там есть вещи, которых я совсем не понимаю, а они могут оказаться важными. Но главное, они не столько связаны с самими книгами, сколько с той взаимозависимостью, которая существует между книгами и автором. Ведь все говорят, что… Впрочем, это неважно… Ох, думаю, что меня уже развезло…
Черными от асфальта копытами ночь уже топтала улицы города, двор внизу, затемненные комнаты, больницу, всевидящие окна престарелой соседки с первого этажа, но больше всего — саму Ванду, в голове которой кровь пульсировала так, словно кто-то бил в барабан, заглушая все вокруг.
— Уже поздно. Твоя жена, наверное, беспокоится, где ты?
— Она знает, где я.
— Неужели не ревнует?
— Нет. А зачем? Разве это обязательно?
— Ясно-о-о, — протянула Ванда. — Значит, я настолько уже ни на что не гожусь, что твоя жена даже не находит причин ревновать тебя ко мне. Или, может быть, ты сказал ей, что работаешь с мужчиной? Ты это ей сказал?
— Да, тебя и вправду развезло. Может, ты уже заткнешь бутылку пробкой и ляжешь спать?
— Позволь мне самой решать, когда и с кем мне ложиться в постель.
— Чего ты все время задираешься? Я ведь только пытаюсь тебе помочь.
— Да, я знаю, ты хороший друг. Наверное, поэтому меня так и тянет вызвать тебя на скандал. Потому что ты настолько хороший, что порой тошнит.
— Хочешь, чтобы я ушел?
— Да, пожалуй, иди уже.
— Если хочешь, могу и остаться.
Ванда посмотрела на него так, словно не поняла, что такое он ей только что сказал. Потом рассмеялась в темноте каким-то гнусным, хриплым смехом, который вообще не был ей присущ.
— Ну-ка, зажги лампу.
Крыстанов послушно встал, но замешкался, так как не знал, где находится выключатель.
— Посмотри на меня.
Он посмотрел ей в глаза.
— А теперь, если не боишься, повтори последнюю фразу.
— Я могу остаться, если хочешь, — твердо произнес Крыстанов. — Если ты считаешь, что это тебе поможет и ты перестанешь себя жалеть. Я знаю, что тебе нелегко, но дела сейчас настолько плохи, что, право, не стоит пытаться сделать их еще хуже.
— Только это?
— Да, только это.
— Тогда иди.
Ванда осмотрелась вокруг, чтобы найти бутылку, но увидела ее в руке у Крыстанова.
— Иди уже, иди. Я тебя не гоню, просто мне хочется остаться одной.
Голос ее дрожал.
— Ладно. Я ухожу. Но ты должна мне пообещать, что не станешь киснуть. Во всяком случае, сегодня ночью.
— Обещаю. А ты пообещай, что поможешь упаковать мои вещички, когда наступит момент моего возвращения туда.
— Договорились.
Ванда встала с дивана, чтобы проводить его, и покачнулась. Но голова, как ни странно, была ясной.
Книги Асена Войнова лежали там же, где она их оставила, за исключением «Света», брошенного у кровати. Ей было трудно дотянуться до нее, поэтому она дала Крыстанову все остальные книги.
Не брать же их к матери.
— Подожди, — вдруг сказала Ванда.
Крыстанов только взялся за ручку двери, но еще не успел нажать.
— Черт побери, какая же я дура! Как я могла!
— А сейчас что случилось?
— Чемодан Гертельсмана! Он у меня в багажнике, и я уже целую неделю вожу его туда-сюда! И только сейчас, когда я сказала «упаковать вещички», о нем вспомнила.
— Ты меня, конечно, извини, но ты и вправду дура.
Ванда вообще не обратила внимания на его слова. Она разом протрезвела.
— Прошу тебя, только не говори шефу. Если он узнает, сотрет в порошок!
— Спокойно, не скажу. Придется выдумать какую-то более-менее правдоподобную историю.
— При таком положении я и в самом деле завтра утром не приду. Но ты сейчас возьми чемодан, а завтра после оперативки сдай его в лабораторию. Может, у нас есть шанс найти еще материал для пробы на ДНК.
Они спустились во двор, и через две минуты чемодан Гертельсмана лежал уже в багажнике машины Крыстанова.
«Господи, — подумала Ванда, — если бы кто-то видел, как мы перекладываем вещдоки, словно последние контрабандисты!»
В этот вечер она уже во второй раз невольно вспоминала имя Господа.
Если придется в третий раз всуе произнести его имя, может быть, он и услышит ее?
Тревога вновь охватила ее с еще большей силой.
Ванда проводила взглядом стоп-сигналы машины Крыстанова, пока они не исчезли в конце улицы. Потом повернулась и пошла к подъезду.
Остаток ночи она провела в состоянии, которое трудно назвать сном или отдыхом, но, по крайней мере, наутро у нее не было похмелья. Ванда знала, что есть в жизни моменты, когда человек должен просто плыть на волнах событий, положившись на волю случая и не пытаясь что-то изменить, потому что любая попытка контролировать или планировать приведет лишь к потере сил. Но несмотря на это, мозг продолжал лихорадочно работать, разрабатывая сценарии один безумнее другого, заведомо невыполнимые. В полусне она даже смогла перетащить телевизор матери из кухни в спальню, где та в силу необходимости должна будет находиться после выписки из больницы. Наутро после всех этих ночных кошмаров Ванда, открыв глаза, вздохнула с облегчением. И тут же решила вечером принять снотворное, чтобы спать без сновидений, хотя знала, что таблетки на нее не действуют. Но все же оставалась слабая надежда, что она как-то сумеет обмануть организм.
По пути в Перник Ванда заехала в больницу, но к матери ее снова не пустили. Вместо доктора Миланова ее встретила молодая врачиха в очках и с маленькой сережкой в носу, которую она сначала приняла за медсестру. Врачиха сообщила ей, что больная провела ночь спокойно, состояние ее стабильное, но поскольку случай серьезный, они хотели бы оградить ее от внешних раздражителей еще хотя бы один день.
— Я не внешний раздражитель, — возразила Ванда. — Я ее дочь.
— Вот именно, — невозмутимо произнесла врачиха. — Встречи с самыми близкими людьми наиболее опасны в эмоциональном отношении, особенно когда человек находится в беспомощном состоянии. К тому же здесь отделение интенсивной терапии, а это значит, что свидания в принципе не разрешены. Но мы, вопреки всему, делаем исключения, идя навстречу родственникам.
Ванда не могла оторвать глаз от циркониевой капли на ноздре молодой врачихи. Капля отражала лучи флюоресцентных светильников на потолке, рассылая во все стороны слабые световые сигналы.
— И когда же планируется исключение для меня?
— Когда позволит состояние больной. Ничего конкретного я сейчас не могу сказать. Звоните каждый день. Приходите. Когда мы увидим, что ваша мать чувствует себя достаточно хорошо, мы позволим вам с ней увидеться. И кто знает, может быть, когда она вас увидит, она заговорит.
— Это что значит, что она не разговаривает?
Врачиха чуть заметно сморщила лоб, слегка изогнув тоненькие, выщипанные бровки.
— Вам вчера не сказали?
— Что мне должны были сказать?
— То, что в настоящий момент нами не установлены какие-либо физиологические нарушения, которые могли бы привести к потере речи. То есть, теоретически ваша мать могла бы разговаривать. Возможны какие-то нарушения речи, например, дислексия. Но подобные недостатки со временем можно полностью устранить, особенно если работать с логопедом. Но мы никак не можем определить с точностью ее состояние, потому что с ее стороны нет никакой словесной реакции. Может быть, это шоковое состояние. Честно говоря, другого объяснения у нас нет.
— Да просто она такая, — пробормотала Ванда.
— Что?
— Нет, ничего. Ваш коллега вчера меня обо всем проинформировал. Короче говоря, как я поняла, на этом этапе особой надежды нет.
— Надежда всегда есть, — как-то неопределенно ответила врачиха, которая не поняла, что конкретно Ванда имеет в виду.
Вот как, значит. Решила молчать. Ну что ж, жизнь с ней никогда не была легкой. С чего бы ей меняться на старости лет?
Где-то в глубине души Ванда испытала чувство облегчения, что ее и на этот раз не допустили к больной. Вряд ли это будет долго продолжаться, но каждый подобный день она воспринимала как отсрочку приговора.
«Мы делаем исключения», — сказала ей молодая врачиха.
Интересно, а в ее случае как должно выглядеть исключение?
Наверное, как бегство.
Или как полная отключка.
«Да, и нынешний день начинается многообещающе, — подумала Ванда, садясь в машину и пристегиваясь ремнем. — Сначала больница, потом похороны. В последнее время не могу пожаловаться на скуку. Вот только если я продолжу так развлекаться, то где-то через месяц превращусь в алкоголичку».
Когда она приехала на перникское кладбище, отпевание уже началось. Небольшая кладбищенская церковь была заполнена народом, и чтобы не толкаться среди скорбящих, Ванда встала поближе к двери. Правда, с этого места она не видела Евдокию Войнову, а также священника, чей не особенно благозвучный голос тщетно пытался возвыситься над собравшимися. Покойника, чье бренное тело и душу сегодня пришли проводить, тоже не было видно.