Судя по всему, у Асена Войнова было много друзей и почитателей, по крайней мере, в Пернике. Осмотревшись вокруг, Ванда с удивлением увидела не только пожилых людей. В толпе мелькали и довольно молодые лица. Кто были эти люди? Работники культуры? Читатели? Любопытная публика?
«Просто человек пользовался известностью, — сказала она себе. — По крайней мере, в своем городе. Конечно, не так, как нобелевский лауреат, но все же».
Ванда поднялась на цыпочки и поискала глазами вдову там, где, как она считала, Войнова должна стоять. Но множество фигур, одетых в черное, мешали увидеть, загораживая все пространство, словно некий зачарованный сказочный лес, который должен проснуться спустя сто лет.
Ванда только успела заметить, что гроб с писателем белого цвета. Когда она снова огляделась, то обнаружила Стоева, который примостился сбоку. Инспектор был одет в соответствии с событием — в приличный черный костюм, хотя и без галстука.
Послышалось мрачное «аминь», и голос священника вновь попытался взлететь к закопченным сводам церкви.
«Если это единственный способ, чтобы душа покойника достигла престола Божьего, то напрасны его надежды», — подумала Ванда и на всякий случай перекрестилась. Ей хотелось подать знак Стоеву, что она здесь, и первое, что ей пришло в голову, пустить ему сообщение по мобильному телефону. Но тут же отказалась от этого, потому как не знала, включен ли у него звук телефона. Если звук включен, она поставит его в неловкое положение, хотя с разных сторон до нее долетали всякие мелодии, чириканья, другие нелепые сигналы, которыми живые вызывающе противопоставляли себя присутствию Смерти. Кто-то неподалеку даже ответил на звонок, прошипев в трубку: «Я на похоронах, перезвоню!»
Ванда решила пробраться сквозь толпу. Люди стояли так плотно, что ей пришлось извиняться налево и направо, и тем не менее, на нее смотрели с возмущением, а некоторые просто отказывались посторониться. Наконец она подобралась к Стоеву почти вплотную и, протянув руку над плечом крупного мужчины перед ней, пальцем прикоснулась к спине Стоева.
Тот обернулся и увидел ее.
— Я здесь, — прошептала Ванда. — Выйду на улицу покурить.
Стоев кивнул, соглашаясь.
Люди вокруг нее зашевелились, и за считанные минуты вытолкали ее туда же, откуда она начала пробираться.
«Вдове наверняка понадобился целый грузовик пшеницы для поминальной кутьи», — со злостью подумала Ванда, пока курила у входа в церковь. Она докурила сигарету, походила немного туда-сюда, потом закурила снова. Время от времени заглядывала в церковь, чтобы не упустить момент, когда присутствующие начнут прощаться с покойником. Но из глубины полумрака доносился только запах свечей и ладана. Ванда даже не заметила, когда из церкви вышел Стоев и подошел к ней. При дневном свете было видно, что костюм у него в тонкую серую полоску.
— Не могу там находиться, — как бы оправдываясь, сказала Ванда. — Что-то сегодня у меня не похоронное настроение.
— Мэр пришел, — сообщил Стоев.
— Похвально, — отреагировала Ванда.
— После отпевания я думаю уйти. Уйма дел.
— Да, я тоже пойду, — сказала Ванда. — И уж коль мы заговорили о делах…
— В Малиново обнаружить ничего не удалось. Они что-то скрывают, чего-то боятся, разговаривают с недомолвками… Невозможно понять. Наверняка есть люди, которые, если поприжать, все расскажут, но мы никак не можем их выявить. Кроме того, мои ребята стараются не особенно нажимать на стариков, те и так до смерти напуганы.
— А что мэр? Я имею в виду малиновский?
— Он свинья, — неожиданно со злостью сказал Стоев. — Ничего не слышал, ничего не видел… Но как только найду его слабое место, он у меня запляшет… Век будет помнить…
— Какой ты свирепый!
Стоев бросил на нее красноречивый взгляд, будто она его оскорбила.
«К тому же и обидчивый», — подумала Ванда.
— Я пойду обратно, — заявил Стоев. — Поскольку скоро мне нужно будет уйти.
— Я с тобой.
Она огляделась по сторонам, пытаясь обнаружить урну для мусора, и, не найдя, сунула окурок в пластмассовое ведро с цветами, которое кто-то оставил на пороге церкви.
Отпевание закончилось, и люди выстраивались в очередь, чтобы выразить родственникам умершего соболезнования. Очередь была длинной, но шла быстро, и Стоеву с Вандой, пристроившимся в конце, не пришлось долго ждать. Ванда увидела аппетитную фигуру Евдокии Войновой, одетой так, как представляли вдов мафиозных боссов в американских фильмах. На ней было черное платье на бретельках — не особенно короткое, но и не длинное, на плечи она накинула пышную шаль из черного шифона. На ногах туфли на высоких каблуках. Лицо закрывали огромные черные очки, в которых вряд ли что-нибудь можно было увидеть в полутемной церкви. Подобно педикюру, губная помада была вызывающе алого цвета и вряд ли подходила для события.
Ванда отметила, что все мужчины, проходившие мимо гроба, прикладывались к ее руке.
Чуть в стороне, как бы на второй линии, стояла женщина с ребенком. Многие из пришедших проститься проходили мимо, даже не посмотрев в их сторону, но были и такие, что останавливались перед ними хотя бы на несколько секунд.
Это были Моника Серафимова с сыном.
Ванда не могла поверить своим глазам.
— Смотри, — толкнула она Стоева, который двигался перед ней.
— Куда?
— Любовница Войнова с ребенком!
Стоев повертел головой, пытаясь понять, куда она ему указывает
— Ты уверена?
— Абсолютно!
— Ну и дела… Такого я еще не видел! Что бы это могло означать?
— Знаешь что, ты иди, а я еще немного останусь. Потом расскажу, если будет о чем.
Когда подошла ее очередь, она постаралась лишь слегка пожать руку, затянутую в кружевную перчатку, и пробормотала неубедительное «мои соболезнования». Войнова, однако, приблизила свою щеку к щеке Ванды и тихо прошептала:
— Я очень надеялась, что вы придете, у меня для вас кое-что есть.
Ванда ничего не ответила, но не ощутила и волнения от близости с Войновой, которое испытала на лестнице ее дома. Сильный запах духов вызывал скорее раздражение, как и нарочитые черные очки. Но не ее дело судить. Вполне возможно, что именно так Евдокия Войнова хотела выразить свое горе.
На ее фоне Моника Серафимова и ее сын смотрелись, как бедные родственники.
Ванда остановилась перед ними. Мальчик был бледный, почти прозрачный, как и его мать. Несмотря на то, что он беспокойно переступал с ноги на ногу и вертел головой, в целом вел себя, как послушный ребенок. Ванде стало его жалко.
— Я не ожидала вас здесь увидеть, — тихо сказала она. — Во всяком случае, не так.
— Она нас пригласила, — смущенно сказала молодая женщина.
— Мама, это кто? — спросил мальчик.
— Тихо, так неприлично спрашивать, — строго сказала мать.
— Одна знакомая, — улыбнулась ему Ванда и пошла дальше.
Люди выходили из церкви и оставались во дворе. Некоторые, правда, уходили, но большинство осталось ждать. Ванда встала в сторонку, поколебалась — не позвонить ли Крыстанову, но в последнюю минуту отказалась. Что-то смутно-неприятное помешало ей это сделать. Что-то, похожее на стыд. Накануне вечером она вела себя, попросту говоря, неприлично. И хотя была твердо убеждена, что Крыстанов в настоящий момент — единственный человек, который не стал бы использовать ее минутную слабость против нее самой, она все еще не была готова разговаривать с ним. Да и говорить-то, по сути, было не о чем.
«Какое-то эмоциональное похмелье у меня, — подумала Ванда. — Отравление совести ядами собственного домашнего приготовления».
Из церкви вынесли гроб и водрузили на катафалк. Процессия медленно поползла к внутренней части кладбища. К удивлению Ванды, не было духовой музыки. Возможно, вдова придумала что-то более изысканное.
Когда последние провожающие подошли к свежевырытой могиле, гроб уже опустили в нее. У людей не оставалось выбора, кроме как стоять в аллее, так как у могилы место было только для двух «вдов», как мысленно назвала их Ванда, священника и еще нескольких человек, вероятно, близких родственников или друзей. Внимание Ванды, как и большинства тех, кто остался в аллее, привлекло нечто среднее между шведским столом и прилавком, установленном у бордюра и уставленного всевозможными яствами.
Все это походило на какой-то бред.
Когда священник закончил службу, молодой официант в белоснежной рубашке и галстуке-бабочке, который до этого терпеливо и вежливо останавливал желающих приобщиться к поминальной трапезе, достал одноразовые тарелки и демонстративно водрузил их на стол рядом с огромным блюдом, наполненным поминальной кутьей. Все скорбящие их моментально разобрали. Кто-то включил запись «Реквиема» Моцарта. Ванда успела взять тарелку, но так и не смогла подобраться к блюду с кутьей, вокруг которой развернулась эпическая битва. Однако она была вознаграждена — на дне тарелки было написано название фирмы, организовавшей угощение, — «Парадайз Фудс Кейтеринг ООО».
Евдокия Войнова величественно, как королева, прохаживалась среди гостей, пришедших проводить ее супруга в последний путь. На каждый возглас «Земля ему пухом» и «Царствие ему небесное» отвечала благосклонной улыбкой, словно это пожелание относилось к ней самой. Рядом с ней, прихрамывая, шел пожилой мужчина в светлом плаще, застегнутом на все пуговицы, и с черным зонтиком в руке. У стола Моника разговаривала с официантом, не выпуская руки мальчика из своей руки. Ребенок выдернул руку и захныкал:
— Мама, я есть хочу!
— Тихо, — прикрикнула на него мать. — Дома будешь есть.
— Ужасно невоспитанный ребенок, — произнес чей-то знакомый голос позади Ванды. Она обернулась и увидела Войнову с мужчиной в плаще.
— Познакомьтесь, — произнесла Войнова, и мужчина схватил Ванду за руку с таким остервенением, словно собирался тут же вцепиться в нее зубами.
— Крайчо Краев, поэт.
— Господин Краев — не просто поэт, — пояснила Войнова, — а один из немногих великих живых поэтов нашего окаянного времени. Он был близким другом Асена.