Ханнер был полумертв от усталости и едва держался на ногах, когда наконец Берн отворил дверь хозяйской спальни и пропустил его внутрь.
Пока слуга зажигал лампу на столике у кровати, Ханнер стоял, привалясь к косяку, и молча оглядывался.
Он и прежде знал, что его дядюшка обожает роскошь, и частенько слышал, как он ворчит на тесноту и убогую обстановку их апартаментов во дворце, но всегда считал эти претензии чисто риторическими. Ханнер видел убранство нескольких особняков в Новом городе и признавал, что они куда более роскошны, чем их покои во дворце, но всегда считал официальную резиденцию лорда Фарана достаточно удобной. И ему казалось, что, несмотря на свое ворчание, его дядя думает так же.
Теперь он понял, что ошибался.
Дело тут было не в размерах. Главная спальня была большой, но не огромной. Обстановка — вот что поражало воображение.
Постель была упругой и мягкой, на резной кровати черного дерева громоздились перины, а ширина была такой, что, вздумай Ханнер улечься поперек черных шелковых покрывал, ни его голова, ни ноги не свешивались бы. Вытянувшись, он, как ни старался, не смог дотянуться одновременно до изголовья и изножья. Винно-алые бархатные шторы, окаймленные черным и золотым шелком, спадали с балдахина, стянутые по обе стороны золотой тесьмой с золочеными розетками.
По углам постели стояли столики. На двух — в головах — были обычные для спальни лампы, огнива, зеркала, умывальные тазики; на двух в изножье — бронзовые статуэтки, изображавшие обнаженные пары, занятые любовной игрой. Комоды, изукрашенные резьбой, располагались вдоль одной стены; другую занимали два шкафа с расписными дверцами. В центре комнаты стояла мраморная статуя женщины. В нише стены близ изголовья постели находился маленький, изумительной работы алтарь. В северной стене были два закрытых ставнями и занавешенных больших окна. Мраморная украшенная позолотой каминная полка венчала изящный выложенный изразцами камин; экран слоновой кости с позолотой закрывал его — еще многие месяцы надобности в отоплении не возникло бы. Полдюжины очаровательных ковриков почти скрывали отполированный паркет, расписные панели, изображавшие по большей части прекрасные обнаженные и полуобнаженные тела, украшали стены. Всюду резьба, драгоценное дерево, богатые ткани, изысканные цвета.
Однажды Ханнер удостоился видеть спальню правителя — она была куда менее роскошной, чем эта.
— Боги!.. — прошептал он.
Он не сразу осознал, что Берн о чем-то его спрашивает.
— Что? — переспросил он.
— Не распорядишься ли о завтраке, милорд? — осведомился слуга. — Что вам подать?
— Скажи-ка... — начал Ханнер и осекся, вспомнив слова Берна: хоть он почти не слушал, кое-что из сказанного осело в памяти. Берн — домоправитель; другие слуги приходят днем, чтобы прибраться. Весь штат собирается, только когда здесь лорд Фаран.
Ханнер собрался спросить Берна, хорошо ли тот готовит, но передумал.
— Что-нибудь попроще, — сказал он. — Холодный окорок и немного пива, к примеру. Или хлеб с фруктами, если есть, но плиту разжигать не надо.
— Благодарю, милорд. — И Берн откланялся. Ханнер, посторонившись, чтобы выпустить слугу, вошел в комнату.
Берн тихонько прикрыл за ним дверь, оставив Ханнера глазеть на спальню его дядюшки.
Ханнеру никогда и в голову не могло прийти, что его дяде захочется иметь местечко, подобное этому. Он знал, что дядюшка тратит на погоню за женщинами все время, свободное от дел государства, знал и про его дорогие вкусы, но продолжал считать его человеком хоть и чувственным, но бережливым — не сибаритом, который способен устроить себе такое вот шикарное гнездышко.
Как же это вышло, посетовал он про себя, что после стольких лет, прожитых с дядюшкой, он понимает его так плохо. За всю долгую ночь это было, пожалуй, самой большой неожиданностью.
А ночь и правда выдалась долгой — и странной. Проводить Мави домой было почти обычным делом, нормальным развитием отношений, но дальше ночь делалась с каждым часом все чуднее. Странная новая магия затопила город, она сводила людей с ума, маги растерялись, а Ханнер встал во главе отряда, взявшегося восстанавливать порядок; потом его отказались пустить домой, во дворец, — и вместо этого прислали сюда — чтобы он понял, что его дядя вовсе не тот человек, каким он, Ханнер, считал его все эти годы.
Ханнер судорожно вздохнул и двинулся к кровати, на ходу стягивая тунику.
Утром, возможно, все станет, как было. Эти странные новые чары с восходом развеются, правитель отменит свой приказ, вес возвратятся домой...
Но, сказал себе Ханнер, снимая сапоги, дядя Фаран по-прежнему будет владеть своим шикарным тайным убежищем. Тут ничего не изменится.
Но днем, возможно, это не будет иметь никакого значения. Ханнер залез под одеяло, поправил подушку, задул лампу и через мгновение уже спал.
Глава 12
Ульпена из Северного Харриса всю ночь мучили дурные сны, и проснулся он рано — восходящее солнце было еще красным. Зевая и потягиваясь, он поплелся на кухню разжигать плиту и готовить завтрак своему наставнику.
Чувствовал он себя престранно — знакомые стены дома волшебника, озаренные косыми лучами оранжевого солнечного света, смыкались кругом, почти душили. Ульпен понимал, что это следствие ночного кошмара, все еще стоявшего у него перед глазами.
Он разворошил кочергой угли, потом повесил ее на крюк и достал из ларя щепу и поленья. Ульпен кинул на угли горсть растопки, но, когда пламя занялось, помимо воли отпрянул: слишком уж похоже оно было на огонь в его сне. Слепо моргая, он пятился от плиты вместо того, чтобы подбросить в огонь поленья, что держал в руках.
Его нога на что-то наткнулась — то был Смертоносец, кот волшебника. Смертоносец протестующе взвыл. Отчаянно стараясь не наступить на кота и не разронять поленьев, Ульпен потерял равновесие и начал заваливаться назад. Пытаясь удержаться, он взмахнул руками, дрова посыпались на пол...
— Ух ты! — вырвалось у Ульпена, когда и он, и полешки замерли, так никуда и не упав.
Тут он сообразил, что не шлепнулся на дощатый пол — как и дрова. Маленькая охапка поленьев каким-то образом удерживалась у него на груди, а сам он опирался на одну ногу, одну руку и воздух.
От падения его спасли чары.
— Спасибо, хозяин, — проговорил он, осторожно опуская на пол дрова, опускаясь сам и поворачиваясь к дверям. Поскольку сам Ульпен, хоть и быстро соображал, был явно не в том положении, чтобы наложить заклятие, он предположил, что это сделал его наставник.
Как и следовало ожидать, волшебник Абдаран стоял в дверях кухни, глядя на своего ученика, и хмурился.
— Это сделал не я, — хмурясь еще сильнее, сказал он. Ульпен моргнул. Он собрал дрова, сложил их на полу, потом выпрямился и повернулся к наставнику.
— Пока ты не заговорил, я собирался спросить тебя, каким заклинанием ты воспользовался, — сказал Абдаран. — Я не смог распознать его и подумал, что, может, ты коснулся того, что лучше не трогать.
— Нет, хозяин! — запротестовал Ульпен. — Я ничего не делал!
— И однако ты застыл в воздухе, а дрова не рассыпались.
— Это наверняка чары, хозяин, но не мои.
— И не мои тоже.
— Но... — Ульпен тревожно огляделся. — Мы ведь единственные волшебники в Северном Харрисе, разве нет?
— Насколько я знаю, да. И в Восточном и Южном Харрисах тоже. Но уверены ли мы, что твое падение остановила магия?
— Нет, — признался Ульпен. — И что же?
— Скажи мне сам, подмастерье. — Абдаран заговорил своим лекторским тоном.
Ульпен, задумчиво жуя нижнюю губу, встал и аккуратно отряхнул штаны. Потом взглянул на наставника.
— Могли вмешаться боги, демоны, ведьмы, колдуны, какое-нибудь природное явление... или что-то еще, о чем мы не знаем.
Абдаран скупо улыбнулся.
— Я бы сказал, ты учел все возможности, — признал он. — Хотя под последним можно понимать слишком многое.
Ульпен не ответил.
— В округе ведь нет волшебников?
— Волшебников нет. Есть только четыре ведьмы в Восточном Харрисе.
— Зачем бы ведьмам спасать меня от падения?
— Представить не могу, ни откуда они узнали, ни зачем им это понадобилось, — сказал Абдаран. — Мы можем спросить их.
Эта мысль вовсе не понравилась Ульпену. Ведьмы умеют читать чувства, иногда — и мысли, и это заставляло подмастерье нервничать.
— Уверен, они не хотели зла... — проговорил он.
— А почему ты решил, что это ведьмы? — спросил Абдаран. — Ты ведь не назвал никого больше из своего списка.
— Но мы же исключили волшебство...
— Ничего подобного, — перебил его Абдаран. — Мы исключили известных нам волшебников. Но мог появиться кто-то, кого мы не знаем, и так вот необычно представиться, или какой-нибудь колдун все это время скрывался где-нибудь поблизости, или это просто отголосок какого-нибудь давнего заклятия.
Ульпен обдумывал это, собирая дрова. Он бросил в плиту первое полено — как раз вовремя, потому что растопка почти прогорела, — и только тогда сказал:
— Но если так, не может ли это быть каким-нибудь побочным действием волшебства? Заклятием, сотворенным сто лет назад или в ста лигах отсюда?
— Или заклятием, которое будет сотворено через сто лет, — одобрительно кивнул Абдаран.
Размышляя над сказанным, Ульпен бросил в огонь еще полено. Мысль, что еще не сотворенные чары могут каким-то образом отразиться на них, была ему внове; привыкнуть к такому было трудно.
— А боги и демоны? — напомнил Абдаран.
— Демоны тут ни при чем, если поблизости нет демонолога, — сказал Ульпен. — После Великой Войны демоны изгнаны из мира и заперты и без вызова не могут вмешиваться в дела людей.
— Тем не менее в мире есть демонологи, — заметил Абдаран.
— Но не здесь, ведь так? — Ульпен покосился на наставника, увидел, что, судя по довольной улыбке, тот собирается сесть на любимого конька. — Известных нам демонологов, — поспешно добавил Ульпен.
Абдаран перевел дыхание.